Собрание сочинений в десяти томах. Том 4 - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Франя… Франя дала волю своему сердцу, которое заговорило в ней первый раз, и сказала себе: отец позволит, потому что я его люблю… но полюбит ли он простую деревенскую девушку?..
И не раз овладевали ею печальные мысли, и она вопрошала цветы, пауков, мушек, прибегала к разным гаданиям, и сердце отвечало ей за цветы, за пауков и за мушек… Отчего же бы не любить тебя? Разве, не любя, смотрел бы он на тебя таким взором? Разве говорил бы тебе так мило, разве так повиновался бы тебе?
Через минуту Вацлав вышел, Бжозовская, проводив его глазами до дверей, рассмеялась исподтишка и, подсаживаясь с картами к Фране, спросила:
— А что, сердце? Если бы тебе велели теперь выйти не за него, а за другого, что бы ты сказала?
Воспитанница опустила глаза: так трудно было ей солгать.
— Моя Бжозося, — пробормотала она неясно, — почем я знаю!
— Ну, признайся лучше: вы любите друг друга, не спросясь даже позволения отца?
Франя промолчала, но молчание ее было выразительнее ответа.
— О, меня не обманешь, — продолжала Бжозовская, — я вижу уж, тут что-то есть, вы любите друг друга… Но что ж тут дурного: он благородный, добрый и бедный молодой человек…
— О, это правда! Такой бедный! — наивно отозвалась Франя.
— И добрый, и красивый…
Франя замолчала и опустила глаза на работу.
— Захочет ли он меня, моя Бжозося?
При этих словах Бжозовская вскочила с кресел и подбоченилась.
— Слышала я это! — крикнула она. — Да кто ж бы осмелился отказаться от такого счастья! Чего же недостает тебе? Молодость, красота, деньги, дворянское и благородное имя…
— Но посмотри, моя Бжозося, мы другого света: он такой умный, ученый, а я…
— Да разве для женщины ты мало учена? — спросила Бжозовская. — Прошу не обижать меня, я воспитала тебя, как должно!.. Я бы посмотрела, кто бы не захотел тебя! Ба! Или я слепа и по глазам его не вижу, во что он играет! Ха, ха! И словно сам Господь Бог назначил, дали ему Пальник, тут же около Вулек, бок о бок, как одно, словно нарочно…
Когда они говорили так, а Вацлав входил в свою комнату, послышался лошадиный топот и шум подъезжающего экипажа.
Обе подбежали к окну: по лошадям, по экипажу и упряжке они узнали Сильвана и остановились как вкопанные.
— И этот тут еще! — шепнула Бжозовская, улыбаясь насмешливо. — Смотрите, пожалуйста, молодежь с ума сошла по ней… Вот это я люблю… но не про собаку колбаса, не для кота сало, — прибавила она тихонько.
Но Франя словно была противного мнения; схватила поспешно работу и убежала спрятаться в свою комнатку.
Ротмистр принял Сильвана на крыльце с обычною униженностью; поклонился ему чуть не до колен и, отворив двери, ввел графчика, с довольно кислой физиономией, в залу.
Разговор как-то не завязывался. Сильван, развалясь в креслах, бормотал о дожде и охоте, оглядывался и мешался.
— Где же панна Франциска? — спросил он, наконец.
— В своей комнатке, — сказал шляхтич. — Но извините, ясновельможный граф, — прибавил он, — если это старые планы, то я уже слышал от почтенного вашего отца, что из этого ничего не может выйти.
Сильван с заметным неудовольствием и усилием ответил старику:
— Отец, вследствие моих убеждений, согласился на все, что может составить мое счастье.
Старик задумался, потом, помолчав с минуту, спросил:
— В самом деле?
— Да, да, — сказал Сильван с живостью, — можете сами спросить его.
— В таком случае это большая честь и для меня, и для моей дочери, — кланяясь, заметил Курдеш, — и затем мне уже нечего возражать, напротив, приношу мою глубочайшую благодарность… но…
Сильван, не ожидавший никакого но, вытаращил сердито глаза на старика, а тот произнес важно:
— Но все это теперь будет зависеть от моей дочери.
Гость закусил губы, закурил сигару и переменил разговор.
Через минуту вошла Бжозовская, сильно накрахмаленная и нахохлившаяся, а за ней и Франя, которую Сильван нашел изменившеюся, равнодушнейшею, даже возгордившеюся. Они сели на диван, и Сильван сейчас обратился к ним.
Вид хорошенькой девушки, желание преодолеть испытанные уже препятствия и неприятности, вызывали его на притворную веселость. Его постоянство, как думал он, должно было обратить внимание Франи; наконец, он решительно не понимал, каким образом можно было пренебрегать им, им! Как не выбрать его из сотни!
Он начал прямо, со своей обычной самонадеянностью говорить самые нелепые любезности.
Но как дик показался он деревенской девушке после Вацлава! Ничто ей не нравилось в нем, она боялась его и скорее чувствовала к нему отвращение, чем склонность. Сильван, по его мнению, должен был унизиться, чтобы Франя поняла его, а она между тем не могла его понять; не было мысли, на которой бы они сошлись: так разделяло их огромное пространство. Вацлав был весь сердце, Сильван — голова и холод; в первом действовала сильная душа, в последнем только возбужденный рассудок. При этом в нем было что-то неестественное и насмешливое; единственным источником его разговора были ближние, и Франя слушала его со страхом и неудовольствием.
Во время этого разговора появился вдруг Вацлав, о пребывании которого Сильван не знал (что ему было за дело до двоюродного брата), и появление это удивило, смешало и сбило с толку графа. Они встретились первый раз после известного объяснения. Прошедшее и надменное поведение Сильвана с Вацлавом не могло еще быть забыто; теперь изменились их общественные отношения, чувства остались те же, но приличие заставляло казаться братьями.
Вацлав взглянул на гостя с улыбкой, Сильван ответил ему взглядом злобы; они поздоровались холодно.
— Братец ваш оказал нам честь, — отозвался ротмистр, — и согласился погостить некоторое время в нашем домишке… был нездоров.
— Был нездоров! — повторил Сильван. — Отчего же ты не приехал в Дендерово? — прибавил он через минуту.
— Благодарю; я обеспокоил бы, я знал, что граф также хворал.
— Да, но теперь ему несколько лучше.
Сильван, сконфуженный неожиданной встречей, потерял вдруг веселость; предчувствие нового унижения подняло в нем желчь; он предвидел опять отказ, будучи уверен, что Вацлав, вытерпевший так много, очернил в глазах ротмистра все Дендерово, хотя этого и не было. Сильван, судя по себе, не поверил бы и клятве. Взволнованный этими мыслями, он посмотрел на часы, сказал что-то Фране, которая в эту минуту сравнивала его с Вацлавом, посидел с минуту, видимо, обеспокоенный, и, давая
