Черная камея - Энн Райс

Я расслышал, как она просто ответила, что у нее очень много дел, но она постарается выполнить его просьбу. Мне показалось, что Меррик расцеловала Стирлинга в обе щеки, но я не был уверен, так как она стояла спиной ко мне. Я лишь знал, что для Стирлинга это очень важная минута.

Отец Кевинин Мэйфейр начал мессу, ему помогали два мальчика-служки. Я не посещал церковь со времени моего перерождения и оказался не готов видеть, как он похож на мою рыжеволосую Мону. Мне было больно от одного взгляда на него, а он тем временем поприветствовал всех собравшихся, и толпа ответила на его приветствие. И тогда я понял, что я терзаюсь из-за него, как всегда терзался.

То, что Лестат и Меррик опустились на колени рядом со мной, крестясь и шепча молитвы, то, что они вместе со всеми произносили слова псалмов, как и я, явилось для меня шоком, хотя и приятным. Мне показалось, будто тот безумный мир, в котором я потерялся, все-таки не настолько безумен.

Когда пришел черед зачитать кусочек из Библии и сказать несколько слов о тетушке Куин, Нэш произнес очень торжественную и хорошую речь о благородстве души усопшей, которая всю жизнь заботилась о других, затем вперед вышла Жасмин и, сильно дрожа, сказала, что тетушка Куин была для нее всегда путеводной звездой, потом выступили и другие – люди, которых я едва знал, – и все говорили что-то доброе. Наконец наступила тишина.

Я живо припомнил, что никогда прежде не выступал ни на одних похоронах, несмотря на свою любовь к Линелль, Папашке и Милочке, и уже в следующую секунду, поддавшись порыву, поднялся и пошел к микрофону на аналое, за алтарным ограждением. Мне казалось немыслимым, что я, такой как есть, собираюсь говорить в церкви, и в то же время я понимал, что меня теперь ничто не остановит.

Подстроив голос под микрофон, я сказал, что тетушка Куин была самым мудрым человеком из всех, кого я знал, и что, обладая этой истинной мудростью, она прекрасно знала, что такое настоящее милосердие, и что только рядом с ней можно было понять, что такое великодушие. А затем я процитировал из Книги Премудрости Соломона описание дара мудрости, которым, как я полагал, обладала тетушка Куин:

"Ибо премудрость подвижнее всякого движения, и по чистоте своей сквозь все проходит и проникает. Она есть дыхание силы Божией и чистое излияние славы Вседержителя: по сему ничто оскверненное не войдет в нее. Она есть отблеск вечного света и чистое зеркало действия Божия и образ благости Его. Она – одна, но может все и, пребывая в самой себе, все обновляет..."[35]

На этом я оборвал цитату.

– О тетушке Куин лучше не скажешь, – произнес я. – И то, что она жила среди нас до восьмидесяти пяти, – это был подарок всем нам, драгоценный дар, и что смерть так внезапно унесла ее, нужно считать милостью, если мы хотим рассуждать здраво. Трудно представить, что могли означать для нее дряхлость и немощь. Ее больше нет. Она прожила всю жизнь бездетной, но была матерью всем нам. Дальше – тишина[36].

С трудом веря, что я решился выйти к церковному алтарю и произнести эти слова перед людской толпой на заупокойной мессе, я хотел уже вернуться на место, когда неожиданно с места поднялся Томми и взволнованно помахал мне, чтобы я подождал.

Он подошел, чтобы тоже выступить. Его било, как в лихорадке, и он обнял меня одной рукой, чтобы хоть как-то успокоиться. Я опустил руку ему на плечо, и тогда он заговорил в микрофон:

– Она подарила мне целый мир. Я путешествовал вместе с ней. И куда бы мы ни отправлялись – в Калькутту, в Асуан, в Рио, в Рим или в Лондон – она дарила мне эти места, зажигая своим энтузиазмом, своей страстью, своими рассказами... демонстрируя мне и говоря, что я могу сделать со своей жизнью. Она заставляла меня верить, будто я весь мир держу в своих руках! Я никогда ее не забуду. И хотя я надеюсь любить других людей так, как она меня учила любить их, я никогда никого не полюблю сильнее, чем ее.

Томми посмотрел на меня, показывая, что это все, и мы отправились с ним на скамью, по-прежнему в обнимку.

Я очень гордился им, он отвлек меня от собственных грехов, и, сев рядом с Лестатом, я держал Томми левой рукой, а Лестат взял меня за правую.

Пришла пора причащаться, очень много людей покинули скамьи и выстроились в очередь, и, разумеется, Томми с Жасмин к ним присоединились. Я, поддавшись импульсу, поднялся и занял место перед ними.

К моему полному изумлению, то же самое сделала и Меррик, а за нею и Лестат – то ли они последовали моему примеру, то ли в любом случае поступили бы так.

Мы все трое получили по облатке.

Я по привычке взял ее рукой. Не знаю, как они приняли причастие – положили облатку прямо на язык или взяли рукой, но они его приняли. Я, как всегда, почувствовал, что кусочек теста растворился на языке – такую крошку мое тело не отвергло, – и попросил Бога, вошедшего в меня, чтобы он простил мне все то, чем я теперь стал. Я молил Бога освободить меня от того, кем я был. Я молил его подсказать, что я должен делать, чтобы продолжать жить, – если вообще существовал какой-то выход: честный, достойный, моральный.

Был ли во мне Христос? Конечно, был. Почему одно чудо должно было уйти только потому, что со мной произошло другое? Был ли я повинен в святотатстве? Да. Но что остается делать убийце? Я хотел, чтобы Бог был во мне. И мое раскаяние, мое отречение от всех грехов было в ту секунду искренним. Я опустился на колени, закрыл глаза, и мне в голову пришли очень странные мысли.

Я подумал, как Всеведущий Господь превратился в Человека – какой замечательный поступок! Я словно бы впервые об этом узнал! И мне показалось, что Всеведущему Господу пришлось на это пойти, чтобы лучше понять собственное Творение, ибо Он создал то, что оказалось способным так глубоко его ранить, – человечество. Все это было так запутано. Так странно. Ангелы не оскорбили его. Нет. Это сделали люди. В голове теснились идеи, душа в эту секунду была наполнена Богом, проливая собственные бескровные слезы, и я почувствовал себя безвинным на эти короткие мгновения.

Перенесемся немного вперед, на кладбище:

"Лониган и сыновья" раздали всем по тоненькой свечке с кружком бумаги на конце, чтобы горячий воск не обжег руки. Отец Кевинин Мэйфейр завершил церемонию у могилы быстро и достойно. Он плакал по тетушке Куин. Многие плакали. Терри Сью все время проливала слезы. Вокруг гроба на постаменте собралась целая гора цветов. Нам предложили, построившись в ряд, пройти мимо, чтобы в последний раз дотронуться до гроба. Ворота в высокую гранитную усыпальницу стояли открытыми. После нашего ухода гроб должны были поместить на одну из полок.

Пэтси принялась истерически всхлипывать.