И тут случилась война - Вячеслав Ворон

– Мама! Мама, я хочу к маме, отпустите меня, дяденьки солдаты.

– Ми тебья отпустьим, но скажи, малчек, как ти найшель это гаражь? – спросил офицер и протянул ему поднятого с пола плюшевого мишку.

– Я гулял, а мама на работе, я ее должен ждать был там, у хлебозавода, мы вместе поедем домой.

– А где ти живешь? – не унимался солдат.

– Здесь недалеко, в селе.

– Ти хотеть украсть игручка, да, малчек? – спросил фашист.

– Нет, что вы, дяденька солдат, я спал здесь на этом мешке, – ответил Борис, прижимая к груди плюшевого мишку, случайно оказавшегося у него в руках.

– А почьему ти прятается?

– Я-я-я и-и-спугался, – заикаясь, ответил малец.

– Нье надо ньас пугатца, ми добро, поньял, малчек, – солдат лукаво подмигнул рядом стоявшим фашистам.

Борис затряс головой, еще крепче сжимая плюшевую игрушку. Глаза налились слезами.

Солдат поднял белого зайца, перевернул его, взял с пола черный уголь и написал на нем: «Dieses kleine Dieb gehangt werden»[4].

– Вот, малчек, я тьебе привьязать на шее заец, и мы пойдем. Гуд?

Борис снова кивнул. Фашист завязал на шее у мальчугана зайца, так что надпись стала видна со спины и сказал:

– Ну, пойдьом, малчек.

Они вышли из гаража: три немца, с овчарками накоротке и винтовками наперевес, и маленький мальчик Борис девяти лет, прижимающий к груди плюшевого мишку с перекинутым через шею белым зайцем.

Максим

Первого сентября 1941 года Максим не пошел в первый класс. Вот его старший брат, который и старше-то всего на год, год назад пошел. И он, Максим, тоже мечтал стать первоклашкой. Он представлял себе, как оденет его мама в коричневый костюм, черные кожаные туфли, и он гордо, с высоко поднятой головой зашагает в них по школьному двору. Но его мечте не суждено было сбыться. В июне пришла война, и к сентябрю все восточные границы страны были охвачены жестокими оборонительными боями. И маленький поселок С-узловая, отдавший всех своих мужчин на защиту рубежей Родины, среди которых были учителя школ, решил в первый год войны использовать помещение школы под госпиталь. Сам поселок находился в нескольких километрах от линии фронта, что давало возможность быстро доставлять раненых для их лечения. Но Максим в свои семь лет не понимал, как и кто украл у него первое сентября. Ночью доносились раскаты артиллерийских обстрелов, не то врагов, не то наших красноармейцев, и Максим, лежа в кровати, сжимался и тихонько плакал. Он плакал не от страха, он плакал от обиды, что он не надел свой коричневый школьный костюм, купленный его мамой еще весной, и кожаные ботинки исси-ня-черного цвета и не понес в своей детской, но уже совсем взрослой руке портфель первоклассника. А как ему этого хотелось! Он ненавидел войну, ненавидел ее за то, что она нагло ворвалась в его маленькую жизнь и отобрала его первое сентября. Что она насильно заставила всех отказаться от счастья. Она – война – заставила его, Максима, стать старшим, а старшего – заменить отца младшим. Он лежал в своей кровати, съежившись комочком, и казалось, что вся вселенная ненавидит вместе с ним эту войну. Так и минуло первое сентября. Настало утро второго, и Максим проснулся от доносившейся утренней канонады безжалостных орудий смерти. Нежное осеннее солнышко, проглядывающее сквозь занавеску, освещало половину комнаты. Это была маленькая, уютная комнатенка с окном в глухой части небольшого дома, в котором жила их семья. Дом этот им достался от деда, отца матери, который тот выстроил незадолго до войны. Отца у Максима не было, его в тридцать шестом арестовали по подозрению в антисоветизме, и с тех пор его никто не видел и не слышал, ну, а деда, крепкого моложавого мужчину, вдовца, вырастившего дочь в одиночку, забрали на фронт. Вот и жили они втроем – он, его старший брат и мать – в доме из двух комнат, с печью в одной из них, и прихожей. Старший брат еще в июле подался на узловую в кочегары паровоза, перевозившего из близлежащей станции до узловой уголь. А мама, чтоб хоть как-то прокормить, пусть и небольшую, семью, подрабатывала санитаркой в госпитале. И Максим часто оставался один. Так что весь дом в такие дни, когда остальные члены семьи затемно отправлялись на работу, казался ему пустым и неуютным. И второе сентября не стало исключением. Еще чуть-чуть поежившись в теплых лучах солнца, Максим по-армейски встал, потянулся и, проделав несколько физических упражнений, отправился умываться. За ночь вода в умывальнике охладилась, и Максим нехотя все же омыл руки и лицо, посмотрел в затертое от времени старое зеркало, и в его голове промелькнула первая несбывшаяся мечта. Глаза моментально налились слезами. Он всплакнул, но тут же собрался, вытер тыльной стороной ладони слезы и прошел внутрь дома. За ночь он для себя решил, что больше не будет ждать первое сентября, а так же, как и его брат, устроится на паровоз. Надев свою школьную коричневую форму и новые ботинки и зачесав волосы расческой, смоченной в сахаре, назад, на манер Бернеса, он вышел из дома с твердой верой в то, что он обязательно получит работу кочегара на паровозе.

Депо железнодорожного узла С-узловая находилось в получасе ходьбы от дома Максима. Он шел по испещренной ухабами дороге с высоко поднятой головой, в новом коричневом школьном костюме, и его новые ботинки, укрытые придорожной пылью, едва поблескивали на солнце. С легкостью преодолев расстояние до депо, Максим уверенно вошел внутрь и оказался в центре большого овального помещения с множеством дверей по периметру. На каждой из них висела табличка с надписью и имелась большая дверная ручка с замком. Но Максим не умел читать, подготовительная дошкольная группа в этом году была отменена, и все будущие первоклашки даже не знали алфавита, Максим не исключение. Он постоял, повертел головой и, немного подумав, вошел в дверь, находящуюся прямо перед его взором. В кабинете за огромным столом, заваленным кучей непонятных для него бумаг, сидел маленький толстенький дяденька в нарукавниках и очках и что-то судорожно считал на больших деревянных счетах. Увидев вошедшего мальчика, он оторвался от подсчетов, привстал со стула и сдвинул свои очки на кончик носа.

– Чем могу быть полезен? – произнес он, сверля черными маленькими глазами поверх очков Максима.

– Я хочу у вас работать, – бойко ответил Максим.

– О как! И кем же, если не секрет?

– Я хочу быть кочегаром, как мой брат.

– Что ж, похвально. А сколько же тебе годков? – спросил дяденька в нарукавниках.

– Осемь будет! – гордо ответил мальчик.

– Да, совсем большой. А ты говоришь, как твой брат, стало быть, он уже работает?

– Работает кочегаром на паровозе, он и сейчас уже работает, с утра пошел.

– Что ж, похвально, – снова повторил дяденька. – Ну а сколько у вас в семье таких вот работяг? – он пальцем указал на Максима.

– Чаво? – переспросил Максим.

– Работников сколько?

– А. Да я, и брат мой. Вот сколько, – сказал Максим.

Дяденька вышел из-за огромного стола, подошел к мальчику, взял его за руку:

– Пойдем, я тебя отведу к начальнику депо, ему все и изложишь. Они вышли из кабинета в общий овальный зал и свернули направо. Войдя в кабинет к начальнику, маленький дяденька приказал сесть на стул, стоявший рядом со входом, а сам несколько раз кашлянул в руку. Дремавший за таким же огромным столом человек неожиданно дернулся и приоткрыл глаза. Широкое лицо с небритыми щеками, большими усами и заспанными глазами выдавало усталость.

– Что тебе, Лев Михалыч? – спросил усатый.

– Я вам мальчика привел, на работу просится, в кочегары.

– В кочегары, говоришь? Где этот мальчик? – спросил еще не до конца отошедший от дремоты начальник.

– Вот он. Поди-ка сюды! – приказал дяденька в нарукавниках.

Максим встал, поправил коричневый костюм и подошел к столу.

– Ну, вид-то у тебя важный, малец, а что ж ботинки-то такие грязные? – спросил начальник.

Максим опустил голову и осмотрел свои ботинки. Они были покрыты толстым слоем пыли, и их иссиня-черный цвет поблек и стал серо-грязным. Он постоял в недоумении с минуту, потом лихо закинул одну ногу за другую, протер ботинок о штанину, со вторым проделал то же.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся начальник, обнажив свои коричневые большие зубы. – Смышленый, однако, ты, пацан, но штанцы-то у тебя сзади теперь грязные, что мамка скажет?

– Я выстираю. На работу возьмете? – обиженно произнес Максим, и тут же добавил: – Кочегаром.

– Ну, раз ты такой серьезный малый, отчего ж не взять, возьмем, – ответил начальник. – Возьмем, да, Лев Михалыч, нам такие работники, о, как нужны, – он взметнул правую руку вверх, сжав в кулак.

Лев Михалыч ничего не ответил, лишь закачал головой в знак согласия.

– Ты вот что, малец, иди сейчас домой, стирай свой костюм, а завтра приходи, будешь с Сашкой работать в помощниках, он постарше тебя будет, и нелегко ему одному.

– Так это ж мой братец! – выпалил Максим.