Наваждение - Екатерина Мурашова

– Что-о?!! – Ефим вскочил и швырнул об стену бокал, из которого до того медленно цедил рейнское вино. – Что вы сказали?!

Николаша буквально отпрыгнул в сторону и на мгновение онемел от такого успеха своей тщательно продуманной речи…

– Ефим, вы чертовски бледны! – с тревогой сказала Мари, входя поздним вечером в кабинет мужа. – Что случилось? Я попросту никогда не видела вас таким. Этот человек, который действительно – Фридрих прав! – пишет в газеты… Он вас чем-то расстроил? Напугал?

– Дорогая Мари… – медленно, словно через силу произнес Ефим и сделал рукой жест, недвусмысленно указывающий в сторону двери. – Я прошу вас… оставить меня… одного… я теперь… могу быть опасен… для вас… и для кого угодно… прошу вас…

Мари несколько раз моргнула и поспешно вышла, твердо постановив себе завтра же заказать у модистки две… нет три! – новых шляпки. В том, что муж охотно оплатит расходы, она нисколько не сомневалась.

Василий Полушкин шел так быстро и шагал так размашисто, что Туманов, лишь чуть ниже ростом, и сам весьма подвижный в ходьбе, отставал.

Устремленные вдаль глаза Василия горели желтым фанатичным огнем, напомнившим Михаилу покойную Веру.

– Вась, ну чего я туда пойду, а? – недовольно проворчал Туманов из-за Васиного плеча, пытаясь поравняться с прытким товарищем. – Что я, да в Университете? Ты на мою рожу взгляни. И вообще, я же даже в школе ни дня не учился… Давай я тебя здесь вот, в скверике подожду…

– Михаил, поймите! – Вася порывисто оборотился, одновременно остановившись столбом. В результате этого маневра Туманов налетел на него и мужчины едва ли не столкнулись лбами. – Я просто боюсь один идти, а кроме вас, мне в Петербурге покуда просить некого. Вдруг я там разволнуюсь совсем, в обморок упаду, расплачусь… Экий конфуз выйдет!.. А вы, при том случившись, хоть в сторону оттащите и по щекам надаете…

– А отчего это с тобой такое… такая вдруг петрушка случится? – удивился Туманов. – Ты же мужик вроде, а не баба…

– Ну как вам объяснить, Михаил… Вы человек материального устройства, основательный, признаете лишь факты и капиталы… А ведь для меня Санкт-Петербургский императорский университет – это… понимаете, я всю жизнь мечтал ступить под эти своды, пройти по этим коридорам, услышать… Ну, вот как если бы вы вдруг узрели перед собой главный храм вашей бережно хранимой в душе веры, который вы считали давно разрушенным или просто для вас недоступным… и имеете сейчас возможность в него войти, и обратиться, но колеблетесь… Достаточно ли вы веруете? Нет ли во всем этом какого обмана? Узнают ли вас теперь боги, к которым вы столько раз обращались с самодеятельной молитвой во тьме жизненных исканий?… Теперь вам понятно, Михаил?

– Главный храм хранимой в душе веры… Обращался с самодеятельной молитвой во тьме жизненных исканий… – обескуражено пробормотал Туманов и честно попытался себе хоть что-нибудь представить на эту тему. Перед глазами промелькнул весьма смутный (по рассказу) образ храма Золотого Будды, в который они с Саджун когда-то возвращали сапфир, и почему-то бедный учительский домик Софи Домогатской в имении Калищи…

– Это я для начала выбрал то, что полегче, – доверчиво признался Василий и исподлобья взглянул на Туманова. – У меня ж в Петербурге еще и другое дело есть – куда волнительнее. Но там уж мне самому придется…

– А, это то, что наши английские друзья называют несчастной любовью и несчастным детством – основными формирующими моментами русского национального характера… – усмехнулся Туманов, с тревогой подумав про себя, что если от визита «полегче» Василия так трясет и крутит, то что ж с ним станется, когда он отправится по своему следующему петербургскому адресу!

– Да, да, именно так! – близоруко улыбнулся Василий. – Несчастное детство… Сейчас я вам расскажу, как мой покойный отец, Викентий Савельевич, колотил меня оглоблей, пытаясь отбить интерес к естественным наукам…

Идти в этот самый Университет не хотелось категорически, но на всякий случай Михаил решил все же не оставлять пока Василия одного. Конечно, у Полушкина были рекомендательные письма, которые написал своему лучшему за все время существования егорьевского училища ученику Ипполит Коронин. И какие-то его собственные наблюдения, таблицы и рисунки в объемистой коричневой папке, но… Мало ли что он может выкинуть, зайдя в свой «храм» прямо из «тьмы исканий»…

В небольшом, плохо освещенном кабинете естественного отделения физико-математического факультета, куда Василий с Тумановым на буксире заглянули едва ли не в первую очередь, сидели двое студентов с волосами до плеч. Одного из них украшала нечесаная кудлатая борода, другого – аккуратные усы. Оба носили очки с синими стеклами и имели такой вид, как будто вот-вот облагодетельствуют человечество своими открытиями и изобретениями.

В кабинете изучали кости человеческого скелета. Все кости, чтоб их не растащили, были прикреплены на длинных цепях. На Васю и даже разбойничью рожу Туманова увлеченные работой «ученые мужи» не обратили никакого внимания.

– Коллега, у вас освободилась малая берцовая кость?

– Нет, коллега, вот нижняя челюсть мне не нужна, возьмите ее, если вам надо…

И опять звон цепей, бормотание под нос латинских терминов…

Туманов даже поежился от глупости происходящего и взглянул на Василия. По лицу Полушкина расползалась глупейшая, широкая, блаженная улыбка. Он наконец-то пришел домой…

Профессор со смешной фамилией Экземплярский, к которому в конце концов направили Васю, должен был подойти к двум часам. Проголодавшийся и перенервничавший Туманов предложил пока подкрепиться. Он переживал за Васю и весьма неловко чувствовал себя под осторожными, изучающими взглядами, которые искоса бросали на него ученые люди. Василий представлял Михаила как богатейшего промышленника международного масштаба, сочувствующего научному прогрессу. Туманов молчал и часто моргал глазами, почему-то полагая, что этот жест уменьшает свирепость его физиономии, – природную и приобретенную «во тьме жизненных испытаний», как выразился бы Вася.

Отдохнуть душою в какой-нибудь простецкой чайной не удалось – услышав его пожелания, Вася тут же затащил Михаила в университетскую столовую за северными воротами, где обедало множество студентов. На длинных, покрытых клеенкой столах стояли большие корзины с черным и серым хлебом, которого можно было брать сколько угодно. Обед без мяса стоил 8 копеек, с мясом – 12 копеек. Туманов, не удержавшись, взял себе бутылку пива за 9 копеек и с самым мрачным видом уселся на лавку. На него оглядывались.