Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

- Дорогая моя, разве человек, стоящий на краю могилы, может думать о чем-нибудь, кроме могилы? Все остальное - чепуха!

- И ты говоришь это после всего, что слышал от Дембицкого?

- Слова! - ответил он.

Они оба умолкли. Он воспаленным взором смотрел на свечу, Мадзя кусала губы, чтобы не разрыдаться.

Около полуночи Мадзя спросила брата, не хочет ли он спать.

- Ах, оставь! - отмахнулся он. - Разве я сплю по ночам? Боюсь, чтобы смерть не застигла меня врасплох. Днем дремлю немножко, потому что среди шума чувствую себя в большей безопасности.

- А ты, миленький, ляг сейчас, - сказала Мадзя, опускаясь перед ним на колени.

- Ты что, в своем уме? Я никогда теперь не ложусь, ведь меня может задушить кровь.

- А сегодня попробуй! Ведь я с тобой! Не болезнь тебя изнуряет, а бессонница и неправильный образ жизни. Если бы ты каждую ночь спал в постели, в удобном положении, ты бы убедился, что не так уж тяжело болен.

Она сжимала его горячую и влажную руку. Здислав задумался.

- Да, не худо бы поспать в постели. Но боюсь...

- А ты попробуй! Я уложу подушки повыше, будешь спать, как в кресле.

Бжеский посмотрел на кровать.

- Я бы попробовал... Ну, а вдруг я умру у тебя на руках?

- Не бойся, миленький. Я буду смотреть за тобой. Подложу тебе руки под спину и, если замечу, что тебе неудобно, подниму тебя.

Бжеский улыбнулся, подошел к кровати и сел. Попробовал откинуться на подушки, но испугался. Тогда Мадзя усадила его на середину кровати и начала осторожно укладывать его ноги на постель.

Здислав сопротивлялся и весь дрожал.

- Ну, довольно! - говорил он со спазматическим смехом. - Я уже сижу на кровати. Это - огромный успех: ведь раньше я бежал от нее. Довольно, Мадзенька, дорогая моя, золотко мое, не укладывай меня! Ведь я умру у тебя на руках.

Но Мадзя уже уложила его на подушки.

- Ну, разве тебе плохо так? - спросила она.

- Мне хорошо, только надолго ли? Убери, дорогая, со стола эти свечи, они смотрят мне прямо в глаза, как будто я уже покойник. А-а-а! только не отпускай мою руку или посади меня!

Мадзя вырвалась и мгновенно переставила подсвечники на комод.

- Вот видишь, - сказала она, присев около брата и снова беря его за руку. - Ничего с тобой не случилось, хоть я и отошла от тебя.

- Но как бьется сердце! - прошептал он.

Наконец он успокоился. Мадзя сидела рядом с ним, прислушиваясь к его отрывистому дыханию и чувствуя биение его пульса.

- Твой Дембицкий - чудак, - произнес Здислав. - Все стоит у меня перед глазами... Что за фантазии! И все-таки он сбил меня с толку.

- Представь себе, - продолжал он после минутного молчания, - раньше, как только наступала ночь, мне виделась на потолке какая-то черная полоса. Будто черная завеса медленно опускалась на комнату. Я понимал, что, когда она опустится до моей головы, я перестану мыслить, ибо по ту сторону завесы нет уже ничего, кроме тьмы. Бесконечной тьмы, простирающейся за пределы Млечного Пути и туманностей и непроницаемой, как железо. Ужасная мгла надвигалась отовсюду и душила меня. Потом мне стало чудиться, что я - точка, ничто, и лежу в бескрайней пустоте, которую когда-то заполняла вселенная. Вселенная исчезла вместе с моей жизнью, как исчезает отражение человеческого лица в воде, когда набегает рябь. Вселенная исчезла, от нее осталась только пустота, бесформенная, лишенная красок и движения. Ах, если бы ты знала, как терзали меня эти видения!

- А ты не думай о них, - шепнула Мадзя.

- Как раз и сейчас я думаю о них, - с улыбкой возразил ей брат, потому что произошла удивительная вещь. И сейчас я вижу эту черную завесу, вижу, как она свешивается с потолка над моей головой. Но знаешь что? Сегодня тьма уже не кажется мне такой густой, такой непроницаемой. И если бросить на нее луч света, она исчезнет, как тень. А за ней еще много, очень много пространства, бесконечность, в которой, быть может, что-то и есть...

Он перевел дыхание и продолжал:

- Я и сейчас вижу пустоту, лишенную красок и движения, которая больше всего пугала меня. Но смелее вглядываясь в нее, я начинаю различать смутные очертания. В них нет еще ничего определенного, но нет той убийственно однообразной пустоты, в которой ничто не могло бы возникнуть. И все это следствие бесед с твоим Дембицким.

- Стало быть, ты начинаешь убеждаться в его правоте?

- Э, нет! - живо запротестовал брат. - Это вполне естественный процесс. Слова, которыми он забросал меня, неизбежно должны были запечатлеться в мозгу на сером и пустом фоне моих размышлений. Подстроил мне штуку, старая лиса! Теперь я не могу толком подумать о небытии: как только представлю себе его, мне тотчас вспоминаются сказки старика.

Больной успокоился.

- Мадзенька, - сказал он понизив голос, - если я засну, ты меня сразу же разбуди, а то... сама знаешь... А заметишь, что я перестаю дышать, хватай за плечи и сажай на постели. Даже водой брызни в лицо. Здесь есть вода?

Через минуту он уже спал. Глядя на него, Мадзя не могла поверить, что этот человек действительно смертельно болен. Он болен, конечно, но самое страшное, что у него нервы расшатаны и организм истощен от неправильного образа жизни.

Надежды Мадзи еще больше укрепились, когда Здислав, проснувшись около пяти часов утра, сказал, что не помнит ночи, когда бы так хорошо спал.

Правда, он кашлял и чувствовал усталость, но это не смущало сестру.

"Он не так плох, как показалось мне в первую минуту", - сказала про себя Мадзя.

Глава восемнадцатая

. . . . . . . . . . . . .

Около десяти часов утра Здислав, по совету Мадзи, переоделся с ног до головы в свежее белье и новый костюм. Это привело его в такое хорошее настроение, что он начал напевать хриплым голосом, заявил, что у него волчий аппетит, и велел подать на завтрак чай, яйца и ветчину.

Но когда коридорный принес еду, Здислав, морщась, выпил одно яйцо, взял было в рот кусочек ветчины, но тут же выплюнул.

- Вот видишь, - сказал он сестре, - что это за жизнь! Организм сгорает с ненормальной быстротой, а из-за плохого аппетита я не могу восполнить потерянное.

Подойдя к зеркалу, он начал рассматривать свое осунувшееся лицо, язык с желтым налетом, запекшиеся губы; затем с часами в руках проверил пульс и дыхание и, наконец, сунул под мышку термометр.

- Родненький мой, пригласи докторов, - сказала Мадзя, повиснув у него на шее. - Мне все-таки кажется, что твоя болезнь больше от мнительности.

- К черту докторов! - закричал Здислав, отталкивая сестру. - С меня хватит! Они уже выстукали и выслушали меня со всех сторон.

- Какой же тебе от этого вред?

- Они меня раздражают. Я прошел через десяток консилиумов и, когда подумаю об одиннадцатом, чувствую себя так, точно иду на эшафот. Пока они не укладывают меня на диван, - прибавил он спокойно, - и пока я не вижу их глупых физиономий, склонившихся надо мной, я еще могу обманывать себя надеждой. Но их стетоскопы, молоточки, многозначительно поднятые брови и эта ужасная деликатность сразу напоминают мне, что участь моя решена.

- Но, Здислав, ты не так уж болен. Пригласи самых лучших докторов и скажи им напрямик, что хочешь знать правду.

- Будь она проклята, их правда! Я знаю, что это такое. Каждый из них сначала говорит, что все это пустяки; потом, когда его прижмешь, признает, что ты смертельно болен; а под конец, решив, что напугал тебя, старается все превратить в шутку.

Болезненный румянец покрыл его лицо. Он заходил по комнате, сердито ворча:

- Ну, к чему мне доктора? Думаешь, у меня нет книг, думаешь, я не читал их, не знаю, что такое чахотка, и не слежу за собой? К вечеру - жар, под утро - обильный пот, отсутствие аппетита, учащенное неровное дыхание, такой же пульс, наконец, постоянная потеря в весе.

- Но ты не очень кашляешь, - прервала его Мадзя.

- Какое это имеет значение!

- И несмотря на ослабление организма, ты все еще сильный...

- Временное улучшение, после которого состояние снова ухудшится.

- Стало быть, ты не хочешь лечиться! - в отчаянии воскликнула Мадзя.

- Ну конечно же, хочу, - ответил он. - Велели мне ехать в Меран - я еду. Там меня осмотрит Таппейнер, единственный знаток чахотки, его мнение и будет для меня решающим.

Мадзя с мольбой сложила руки и, глядя на брата глазами, полными слез, попросила:

- Я поеду с тобой в Меран. Деньги у меня есть...

Здислав задумался.

- Ну что ж. После консультации с Таппейнером я выпишу тебя.

- Зачем же так? Я сейчас хочу с тобой ехать. Я...

Брат отстранил ее и крикнул, ударив себя кулаком в грудь:

- Послушай, Мадзя! Если ты дашь знать старикам или будешь навязываться, - клянусь тебе, я отравлюсь! Вот тут, в этом номере! Дайте мне хоть недельку пожить, как мне хочется!

Мадзя поняла, что придется уступить. Но ее не покидала надежда, что, может быть, брат не так тяжело болен.

- Вот увидишь, - сказала она, - выздоровеешь, сам в этом убедишься.

- Смешная ты! - ответил брат. - Думаешь, я этого не допускаю? Наука говорит мне, что у меня поражены не только легкие, но и горло и даже кишечник. Но во мне еще теплится надежда, что я могу ошибаться, что есть хоть тысячная доля вероятия в том, что я не только поправлюсь, но и смогу работать...