Сочельник - Болеслав Прус

Прус Болеслав

Сочельник

Болеслав Прус

Сочельник

Когда я принес к себе в комнату какой-то, между нами говоря, совсем неказистый пирог, приобретенный на собственные (в поте лица заработанные) тридцать копеек, когда я собственными руками затопил печку и собственными щипцами наложил уголь в собственный пузатый самовар, я почувствовал себя, должен признаться, довольно глупо.

Что за черт! Я, такой порядочный и достойный человек, я - опора и сотрудник стольких периодических изданий, я, у которого здесь родные, там друзья, тут сваты, - буду в этот вечер один как перст, когда самый последний из разносчиков "Курьера" веселится в семейном кругу...

Э, скверно!

По правде говоря, вчера я таки клюнул маленько, но то, что было вчера, не может удовлетворить сегодня. Я не голоден, мне не холодно, но мне хочется видеть сейчас рядом с собой веселое человеческое лицо, которое изгнало бы из моих роскошных апартаментов скуку и дурное настроение.

Я чувствую, что зол на весь мир. Будь я в силах, я растер бы луну в нюхательный табак, остановил бы бег земли лет на сто, а солнце так заморозил, что оно бы у меня и не пискнуло. Но сделать это невозможно, и я ударяю табуретом о пол так, что ножки разлетаются во все стороны. Валентия, когда он явится с поздравлениями, я встречу с кислым лицом, а против хозяина начну процесс за то, что он не освободил мне до сих пор подвала.

- Как поживаешь, недотепа?

- Однако...

Я оглядываюсь... Позади меня какая-то дама. Чепец с желтым бантом и тюлевым рюшем, от ватного салопа несет рыбой, как от торговки сельдями, в одном кармане - маковник, в другом - паяц, а под мышкой какой-то оловянный снаряд с деревянной ручкой... А талия у этой дамы! В три обхвата... платите мне по шесть грошей за строку, если вру!

- Ну! и чего ты на меня глаза пялишь? - провизжала дама.

- С кем имею честь?.. Не с пани ли Люциной?

Я назвал первое попавшееся имя, которое, как мне казалось, больше всего соответствовало внешности, соединявшей в себе незаурядную энергию с необыкновенной деловитостью.

- Ты что, с ума спятил?.. Какая Люцина?.. Не Люцина, а Ви... ги... лия!..* Понимаешь?

______________

* Вигилия (Wigilia) - сочельник (польск.).

- Вигилия?.. Красивое имя, честное слово. Будьте же, милостивая пани, так добры...

- Почему ты называешь меня пани, глупец этакий... разве ты не видишь, что я дух?

- Дух?.. Но Вигилия - это... как будто особа женского пола.

- У духов нет пола...

- В самом деле? Разве?..

- Ну-ну! Хватит! Одевайся и пойдем, мне некогда с тобой любезничать.

Допуская, что руки дамы такой корпуленции могут в случае надобности двигаться с той же стремительностью, как и язык, я не мешкая натянул шубу на плечи и шапку на уши. Через несколько минут мы были уже на улице.

* * *

- Дальше, милостивая государыня, я не пойду, - объявил я своей спутнице, ухватившись обеими руками за перила покрытой коврами лестницы. Дальше я ни шагу, ибо если кто-нибудь нас увидит, то... Сами понимаете!

- Я призрак! - прошептала дама, положив жирную руку на хрустальную дверную ручку. - Мне ничего не сделают, ну, а ты - ты как-нибудь вывернешься... Наконец, за тебя поручатся редакторы!

Она толкнула дверь, затем меня в дверь, и мы очутились в передней.

Господи помилуй! Какие гостиные, какая мебель, какое освещение!.. Пышная фигура моей спутницы с необыкновенной отчетливостью отражается в паркете. Ковер на столе, ковер под столом, бархат на диване... На мраморных тумбах стоят урны и длинногорлые этрусские вазы, кресла такие, что в самом худшем из них наслаждение сидеть даже тогда, когда вам снимают голову с плеч. А портьеры!.. А золотые кисти, тяжелые, как смертный грех!

Я вздохнул:

- Боже мой! Вот бы мне, бедняку, праздновать сочельник в этакой гостиной.

- Погляди! - прошептала моя спутница.

Я просунул голову между рукой и талией моей спутницы и, заслонившись портьерой, смотрел.

В гостиной было двое: молодая красивая блондинка (просто конфетка скажу я вам) в длинном платье и какой-то столь же худой, как и скучающий, щеголь, который сидел на диване, поминутно перекладывая ноги с колена на колено и прочесывая пальцами довольно жидкие бакенбарды.

- Ты все же уходишь, Кароль? - спросила блондинка голосом, который пронзил мое сердце, как игла обойщика матрац.

- Я останусь, Анеля, если только... - отозвался я.

- Да тише, ты-ы... - пробурчала Вигилия, бесцеремонно прижимая мою голову к своей подбитой ватой талии.

- Мне необходимо пойти, душечка, честное слово, - соизволил наконец ответить щеголь, снова перекладывая ногу на ногу.

- И ты оставляешь меня одну даже в такой день, Кароль?

Голос блондинки просверлил мне лопатку и застрял где-то в шубе.

- Предрассудки! Сентименты! - зевнул щеголь.

- Ты совсем не думаешь обо мне.

- Тебе только так кажется, мой ангел, - ответил щеголь, поднимаясь. Если бы я о тебе не думал и не соблюдал старых обычаев, я не купил бы тебе к рождеству гарнитур за триста пятнадцать рублей с полтиной, считая извозчика. Ну, будь здорова.

Сказав это, он наклонился к прелестной даме в длинном платье, поцеловал цветок, приколотый к ее волосам, и вышел.

В это мгновенье в противоположной двери появился лакей во фраке.

- Кутья на столе...

- Можете есть, - ответила блондинка, прикрывая платком лицо.

- А вы, милостивая пани, не сядете за рождественский стол?

- С кем же?

- Со мн... - вырвалось у меня.

- Молчи! - пробурчала старуха, выпроваживая меня на лестницу.

О блондинка, блондинка! Если бы ты знала, как горячо билось для тебя чье-то сердце по другую сторону нарядной портьеры.

* * *

Мы снова остановились, на этот раз у желтого, одноэтажного, покосившегося домика, покрытого старой дранкой; при виде его, сам не знаю почему, мне припомнилась народная песенка:

Домик низенький...

и т.д.

Вигилия прислонилась к оконному косяку, я стоял рядом с ней. Боже, эти люди не знают даже, что такое двойные рамы, и вряд ли их защищает от холода эта кисейная занавеска и большая закопченная печь, в которой тлела горсточка углей.

Посреди комнаты стол, покрытый белой, недостаточно длинной скатертью, вокруг стулья: один обитый, второй деревянный, и простая табуретка. В одном углу - топчан, в другом - детская кровать с сеткой, когда-то покрытая лаком, между ними дверь в альков - вот и все.

В комнате три человека: слепой старик, очень бледная женщина и девочка в траурном платьице.

- Папочка, уже звезды взошли, сядем за стол, - сказала женщина.

- А что ваша милость соизволит подать сегодня? - спросил старик.

- Борщ есть, дедушка, селедка и клецки, - вот! - ответила девочка.

- Ого-го! Настоящий бал!

Женщина тем временем принесла просвирки; отломили по кусочку и приложились.

- Папочка, - сказала снова хозяйка, - вот тебе шарф к рождеству, теплее будет.

- А я, дедушка, подарю тебе пачку табаку.

- Ах ты девочка моя, Ганя дорогая! - воскликнул старик, стараясь нащупать руками голову внучки. - Я-то табаку не нюхал, чтобы тебе вот эту куколку подарить, а ты мне табак припасла, наверно из завтраков своих откладывала?

И он вытащил из-за пазухи дешевенькую куклу в розовом платье.

- Какая красивая! - восторгалась девочка.

- А тебе, Касюня, я тоже шарфик купил... Хорош? И он протянул женщине вязаный платок.

- Красный, папочка...

- А, чтоб им! - заворчал старик. - Сказали, что черный.

Кто-то постучался в дверь.

- Войдите, пожалуйста! Кто там?

На пороге появился широкоплечий здоровяк в тулупе.

- Это я, сосед (кобыла меня залягай!..)... Да будет благословен...

- Пан Войцех! - воскликнула женщина. - Во веки веков...

- Просвиркой угости, Ганя, - сказал старик, протягивая руку.

- Я, с вашего позволения, пришел просить вас к нам на сочельник. И старуха моя, с вашего позволения, и Зося, и все остальные (чтоб у меня ось лопнула в пути, если вру), все скопом просим вас. Вот как!

Закончив свою речь, он сплюнул сквозь зубы.

- Но, пан Войцех, мы не смеем вас стеснять...

- Ни к чему это вы! (Чтоб мне сапом заболеть!) Я без вас не уйду.

- Мы всегда дома... - робко пробовала возражать женщина.

- Дома, дома - ну и что из того? Пусть меня заставят евреям воду возить, если вас тут кто-нибудь держит на привязи. Ну же!

Невозможно было дольше сопротивляться такому идущему от чистого сердца приглашению. Старик взял дочь под руку, внучку за руку, и они вышли.

Во дворе шествие столкнулось с нами.

- Да благословит вас бог! - крикнула Вигилия.

- Господь воздаст вам, - ответил пан Войцех, внимательно приглядываясь к нам. - Нищие какие-то, - добавил он немного погодя. - Пойдемте же и вы с нами (задави меня телега), подкрепитесь немного.

Вигилия последовала за ним с нескрываемой радостью, а я за ней с отчаянием в сердце, так как приглашение это чертовски поколебало веру, которую мне внушали моя шуба и шапка.

Не успели мы войти, как нас гурьбой окружили люди.