Все реки текут - Нэнси Като

Это смешно, это невозможно, твердила она себе, чтобы Аластер Рибурн заставил ее так чувствовать. Она давно решила, что он ей не интересен, а теперь, ощущая его близость, не может ни думать, ни говорить.

– Твои дети возвращаются домой к обеду? – спросил он. Борьба со своими чувствами стоила ему немалых сил – лицо, дрожащие губы, горящие глаза, – он казался больным.

– Нет. Это слишком далеко. Им приходится ездить в школу на автобусе. Алекс, по-моему, очень способный и совершенно неугомонный; Мэг гораздо спокойнее и в чем-то совсем взрослая. Иногда у меня появляется ощущение, что она старше, чем я.

– Во многих отношениях ты еще девочка.

– Мэг всегда шокирует то, что мне недостает чувства собственного достоинства. По субботам мы ездим в город за покупками, и иногда, когда день чудесный и на сердце у меня легко, я начинаю петь, и тогда она чувствует себя очень неловко. Однажды я присела на обочине тротуара, чтобы сделать набросок старухи, которая ждала автобуса. Мэг прошла мимо, сделав вид, что не имеет ко мне никакого отношения. Мне кажется, я всегда иду не в ногу с ближайшими поколениями. Когда я была в возрасте Мэг, то шокировала свою тетку, которая меня воспитывала.

– Кукушонок в гнезде!

– Верно. Хотя чаще я чувствую себя пеликаном. Неловкая и неуклюжая птица, которая может жить только в своей стихии: в воде и в воздухе.

– Я думаю, ты феникс: твоя стихия – огонь. Твои прикосновения обжигают меня, твои глаза превращают меня в пепел, я весь охвачен пламенем…

– Аластер, пожалуйста, будь серьезнее. Мы говорим о…

– …кормовых бобах?

– Да, о выращивании овощей.

– Я бы предпочел выращивать твою любовь и привязанность. Я хочу прорасти в твоем сердце, вплести себя в твои руки, врастить себя как можно глубже…

– Аластер!

– Ладно, буду пай-мальчиком. Покажи мне все остальное в твоем доме и то, что ты написала.

Дели провела его вниз, в маленькую комнату, которая разделяла дом на две половины.

– Это мой рабочий кабинет, извини, никогда не могу здесь убраться. – Когда он всерьез стал смотреть ее полотна, законченные и те, что еще были в работе, она, вдруг занервничав, сказала: – Боюсь, в кухне ужасный беспорядок, я выйду на минутку…

– Оставь в покое кухню. Я хочу посмотреть твою спальню.

Видя ее изумленный взгляд, он с улыбкой сказал:

– Не волнуйся, Дели, я же обещал не преследовать тебя. Я только хочу посмотреть, где ты спишь, чтобы потом представлять тебя здесь – среди твоих детей, твоих овощей и твоих картин. Значит, вот какая твоя комната… Мне нравится белая мебель; это ты нарисовала на ней цветы? И гладкое цветное одеяло – ни кружев, ни оборок, никаких ненужных финтифлюшек. Да, это красиво и успокаивающе, и так… по-девически.

– Ну а чего ты ожидал: розовый атлас, позолоченная мебель, абажур из бисера?

Аластер рассмеялся.

– О Боже, нет! Не могу представить тебя где-нибудь еще. А знаешь, я часто вхожу в пустую спальню и воображаю, что ты там, как тогда, во время болезни. Маленькая, хрупкая в огромной кровати.

– Серебристо-голубые обои, белый ковер на полу, кресло, обитое темно-фиолетовым бархатом…

– И все это тебе нравилось.

– Слишком роскошно.

– Но ты должна быть окружена красотой и роскошью, потому что ты сама – прелестная частица мира красоты.

– Я предпочитаю быть свободной и не обременять себя какой-либо собственностью. Мне никогда не удавалось сохранить ни одной драгоценности, кроме обручального кольца.

Я тут же теряю их, как дерево кору, бессознательно, инстинктивно. Даже любовь – это груз, она может стать тиранией. У меня ужас перед любыми оковами.

– Так вот почему ты держишь меня на расстоянии? А может быть, это причуды твоей совести?

– Наверно, и то, и другое, – сдержанно ответила Дели. – Сейчас я приготовлю тебе обед. Принеси мне несколько томатов, пока я как-нибудь справлюсь с хаосом в кухне.

…Они еще сидели за столом, на котором стояла бутылка местного белого вина и остатки великолепного салата, – гордостью Дели, когда из школы вернулись дети. Заслышав издали голос Алекса, Аластер обошел стол и молча поцеловал ее долгим поцелуем, словно сожалея об упущенных возможностях этого утра.

25

Иногда Дели смотрела на своих детей как будто со стороны и удивлялась, что эти взрослые, самостоятельные люди – ее плоть и кровь. В каждой травинке было чудо, присущая только ей значимость, насколько же высока человеческая индивидуальность, развившаяся из крошечного яйца именно в этот сложный комплекс, именно с таким складом ума! Мысль о Мэг, которая выйдет замуж и родит дочь, которая, в свою очередь, произведет на свет дочь и даст начало целому ряду поколений, повторяющих ее личность, заставляла Дели остро осознавать жизнь как поток, единый от истоков до устья.

Она попыталась объяснить это Аластеру во время его следующего визита, но мысли о продолжении жизни в последующих поколениях оставляли его равнодушным; не имея собственных детей и не чувствуя потребности в физическом бессмертии, он был даже несколько раздражен ее благоговением перед очевидной неиссякаемостью жизни, перед семьей, человеческим родом. Он хотел, чтобы только его личность не имела конца, и верил, что так оно и будет: в некой сверхматерии, в форме, необъяснимой никакими физическими законами.

– Не верю, что с моей смертью все для меня кончится, – говорил он, – что моя личность, моя душа – или то, что ты любишь называть этим словом, – были вызваны к жизни только для того, чтобы исчезнуть после мимолетного пребывания здесь. То, что мы называем жизнью, возможно, на деле есть сон, мечта, почти полностью забываемая при пробуждении; а то, что мы называем смертью, может быть, и есть пробуждение к реальности, более глубокой, чем та, которою мы когда-либо знали.

– Но смерть, смерть индивидуальная в действительности не очень важна, – возражала ему Дели. – Я верю, что каждая полнокровно прожитая жизнь добавляет что-то к мировому сознанию, как каждая капля делает реку полноводнее, и что каждый из нас сознательно или нет черпает из этого бесконечного потока и, в свою очередь, обогащает его. Я стала лучше рисовать просто оттого, что в мире жили и были верны искусству Рембрандт и Гойя, а не только потому, что они оставили нам свои великие творения.

– Ты уподобляешься религиозному мистику. Но в данный момент я верю тому, что нас соединяет судьба. По этой причине я уверен, однажды ты станешь моей. Tu deve esser mia.

– Что это значит?

– Это сказал Гарибальди, когда впервые увидел женщину, которая стала его женой: «Ты должна быть моей!»

Дели покраснела, как девочка, и выглянула из окна. Они пили кофе после обеда в ее маленькой гостиной, где солнце падало на выцветшие золотые круги купленного в комиссионном магазине ковра. Дели надеялась, что скоро придут дети: она с удивлением обнаружила, что его голос, нежный и ласковый, волнует ее больше, чем его близость.