Дневники св. Николая Японского. Том ΙII - Николай Японский

Были также в Церкви сегодня двое, едущих из Америки на работы по железной дороге в Приморской области, но воры обокрали их — денег на дорогу не хватило. Один — совсем русский, механик Иван Черкасов, другой — славянин, Василий Русинин, слесарь, — униат, присоединенный к Церкви Преосвященным Николаем в Сан–Франциско, о чем имеет свидетельство. Просили в долг; я сказал, что еду в Посольство на крещение; быть может, соберу и так. Бог помог; Анна Эрастовна Шпейер приняла участие, и на дорогу до Владивостока достаточно им собрано и вручено.

Крещение младенца Сергия, сына секретаря Александра Сергеевича Сомова, совершено в Церкви Посольства при восприемниках Иване Ивановиче Чагине, лейтенанте, морском агенте, и Анне Эрастовне Шпейер. Пел о. Авель, священник с крейсера «Адмирал Нахимов». Я был в новой митре, выписанной для Посольской Церкви о. Сергием, которую там и оставил.

Семейство Павла Окамура было у меня: трое детей — девочки восьми, шести и трех лет — все нежные и слабые, и милые, точно цыплята; куда им теперь в холод на север! Здесь будет найдена квартира для них с матерью, а Павел Окамура отправится один, и это для него, как катихизатора, будет очень полезно, ибо он дома при детях только нянька.

О. Павел Савабе ныне и воодушевленный, но и «себе на уме». Приходил просить девять ен прибавки к жалованью. Девять ен ему давала до Собора Церковь в Коодзимаци. Когда стали оттуда христиане просить поставить священником сына его, Алексея, я потребовал, чтобы сделали прибавку к ныне получаемым им от Миссии двадцати енам, ибо–де для священника это будет недостаточно. Церковь в Коодзимаци, после многих совещаний, предоставила мне поручную запись, что будут давать Алексею Савабе девять ен, а сей при сем представил согласие, — мол, «доволен буду и от Миссии больше не потребую». Так Алексей Савабе был поставлен священником в полной моей уверенности, что ему христиане Коодзимаци дают девять ен. Оказалось, что меня обманули и сделали это совершенно по–иезуитски: на деле девять ен давали, а в душе говорили: «Это те девять ен, что доселе идут о. Павлу, мы их не отнимаем, но и не прибавляем к ним». А я, между тем, был уверен, что это новые девять ен для о. Алексея, а вовсе не те, что они отдавали о. Павлу. Досадно, что попался в такую ловушку, и досадно более всего на бессовестность христиан вроде Петра Секи, который оказывается главным мерзавцем при сем. Но так как о. Павел не в первый уже раз просит дать ему сии отобранные от него девять ен, то я дал, но не от Церкви, а от себя лично; я обманутым мерзавцами быть могу, но Церковь не может и не должна быть.

10/22 февраля 1897. Понедельник.

Павел Окамура расположился на проповедь идти к своим родным и написал им о том, а оттуда сегодня телеграмма «Не приходи» (куру–не); значит, и не нужно идти — было бы совершенно бесплодно. Хочет теперь направиться в Ниегата, где, кстати, уже есть несколько христиан, пришедших из других мест. — Здесь возня с его семейством; два дня ищут по всему городу подходящую квартиру и не нашли еще. Вообще следовало бы ему быть до Собора в Хамамацу, где уже теперь и совсем нет никакого катихизатора. И быть вперед осторожным с советами и внушениями о. Павла Савабе! Рад–радешенек бываешь, когда он хоть немножко всколыхнется и начинает усердствовать Церкви, и стараешься угодить ему исполнением всех его желаний; но нужно не забывать, что он всегда вдается в крайность; ведь тридцатилетнего своего знакомого и задушевного приятеля по христианству Павла Окамура — одного из первых христиан по времени в Японии, и именно благодаря Савабе сделавшегося христианином, — он смешал с грязью и побудил вывести из Хамамацу; и теперь ему и горюшка мало! Человек с большой семьей перебрасывается, точно мячик, с места на место. Правда, он плох как служащий Церкви; но следует все принимать в соображение, а на это и мы с о. Павлом плохи. Вперед быть осторожнее и, слушая соловьиные песни о. Павла, делать то, что разумно, а не то, что представляется пессимистическому, или уж не в меру оптимистическому взору сего первого японского христианина и первого священника, годного для Неба (я в этом уверен), но не годного для разумного управления земною Церковью, которой он может быть полезен только под условием разумного пользования им самим.

11/23 февраля 1897. Вторник.

Начал вставать с сегодня в три часа, чтобы составить отчеты для отсылки в Россию. Больше всего заботит рапорт. О чем писать, не знаешь — все, кажется, писано.

О. Мии из Кёото пишет: просит сто ен для задатка за покупаемое место. Завтра нужно послать.

Были русские посетители; между ними капитан парусного корабля «Беринг» (занимающегося котиковым промыслом) Иван Николаевич Рингваль, родом финляндец, с женой Августой Эдуардовной (православной), урожденкой города Петропавловска, в Камчатке, где у нее и ныне родители; и у родителей было двадцать детей, из коих восемнадцать живы, — двенадцать сынов, шесть дочерей; сыновья служат по разным отраслям; между прочим, есть один священник, один причетник. Стало быть, климат Камчатки хорош! «Ужели никого в семействе у вас нет больного, или слабого грудью, желудком и тому подобное?» — спросил я Августу Эдуардовну. Она только засмеялась невероятности моего предположения.

12/24 февраля 1897. Среда.

Только что приготовили к отсылке чек на сто ен, вчера потребованных на задаток о. Семеном, как получил от него телеграмму: «6.700 сугу окуре». Значит, покупка земли окончательно решена и скоро будет совершена. Тотчас же послал Давида Фудзисава в Мицуи банк взять чек на имя о. Симеона Мии в Кёото на 6.600 ен, приложил к нему прежний на сто ен и послал о. Семену, известив в то же время телеграммой, что сумма послана. В письме ему сказал, чтобы документ, по совершении купчей, послал сюда на хранение. Дай, Господи, чтобы дело совершилось благополучно во славу имени Его!

Приходила Матрона Кимура, жена помощника редактора «Сейкёо–Симпо» Исаака Кимура, жаловаться на Савву Хорие, редактора, что он житья ей не дает в доме редакции. Дом тесный; одна комната внизу и комната на втором этаже, где она только и есть; отделены, как официальные для редакции, и они всегда свободны и чисты, когда в них нужда для членов редакции, но в прочее время там бывают и гости Исака и Матроны, и их дети, ибо частное помещение у них уж слишком тесное. А Хорие требует, чтобы в эти комнаты днем никто не входил ни из семейства, ни из знакомых Кимура. Требование слишком придирчивое и несправедливое. Так и у всех почти служащих Церкви — квартиры общие — для них и для церковного употребления; у всякого катихизатора и дети его, и знакомые бывают и в той комнате, которая назначена для катихизаций, и по которой собственно и жилище катихизатора называется церковным домом. — Матрона сильно расплакалась, приходила потом и еще, и тоже плакала. Видно, что гневливый и гордый этот Хорие очень уж разобидел ее. «Даже не позволяет, — говорила, — ходить к ней ее товарке по школе Надежде Такахаси, равно как не доволен посещениями к Исаку его школьных товарищей — кандидата Петра Исигаме и других». Я советовал терпение.