Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Американцы относились к французской дипломатии с подозрением. Они опасались, что самоутверждение Франции на Балканах станет «самореализующимся пророчеством» из-за его влияния на американское общественное мнение. Буш, который определенно не хотел, чтобы Бонн ставил франко-германский корпус выше НАТО, стремился заверить ФРГ (и французов) в том, что, несмотря на изоляционистские голоса, доносящиеся с другой стороны Атлантики, американского «отступления» из Европы не будет[1602].
Несмотря на то что Буша нервировало, что Франция поигрывает мускулами, он не изменил своего «осторожного» подхода к Боснии, даже когда летом 1992 г. появились сообщения о «зверствах». В беседе с Генеральным секретарем НАТО Манфредом Уорнером на полях саммита в Хельсинки Бейкер сказал, что Вашингтон считает, что может возникнуть необходимость использовать «все необходимые средства» в такой гуманитарной миссии, и что Америка не преминет сыграть свою роль. Но он также подчеркнул, что Соединенные Штаты не намерены ввязываться в «интервенцию» для решения «политических проблем» Боснии. На данный момент Америка была готова «сотрудничать» с европейцами по одной «конкретной проблеме» – мониторингу Адриатики в рамках совместного предприятия ЗЕС и НАТО, предложив выделить «воздушные и морские силы». Но никаких сухопутных войск США не будет. Буш остро осознавал, что сапог, вступивший на землю, рискует оказаться на скользком пути, ведущем от гуманитарной поддержки к операции по принуждению к миру. Вот почему он не хотел, чтобы НАТО «лидировала». В конце концов, он выражал свою позицию: «Я не понимаю, как мы можем сказать, что НАТО участвует, а США нет»[1603].
Скоукрофт смотрел на вещи с другой стороны. Во время встречи Бейкера с Уорнером он предупредил о «создающем прецедент» характере любого решения оставаться «на заднем плане». Тогда Франция «скажет, что такими конфликтами должны заниматься европейцы»[1604]. Это отражало более глубокий американский страх, что Франция может отодвинуть НАТО в сторону и узурпировать его роль, поскольку ЗЕС и СБСЕ по умолчанию превратились в полноценные альянсы безопасности. Вашингтон не забыл яростную оппозицию Франции американским инициативам по «оживлению» Трансатлантического альянса как во время, так и после холодной войны. Французские намеки на ЗЕС, СБСЕ и франко-германский корпус вызвали тревогу в Белом доме. Усилия Запада должны быть сосредоточенными, их не надо дублировать и тем самым сокращать. Франции, как и немцам, надо дать понять, что европейские военные усилия «дополняют» усилия Атлантического альянса. Буш твердо сказал Миттерану, что следует избегать всего, что «возвращает стрелки часов к 30-м годам». «Наша цель – добиться стабильности», и поэтому «лучшим сигналом для всех» будет просто «сильный западный альянс»[1605].
Прежде чем покинуть свой пост, Геншер пытался смягчить опасения США по поводу действий Франции и будущей архитектуры безопасности Европы. Он объяснил Бушу, что Франция по-прежнему «очень сильно захвачена ялтинской системой» – всей этой голлистской болтовней о континенте, разделенном надвое сверхдержавами в 1945 г. Вот почему Париж хотел сохранить свою сильную позицию по сравнению с Германией – как «ядерной державы, не интегрированной в НАТО и имеющей место в Совете Безопасности». Французское мышление было откровенно ориентировано на определенные структуры, которые могли бы «сдерживать Германию». Позиция Германии заключалась в том, что Бонн мог бы «снять их опасения, но не ценой отношений с США». Трансатлантические отношения остаются ключевыми. Придание американскому присутствию на старом континенте «нового оправдания» занимало центральное место в мышлении Германии после падения Стены. В качестве потенциального моста между Западом и Востоком Министерство иностранных дел Германии уделило особое внимание недавно созданному Совету североатлантического сотрудничества (NACC). Считалось, что это способно придать НАТО новую и, «возможно, более важную роль», чем СБСЕ, как средству по-настоящему вывести государства бывшего Варшавского договора «с холода»[1606].
Восточная Европа, безусловно, возлагала свои надежды на NACC и даже на возможное расширение НАТО. Премьер-министр Венгрии Йожеф Анталл сказал Бушу в Хельсинки: «Атлантическая идея имеет для нас первостепенное значение. Присутствие США в Европе – это единственный [вариант]… Среди европейцев конфликты возникают довольно легко, и нравится вам это или нет, Америке придется появиться, так что лучше просто остаться». Отвергая любой вывод войск США, он умолял президента: «Американо-западноевропейская солидарность должна сохраниться». И похоже, у него не было особой веры во французские способности: «Иногда они говорят парадоксальные вещи»[1607].
Эти глубинные дебаты о структуре европейской безопасности – о роли Америки и Франции, НАТО и ЗЕС – сводили на нет все попытки совместных действий Запада по Боснии. Даже на проведение очень ограниченной операции ЗЕС–НАТО по охране Адриатики в качестве наказания Сербии потребовались месяцы. И снова этого было слишком мало, слишком поздно[1608].
И вот, в 1992 г. – через 74 года после своего создания в результате Великой войны в Европе – Югославская федерация распалась в результате геноцида и насилия, что было отрезвляющим контрастом с мирным переходом большей части Европы от холодной войны[1609].
Главная ответственность лежала на Сербии, но дипломатия ЕС и ООН ничего не сделала, чтобы остановить агрессию, и мало что сделала, чтобы смягчить ее. И Америка, и НАТО также не были готовы к военному вмешательству в конфликт, который находился «вне зоны действия». В то время как Бейкер жаловался на то, что EC-12 осуществляет «операцию с наименьшим общим знаменателем» и ведет «кучу разговоров… мумбо-юмбо», министр иностранных дел Великобритании Дуглас Хогг указал пальцем через Атлантику: «За холмом нет кавалерии. Никакие международные силы не придут, чтобы остановить это». В конечном счете, как стало ясно, немцы и европейцы всегда уступали американцам, когда дело доходило до огневой мощи и применения оружия. И в суровой реальности Буш не собирался менять политику США в отношении Югославии в год выборов[1610].
На вопрос репортера, заслуживают ли боснийцы «какой-то защиты», учитывая, что «существует новый мировой порядок, который был провозглашен президентом Соединенных Штатов», представитель Госдепартамента Маргарет Д. Тутвейлер ответила: «Где написано, что правительство Соединенных Штатов является всемирным военным полицейским?» Какой бы трагичной ни была ситуация в Югославии, у США там не было никаких «интересов национальной безопасности». Одной только защиты прав человека недостаточно. Фыркнул и другой чиновник: «Вы действительно думаете, что американский народ хочет проливать свою кровь за Боснию?»[1611]
Такова была и позиция Буша. Он был уверен, что вековая этническая ненависть не может быть устранена быстрым вмешательством извне. Он сказал в Сент-Луисе 11 октября 1992 г. во время первых дебатов президентской кампании: «У вас там древняя вражда, которая ожила после распада Югославии. Это нельзя решить отправкой 82-й воздушно-десантной дивизии, и я не собираюсь этого делать как главнокомандующий». Он настаивал на том, что его беспокоит «этническая чистка». Но в ходе
