Затерявшийся в кольце бульваров - Михаил Климман

Лена обещала при встрече старого сатира раздеть, обвалять сначала в дегте, а потом в пуху и выставить на всеобщее обозрение, чтобы он мог удовлетворить свои гаденькие страстишки, которые пытается переносить на других людей. Гришка удивленно посмотрел на нее – такой Андреевской он не знал – и продолжил свои комментарии.

Он предложил Лене подумать, кто из домашних мог сдавать их с Дориным, потому что история с письмом, как теперь понятно, после обнаружения ею неувязок, зиждется на очень точной и подробной информации, которой он, например, хотя и является другом дома, не владеет. Значит, стучит неведомо кому кто-то из домашних. Причем, исходя из истории с почесыванием носа, недавно появившихся.

Песня во дворе закончилась, началась другая. Мужской голос сообщал: «Все только начинается, начинается…»

Лена встала, прикрыла окно, чтобы шум не мешал думать, но децибелы проникали и через стекло. А Андреевская, неожиданно для себя почесав нос, сказала, что последнее прибавление в их семействе было с год назад – Сонечка и Вера Васильевна, которая стала почти членом семейства, и больше с тех пор никого не было. Хотя погоди… Серега Печорин начал шоферить с Андреем где-то месяца два-три.

– И где он сейчас? – спросил Гришка, берясь за телефон.

– Думаю, дома сидит, – ответила Андреевская, – но звонить пока не стоит. Давай сначала все варианты версий наметим. Теперь ты мне расскажи, что говорит Петр Семенович.

– Ничего не говорит, – Гришка раздраженно щелкнул пальцами, – он ведь по другому главку трудится, то, что узнал два дня назад, сразу рассказал. Я его попросил держать меня в курсе, а его самого не подпускают, подозрительно так спрашивают. Делают вид, что не могут понять, каким таким делом он интересуется. Он даже не смог выяснить, кто эту библиотеку купить хотел.

– А других вариантов у тебя нет?

– Среди ментов? – Брайловский удрученно покачал головой. – Нет, раньше были, да кого поувольняли, кто на пенсию ушел.

– Значит, найти Андрея ты мне не поможешь…

– Его сейчас вся милиция России ищет, и лучше них никто не справится. А теперь ты мне ответь на один вопрос – почему они к вам не пришли?

– Кто? – не поняла Андреевская.

– Менты. – Гришка откинулся в кресле. – Смотри, ночью или рано утром их вызывают в эту деревню на убийство. Женщина им рассказывает про человека с изуродованным ухом, визитка Андрея в руке у трупа, то есть личность устанавливать не надо. В магазин его они сразу поехали, нашли там книги и бюст Петра – это понятно. А почему к вам не пожаловали?

– Наверное, считали, что Андрея здесь нет, – неуверенно сказала Лена.

– Считали? – удивился Брайловский. – Или знали? Как знали, что найдут в магазине книги и бронзу? Не сильно похоже на ментов, чтобы они сразу не рванули на квартиру к подозреваемому. Понятно, что поставили наружку. У тебя, кстати, какие окна на улицу выходят?

– В гостиной.

– Надо будет посмотреть, пасут ли они квартиру. Но я не о том. Я о том, что если менты имели точную информацию, что Дорина здесь нет и что искать им здесь нечего, то не слишком ли много они знают?

Со двора теперь доносился бессмертный шлягер:

«Главней всего – погода в доме.Все остальное суета.Есть я и ты, а все, что кроме,Легко уладить с помощью зонта…»

– Ну почему «главней»? – неожиданно сердито спросила Андреевская. – Почему – «главней»? Такое ощущение, что русский язык для них – не родной…

– А как надо? – удивленно спросил Гришка.

– Конечно, «важней». Иначе получается, что у погоды есть подчиненные, раз она самая главная. Причем ничего ведь не мешает, ни ритм не ломается, ни рифма. Ну я понимаю, вместо «ерунда», как требует смысл, они ставят «суета». Буква «д» им не нравится, плохо рифмуется с «зонта». Хотя в песне такого никто не заметит, но почему все-таки «главней»?

Вопрос остался без ответа.

– Значит, ты считаешь, что это одна шайка-лейка? – неожиданно спросила Лена.

– Какая шайка? – вздрогнул Брайловский.

– Смотри, кто-то, кто придумал эту историю с доринскими похождениями, все знает про нашу жизнь. Теперь ты говоришь, что и менты слишком много знают про нашу жизнь. У тебя из этих двух посылок никакой вывод не напрашивается? У Васи есть три рубля, и у Маши есть три рубля. Не может быть, что Вася и Маша – муж и жена и это их общие три рубля?

– Как-то я над этим не думал с этой точки зрения.

– Подумаешь?

– Хорошо. – Гришка достал маленькую записную книжку, что-то пометил там. – И еще постараюсь разузнать что-нибудь о вашем шофере. Откуда он, кстати, у вас?

– Какой-то знакомый Насти, надо ей позвонить.

– Не дергайся, – покачал головой Гришка, – ее сейчас нет – они с Альберто в Милане.

– Хорошо. А я пока займусь телевидением. Откуда-то пленочка со стриптизершами там появилась, значит, я узнаю откуда. Митя Вол должен вот-вот приехать.

ГЛАВА 20

Следующие три главы читатель, для которого сюжетные линии – главные в книжке, легко может не читать, потому что они посвящены различным разговорам Андрея Дорина с Маркизом и почти никакой информации, важной для интриги, не дают. Для удобства подобных читателей автор, испытывая к ним глубочайшее уважение, все важное для сюжета выделил жирным шрифтом.

С утра Маркиз помог Дорину загрузиться на тележку – ходить Андрей мог пока только с большим трудом, – и они тронулись в путь. Чтобы не упасть, Дорин цеплялся за края тележки обеими руками. Она была небольшой, на таких обычно перевозят пачки газет и журналов, и Андрей все ломал себе голову, как Маркиз смог погрузить на нее его, невменяемого и бесчувственного, позапрошлой ночью.

Сложный букет переживаний, с которым ехал Дорин на новое место работы, состоял из стыда, благодарности, неуверенности, страха и радости.

Радости по поводу солнца на улице, свежего весеннего ветерка, сирени и незабудок в руках у стоящих по пути к метро старушек. Он остро пожалел, что не может купить цветов, подарить их Лене и увидеть выражение ее глаз, когда она прижимает к себе маленький букетик или прячет лицо в большом.

Страх был перед тем, что ему предстояло, перед той новой жизнью, в которую он попал. Все общение Андрея с нищими раньше состояло в том, что он, когда мог, подавал им деньги. Один раз на Новом Арбате он полез в карман за мелочью, но не нашел ничего, кроме полтинника. Обычно он давал рубль, но тут пришлось обойтись тем, что было, и он положил пятьдесят копеек в морщинистую руку. Каково же было его изумление, когда он услышал сзади грязную матерщину, и в спину ему ударила только что отданная монета. Он оглянулся – благообразный старик с орденской колодкой на пиджаке с ненавистью смотрел на него:

– Что смотришь, гаденыш? Копейки свои в задницу себе запихни.

Неуверен он был и в том, что окажется способен на новое дело, к которому почти два дня готовил его Маркиз. А если он просидит весь день, а ему ничего не подадут? А если конкуренты, а Дорин слышал, что нищие далеко не так безобидны, как выглядят, и яростно борются за место под солнцем, а если конкуренты изобьют его, как недавняя команда бомжей? Он ведь не сможет им противостоять. А что, если его узнают менты? Маркиз, правда, замотал ему голову какой-то пахнущей мазью Вишневского тряпицей, поклявшись, что стирал ее лично. Но ведь то, что завязано, недолго и развязать.

Он испытывал чувство благодарности к бедолаге Маркизу, который опять с утра накормил его каким-то немыслимым варевом, помог ему держаться на ногах возле умывальника, пока Дорин приводил себя хоть в какой-то порядок. Глядя на полуголого Андрея, все тело которого покрывали синяки и ссадины, бомж вдруг завистливо сказал:

– Да-а, мне бы такое тело, как у тебя, я бы ни фига не стал таким умным.

Но над всеми этими переживаниями, окрашивая их в красноватый цвет, царило чувство стыда. Для того чтобы человек признал свое поражение и опустился до попрошайничества, должно что-то в нем сломаться внутри. Или хотя бы надломиться… И несмотря на все суперубедительные аргументы Маркиза, а уговаривать тот умел, внутренне к новой деятельности Дорин готов не был.

Нет, он не боялся встретить кого-нибудь из знакомых: те, с кем он имел дело последние годы, на метро не ездили. К тому же сложное сооружение, воздвигнутое Маркизом на его голове, плюс борода, которая почему-то оказалась каштанового цвета, делали его совершенно неузнаваемым. Но как это он, Андрей Дорин, человек, который много лет зарабатывал сам и кормил не одного человека вокруг себя, обладающий немалыми и разнообразными знаниями и опытом, владеющий различным и достаточно дорогим имуществом, будет просить подаяние у совершенно посторонних людей.

А с другой стороны, что он может сделать? Обратиться за помощью не к кому, очень легко подвести своих знакомых под монастырь. Сам заработать ни умом, ни руками он в данной ситуации не в состоянии. Но при этом он кругом должен. В самом деле, почему Маркиз обязан ухаживать за ним? Кормить? Возить на тележке? Почему он вместо того, чтобы вчера, например, лежать на топчане и читать книгу, бегал по городу, или клянчил у метро, или собирал бутылки, чтобы накормить и его, Дорина?