Новый век начался с понедельника - Александр Омельянюк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– «Как это он без роду, без племени? Сирота что ли?» – не поняв объяснения, уточнила Марфа.
Под всеобщий хохоток над непонятливой Марфой, которая не отставала от всех, искренне считая, что они смеются над Гаврилычем, тот начинал ёрничать по поводу её простолюдинских шуточек.
Однако если у Марфы и было мало знаний, зато народного юмора – предостаточно.
И, как всегда, шарма в их полупьяные взаимные пикирования вносил Платон. На чьё-то высказывание о горькости вина и ответа, что оно сухое, незамедлительно последовала его ремарка:
– «Странно! А пьётся как мокрое!».
Пытаясь не отстать от коллег, иногда острила и Марфа Ивановна.
На заметку знатока Алексея, что в каком-то ресторане пиво живое, незамедлительно последовал уточняющий вопрос захмелевшей Марфы:
– «В нём раки плавают?».
В отличие от всех, Иван Гаврилович Гудин пытался везде и всегда быть, по-возможности, в центре всеобщего внимания, в гуще разговора. Поэтому он говорил громко, чуть ли не кричал. Его крикливо-громкий голос иногда было слышно даже на улице.
Боясь Платона, он обычно перечил ему и бесцеремонно перебивал его.
Но при этом всегда подпевал своим авторитетам, коими считал, естественно, начальницу Надежду Сергеевну, невольно её помощницу Инну Иосифовну, и молодого, тянущего основной воз работ коллектива, Алексея.
Когда разошедшийся Алексей поведал коллегам о значении внутренней энергии человека «Ци» на его самочувствие, Платон решил очередной раз проверить всегда поддакивающего Гаврилыча на вшивость:
– «Да! Даже слово суицид произошёл от него!».
Пока коллеги думали о сказанном, перебирая в своей памяти что-либо об этом, или делая вид, что согласны, невыдержанный имитатор своих обширных знаний, Гудин тут же громко и позорно затараторил:
– «Да, да! Конечно, все об этом знают, Платон! И не надо об этом даже говорить!».
Платон с Алексеем переглянулись, ехидно заулыбавшись знатоку всего и вся, но разубеждать старца и своих, в пол-уха их слушавших, коллег-женщин не стали.
Старички Марфа и Гудин ели мало и, с прицелом на долголетие, поддерживали отличную физическую форму.
Они были поджары, но не сухи. Всегда загорелые, что говорило о должном контакте с природой. Не чурались физического труда, в том числе не по годам тяжёлого.
Но, в отличие от Марфы Ивановны, Иван Гаврилович брезговал пролетарской, или, как он считал, плебейской работой.
По внешним показателям здоровья к ним, но с разной скоростью и желанием, приближались Платон и Алексей.
Остальные две женщины: Инна и Надежда, постепенно окончательно утрачивали остатки своей сексуальной привлекательности в угоду другим плотским удовольствиям, главным из которых стала еда.
Первый свой день рождения на работе, в январе 2002 года, Платон из-за скромности не стал афишировать.
Однако через некоторое время, уже в начале лета, это вскрылось при отмечании последующего дня рождения, теперь Марфы Ивановны, пришедшегося, как ни странно, на день смерти тёщи Платона – 12 июня, и отмечавшегося позже этого нового российского праздника и выходного дня.
Именно тогда Платону было сделано внушение о необходимости поддерживать традиции коллектива, на что тот ответил о своём незнакомстве с этими традициях в то время, в январе и обещанием исправиться.
Летом, с интервалом менее месяца, с Платоном, по его вине, произошли два похожих, неприятно-забавных происшествия на транспорте.
Первый раз, утром рабочего дня, по пути с дачи на работу, опаздывающий Платон, попав в человеческую пробку на станции «Выхино», и не имевший возможность тут же, относительно быстро, купить билет на метро, решил ускорить процесс. Он, не продумав последствия такого своего шага, решил воспользоваться пенсионным удостоверением своего тестя, которое вместе с некоторыми другими его документами временно ещё находились у Платона в дипломате.
Уже проходя через турникет, Платон увидел испытующий взгляд стоящего поблизости, и не сразу замеченного им, милиционера.
Было уже поздно. Платон сразу всё понял и оценил. Отпираться было бесполезно.
Козыряя, милиционер сразу протянул руку к удостоверению Платона, представляясь ему и тут же задавая свой вопрос:
– «Это Ваше удостоверение?».
– «Нет, тестя! Его недавно похоронили. Я опаздываю на работу, а народу, видите сколько!? Вот и решил поскорее пройти. Виноват!».
– «Пройдёмте со мной!».
И сержант милиции сопроводил злостного нарушителя порядка в своё отделение под платформой станции.
Платону тут же невольно вспомнилась нашумевшая в своё время, почти двадцать лет назад, история убийства на «Ждановской» сотрудника КГБ местными милиционерами.
По дороге он обдумал свою позицию и поведение при предстоящем дознании, думая, как вернуть обратно пенсионное удостоверение тестя.
Спустившись с платформы вниз по ступеням, они прошли в длинный коридор с многочисленными боковыми помещениями по левой стороне.
Не успел Платон сесть на предложный ему стул у стола дознавателя в одном из этих помещений, как одновременно с этим в комнату, имевшую у дальней стены зарешеченный «обезьянник», видимо по обыкновению, для оказания морального воздействия на очередного задержанного, тут же привели квази арестованного, якобы не имевшего с собой паспорта.
Сержант, предъявив удостоверение на Нахапенко Николу Григорьевича, попросил у Платона паспорт, списал его данные в протокол. Тут же он попросил, заглянувшего в дверь коллегу, убрать ненужного теперь арестанта из помещения.
Достав весьма затёртую и замусоленную брошюру с УПК РФ, уже привычно показал очередному нарушителю закона подходящую для него статью. По ней Платону, после судебного разбирательства, грозили или недолгие административные работы, или штраф в 10.000 рублей.
Пожурив солидного пожилого мужчину за нарушение правил проезда в метрополитене, сержант сразу же недвусмысленно сделал упор на то, что суд неизбежен и сейчас суды назначают только штрафы. Платон сразу смекнул, что ему выгоднее и на что намекает блюститель закона:
– «Понимаете? Я конечно виноват! Чёрт меня попутал с этой спешкой! Боялся на работу опоздать! Мне конечно стыдно. Но я не злостный нарушитель закона! Может, удастся как-то вопрос решить, чтобы не позорить мои седины?».
– «Вы можете штраф заплатить здесь!».
– «С удовольствием! А сколько?».
– «Десять тысяч!».
– «Да ну, Вы что? У меня стольких денег никогда не было! Тогда уж пусть… через суд!».
– «А сколько у Вас есть?».
Имея сейчас всего чуть более двух тысяч рублей, и понимая, что его могут в худшем случае и обыскать, Платон, копаясь в кошельке, быстренько сориентировался:
– «Могу дать только пятьсот. Остальные не мои!».
– «Да Вы, что!? За такое нарушение…».
– «Ну, давайте, я потом ещё подвезу!».
Видя кривую гримасу на лице нахального мздоимца, понимая, что хохол москвичу не уступит, тем более коренному, Платон пошёл на попятную:
– «Но у меня здесь всего две тысячи! Больше просто нет! Остальные надо будет где-то занимать!».
Поняв, что с этого пожилого, почти нищего, интеллигентишки больше ничего не сдерёшь, Никола пошёл, якобы, навстречу злостному нарушителю российской капиталистической законности, протягивая к Платону свою, давно привыкшую к ассигнациям, скромно худую ладошку, при этом ещё стыдя и отчитывая провинившегося:
– «Ну, ладно! Что с Вами поделаешь? Давайте две! И больше не нарушайте! В Ваши годы это должно быть стыдно!».
Получив паспорт, а к радости ещё и пенсионное удостоверение тестя, Платон быстро вышел из милицейской клоаки, почти кожей спины ощущая её мерзость.
С одной стороны неплохо отделался. С другой стороны потерял почти двухнедельную зарплату. Ну и попал! Во, гад, этот мусор, хохол Микола! Понабрали лимитчиков в Москву, теперь они нас и доят! Хотя и сам хорош! Не ловчи, не езди без билета! Теперь же эти деньги придётся невольно отыгрывать на транспорте! Да-а! – оправдываясь, размышлял он про себя.
И новый случай вскоре вернул Платона к новым реалиям окружающей его суровой, но справедливой действительности.
Продолжая компенсировать финансовые потери, он решил, как всегда, бесплатно проехать на трамвае от Чистых прудов до Воронцова поля. Однако уже на следующей остановке в вагон вошли контролёры. По привычке, показав тёмно-малиновую корочку пенсионного удостоверения тестя, Платон сначала почувствовал, а тут же и услышал просьбу раскрыть его полностью.
Молодой, около тридцати лет, красивый, розовощёкий молдаванин тут же громко заметил:
– «Так это не Ваше удостоверение! Неужели Вы хотите сказать, что Вам уже более восьмидесяти лет!?».
