Вторая мировая война - Энтони Бивор

Обычно в железнодорожном составе из вагонов для перевозки скота прибывало три-четыре тысячи человек. Получив приказ оставить привезенные вещи на площади, люди начинали волноваться, смогут ли найти их позже. Унтер-офицер СС зычным голосом приказывал им взять с собой только ценные вещи, документы и все необходимое для бани. Беспокойство нарастало, когда вооруженные охранники, часто с кривыми ухмылками, проводили их через ворота в стене шестиметровой высоты, с колючей проволокой поверху и пулеметами на сторожевых вышках. В это время на привокзальной площади евреи из трудовых команд Треблинки-1 уже сортировали их багаж. Часть вещей будет отправлена в Германию, остальные за ненадобностью сожгут. Украдкой отправляя в рот найденную в чемоданах еду, «трудовики» должны были проявлять крайнюю осторожность. Если что-нибудь такое заметит украинский вахман, то может избить до полусмерти, а то и пристрелить.

В центральной части лагеря была еще одна площадь, где стариков и больных отделяли от колонны и направляли к выходу с надписью «Санаторий». Там их ожидал врач в белом халате с красным крестом на рукаве. Затем по приказу шарфюрера СС женщины и дети должны были зайти в барак, расположенный на левой стороне площади, и там раздеться. В этот момент обычно начинались слезы и причитания, так как люди боялись, что их надолго разлучают с родными. Зная это, эсэсовцы усиливали психологическое давление на толпу, отдавая короткие резкие команды: «Achtung! Schneller! Мужчины остаются! Женщины и дети раздеваются в бараке слева!»

Предчувствие надвигающейся беды не имело выхода, потому что было необходимо слушать и выполнять приказы и потому, что хотелось надеяться на лучшее. «При входе в барак женщинам и детям снять обувь. Чулки положить в туфли. Детские носки – в сандалии, ботинки и туфли. Аккуратно! Отправляясь в баню, вы должны иметь с собой документы, деньги, полотенце и мыло. Повторяю…»

В бараке женщинам следовало раздеться, после чего их стригли наголо, якобы с целью предотвращения вшивости. Раздетые догола, они должны были сдать свои документы, деньги, драгоценности и часы сидящему в будке унтер-офицеру СС. Как заметил Гроссман, «голый человек моментально теряет способность к сопротивлению, к борьбе с судьбой». Однако были и исключения. Еврейский юноша из варшавского гетто, связанный с движением Сопротивления, умудрился спрятать ручную гранату, которую затем бросил в группу эсэсовцев и украинских надзирателей. Другой ударил вахмана спрятанным ножом. Высокая молодая женщина выхватила у охранника карабин, но ее быстро разоружили и после лютых пыток казнили.

Когда у жертв оставалось мало сомнений относительно их дальнейшей судьбы, эсэсовцы в серой форме и вахманы в черной начинали выкрикивать еще более громкие и резкие приказы, которые должны были ускорить процесс: «Schneller! Schneller!» Теперь людей выводили на посыпанную песком дорожку между двумя рядами елей, за которыми проглядывал высокий забор с колючей проволокой наверху. Следовала команда держать руки над головой. Заключенных подгоняли дубинками, плетками и очередями из автоматов. Нацисты называли это «дорогой без возврата».

Ничем не спровоцированные проявления садизма усиливали шоковый эффект происходящего, снижая вероятность сопротивления обреченных. Но охранники еще и получали извращенное удовольствие от своих зверств. Один здоровенный эсэсовец, которого называли Цепф, развлекался тем, что хватал ребенка за ноги, раскачивал в воздухе, а потом разбивал ему голову об землю.

Попав на третью площадь, заключенные видели перед собой нечто вроде храма из камня из дерева. На самом деле за фасадом находились газовые камеры. По рассказам очевидца, когда группа цыганок, которые все еще не догадывались об уготованной им участи, стала восхищаться красотой здания, их наивность вызвала дружный хохот эсэсовцев и украинских надзирателей.

Чтобы загнать заключенных в газовые камеры, охранники спускали на них собак, и крики несчастных разносились далеко за пределами лагеря. Один из попавших в плен охранников рассказывал Гроссману: «Теперь они видели приближающуюся смерть, и, кроме того, там была ужасная давка. Их жестоко избивали, а собаки буквально рвали их на куски». Тишина наступала, только когда закрывались тяжелые двери газовых камер. Через двадцать пять минут после пуска газа открывались двери с другой стороны камеры, и трудовые команды заключенных из Треблинки-1 начинали вытаскивать трупы с застывшими желтыми лицами.

Потом приходила другая группа евреев из трудовых команд – вырывать зубы с золотыми коронками. Хотя продолжительность их жизни в лагере была больше, чем у обыкновенных заключенных, им не стоило завидовать. «Умереть от пули считалось необыкновенным подарком судьбы», – сказал Гроссману один из немногих выживших «трудовиков».

В переполненных газовых камерах люди умирали в течение двадцати-двадцати пяти минут. Старший охранник, наблюдавший за ними через смотровое окошко, ждал, когда в камере прекратится всякое движение. Затем в глубине камеры открывались тяжелые двери, через которые начинали волоком вытаскивать трупы. Если кто-то подавал признаки жизни, унтер-офицер СС использовал табельное оружие для осуществления «акта милосердия». Далее по его сигналу к работе приступали те, кто должен был находить и вырывать золотые зубы. И, наконец, третья группа заключенных лагеря Треблинка-1, также получивших временную отсрочку смертного приговора, грузила тела на повозки или тележки и перевозила туда, где паровые экскаваторы рыли новые могилы для массовых захоронений.

В это время в «Санатории» жизнь стариков и больных заканчивалась выстрелом в затылок. И снова «трудовики» из Треблинки-1 перевозили их тела к вырытым ямам. Как и в Аушвице, жизнь этих временно помилованных напоминала ад на земле. Над ними издевались с садистским удовольствием, их расстреливали, молодых евреек насиловали и потом убивали. Один эсэсовец сочинил восхваляющий Треблинку гимн, и немцы-охранники развлекались тем, что заставляли заключенных его петь. Гроссман также записал, что в Треблинке-1 прославился особой жестокостью «одноглазый немец из Одессы по фамилии Свидерский, а по прозвищу – «Молотобоец». Он считался непревзойденным специалистом по убийствам с помощью холодного оружия, и был известен случай, когда он сумел за несколько минут отправить на тот свет пятнадцать детей в возрасте от восьми до тринадцати лет, которые были признаны негодными к использованию на физических работах».

В начале 1943 г. Треблинку посетил Гиммлер. Он приказал коменданту вырыть и сжечь все тела, а пепел развеять по ветру. По-видимому, после Сталинграда верхушка СС стала задумываться, какие последствия может иметь обнаружение Красной Армией свидетельств осуществления немецкой расовой политики. «Разлагающиеся трупы, до четырех тысяч за один раз, раскладывали на железнодорожных рельсах над огромными ямами, в которых горел огонь. Они назывались “жаровнями”. Трупов было так много, что работа продолжалась восемь месяцев».

800 евреев-трудовиков, которые выполняли это жуткое задание, знали, что будут уничтожены, как только сожгут все тела. Стояла сильная жара, когда 2 августа 1943 г. в Треблинке началось восстание под руководством еврея Зело Блоха, бывшего лейтенанта чехословацкой армии. Вооруженные в основном лопатами и топорами, восставшие захватили сторожевые вышки и помещение охраны, убив шестнадцать эсэсовцев и вахманов. Потом они подожгли часть лагеря и взяли приступом стену. Около 750 заключенных вырвались на свободу. Командование СС срочно прислало подкрепление. Эсэсовцы с собаками прочесывали окрестные леса и болота, а над ними непрерывно летали самолеты-корректировщики. Приблизительно 550 беглецов были возвращены в лагерь и казнены, кого-то убили на месте. Прихода Красной Армии в следующем году дождались только семьдесят человек.

Однако восстание было началом конца Треблинки. Оставшиеся после пожара здания, включая газовые камеры и имитацию железнодорожной станции, разрушили, развеяли последний пепел от «жаровен». В абсурдной попытке доказать, что никакого лагеря никогда не было, всю территорию засеяли люпином. Но, как писал Гроссман, «земля извергает обломки костей, зубы, куски одежды, обрывки газет. Она не хочет хранить свои тайны».

Производственные мощности фабрики смерти в Треблинке намного превосходили возможности Аушвица-Биркенау. За тринадцать месяцев там было истреблено 800 тыс. узников, что ненамного уступает миллиону убитых в Аушвице-Биркенау за тридцать три месяца. В Треблинку в основном поступали польские евреи, небольшой процент составляли прибывшие из рейха и Болгарии, в то время как Аушвиц-Биркенау принимал «юдентранспорты» со всей Европы: из Польши, Нидерландов, Бельгии, Франции, Греции, Италии, Норвегии, Хорватии, позднее из Венгрии. В Белжеце было уничтожено около 550 тыс. человек, в основном польских евреев. Лагерь в Собиборе, где погибло около 200 тыс. человек, специализировался на евреях из Люблинского воеводства, но туда привозили на уничтожение также некоторое количество голландских, французских и белорусских евреев. Кроме того, около 150 тыс. евреев, большей частью из Польши, было убито в Хелмно, и еще 50 тыс. польских и французских евреев – в Майданеке.