Затерявшийся в кольце бульваров - Михаил Климман

– Конечно. И что?

– Ну вот, – ответил Маркиз и собрался на свое место.

– Погоди, – разозлился Дорин, – я ничего не понял.

– Ты, Яков, – сказало лицо «кавказской национальности», – еще обещал про извращения говорить.

– Не понял? – удивился коротышка. – Если ты атеист, значит, для тебя Бога нет. А если ты с ним без конца выясняешь отношения, значит, он есть и постоянно присутствует в твоей жизни. Если ты Богоборец, – значит, верующий, невозможно бороться с тем, чего нет. Иаков, когда боролся с Богом…

– Про извращения скажи, – прервало его лицо «кавказской национальности», – мы все слушать хотим…

– Про извращения? – переспросил Маркиз. – Вот ты, Измаил, с женщинами спал?

– Шутишь, да? – «лицо» оглянулось на блондинку, оставшуюся на своем посту.

– Ас козой?

– Ты что? – взвился Измаил. – Я тебя за такие слова…

– Ну, хорошо, извини, ответь на вопрос – может коза от человека родить?

– Нет, – задумался Измаил. – Нет, у нас в деревне никогда не было…

Вокруг заулыбались.

– А может женщина, – не унимался Маркиз, – родить через задний проход?

– Нет, – опять задумалось «лицо». – У нас в деревне…

– Да, у вас в деревне никогда не было, я знаю, – перебил его Яков, – а вот де Сад считал, что все это возможно. И вообще, у него столько ляпов, что создается ощущение, что он плохо знаком с женской да и мужской физиологией.

– Лох он, твой Сад, – разочарованно протянул Измаил, поворачиваясь, чтобы вернуться на свое рабочее место. – Как можно через жопа родить? Она же для другого сделана.

– Мальчики, – высунулась из киоска Нюся, – менты на подходе…

Небольшая толпа мгновенно рассосалась. Маркиз убрал куда-то свою и Дорина тару, предварительно высыпав оттуда дневную выручку, сел рядом и ткнул Андрея локтем в бок, отчего тот охнул.

– Извини, – прошептал Яков, – я не хотел. Ты ничего не бойся, разговаривать буду я. Лучше бы смыться, конечно, но пока тебя погрузишь… Смотри телевизор, там концерт показывают.

Два сержанта появились через пару минут и остановились прямо перед нашей сладкой парочкой.

– Что, Яков Яковлевич, опять нарушаете? – спросил тот, что был постарше и повыше ростом.

– Почему нарушаю? – удивился Маркиз. – Никакого нарушения нет. Сижу трезвый, смотрю телевизор, не кричу, ни к кому не пристаю. Какое тут нарушение? Любой человек имеет право посмотреть любимую программу, разве нет?

– Но почему здесь? – сержант с трудом сдерживал смех.

– А где? Дома у меня телевизора нет. Я вот нашел единственное место, где могу послушать любимую певицу, а вы мне говорите – «нарушаю».

Сержант оглянулся. Сквозь толстое стекло витрины не доносилось ни звука. На экране известная эстрадная певица старательно открывала и закрывала рот. И это было смешно и глупо, сразу вдруг полезла наружу фальшь, которая в обычной ситуации заглушалась громкой музыкой.

– Вы разве ее не любите? – резвился Маркиз. – Я, например, обожаю. Разве ее можно не любить? Она же – абсолютное совершенство – без единого порока, без единого изъяна, без единого просвета…

Сержант прыснул.

– Да ты что, Маркиз, – проговорил он сквозь смех, – она же действительно неплохо поет.

– Да, – Яков некоторое время смотрел на экран, – ты знаешь, сержант, самое удивительное в них, что ртом они поют точно так же…

Теперь уже смеялся и второй мент, помоложе. Охранник магазина «Электроника», который вышел покурить, тоже хохотал на крыльце.

– Эту хохму, к сожалению, не я придумал, – грустно сказал Маркиз. – А ты знаешь, Коля, что по поведению сотрудника охраны можно определить форму собственности предприятия?

– Как это? – не понял милиционер Коля.

– А в частном предприятии он обычно грузчиком и швейцаром подрабатывает, а в государственном – заместителем директора.

Последовал новый взрыв хохота. Отсмеявшись, сержант Коля попросил:

– Ты все-таки, Маркиз, давай, дуй отсюда, а то у меня неприятности будут из-за тебя. И приятеля своего забирай. – Мент вдруг подозрительно посмотрел на Дорина. – Он, кстати, кто такой и откуда? Документы у него есть?

ГЛАВА 22

– А это мой племянничек, – бодро ответил Яша, – родственник по женской линии, сын моей сестры. Или брата, не помню…

– А почему ты за него говоришь? – Дорин менту явно не нравился. – Он что, не русский?

Андрей открыл было рот, но был остановлен репликой Маркиза.

– А он в детстве с печки упал и покалечился. Заодно и язык прикусил. До сих пор хворает.

– Короче, мы сейчас до сквера дойдем, потом вернемся, и чтоб ни тебя, ни юродивого твоего здесь не было. – Сержант выразительно похлопал резиновой палкой по ладони. – А то ведь я не всегда такой добрый.

– Это точно, – пробурчал Маркиз себе под нос.

Он начал не спеша собирать с асфальта тряпки, на которых сидел. Потом подошел к Дорину.

– Ты хоть сколько-нибудь пройти сможешь? – спросил негромко, хотя Коля с напарником отошли уже довольно далеко.

– Смогу, наверное, – неуверенно ответил Андрей. – А куда надо-то?

– Вон, видишь, кафе открытое?

– Так нас туда не пустят, – сказал Дорин, посмотрев на разноцветные столики с разноцветными стульями.

– Это – не твоя забота, твоя забота – дойти.

И Андрей побрел. Это было его первое самостоятельное путешествие после встречи с «коллегами» в переулке. Один-два метра по котельной не считались. Под одобрительные возгласы «тусовки» путешествие длиной в тридцать метров заняло десять минут. И Дорин мысленно согласился с Маркизом, который вчера высмеял его, рвущегося начать расследование и выяснение.

– Тебе дня три минимум надо, чтобы ходить научиться, а ты – расследование, Шерлок Холмс несчастный.

Они расположились на пенечке рядом с кафе. Улыбчивая официантка Маша принесла им две табуретки и по тарелке супа.

– Раз работать не дают, – вздохнул Маркиз, – придется обедать. Зачем только чебуреки ели?

– Мне добавка не помешает.

Дорин проголодался за последние дни, хотя и не хотел себе в этом признаваться. То, чем его потчевал Яков, было, несомненно, съедобно, но – маловато. Особенно сейчас, когда организму нужны были силы на восстановление.

– Не помешает? – Маркиз глянул на своего товарища. – Маша! – закричал он в сторону кафе.

– Чего? – она перегнулась через деревянный турникет.

– У меня тут партнер оголодал.

– Сейчас, – почему-то засмеялась официантка, – не дадим партнеру умереть.

– Ну, – Яков повернулся к Дорину, – не сгинул от стыда? Это не страшно – просить. Лучше всего в праздник у церкви – тогда все дают, даже те, кто никогда не дает. Мне один раз Березовский сто рублей положил.

– Так он же еврей, – удивился Андрей.

Официантка принесла большую тарелку с хлебом и миску с картошкой и ушла, насмешливо оглядев Дорина с головы до ног.

– Одно другому не мешает, – рассудительно сказал Маркиз.

– А ты православный? – спросил вдруг Андрей.

– Знаешь, я считаю, этот вопрос так же неприлично задавать, как спрашивать, как ты спишь со своей женой.

– Извини, правда, извини…

– Я просто не люблю, когда мы выбрасываем хорошее, а потом долго и мучительно ищем этому замену и всегда находим худшее. Знаешь, раньше все улицы Москвы да и других старинных городов были спланированы так, чтобы в перспективе был виден храм. Или местный, или кремлевский. И человек, куда бы ни шел, шел к Богу. А сейчас, в перспективе обычно – дом и, куда бы человек ни шел, он идет в тупик.

– Не знал…

Андрей откинулся на табуретке, опершись на ствол рядом стоящего дерева. Ребра тут же заныли, но… терпимо, зато по всему телу распространялась приятная теплота. Он и не думал раньше, что так зависим от еды. Поистине мы замечаем что-то только тогда, когда это теряем.

– Потому что раньше архитекторов, художников интересовали соотношение массы и объема, линии и цвета, души и тела. А сейчас соотношение его «Мерседеса» и «Ауди» соседа.

– Ну да, в прошлом все было хорошо, а сейчас – плохо, – ехидно ввернул Андрей.

– Просто мы – цивилизация «брендов», – отмахнулся от него Маркиз. – Это началось где-то на переходе от Средних веков к Новому Времени, но сейчас постепенно становится все очевидней. Главное – не производить, главное – создать марку, бренд, приучить потребителя к легкому поглаживанию по приятным местам, и потом уже не имеет значения, что ты выпускаешь. В России это началось несколько позже, где-то с середины девятнадцатого века. Вот Булгарин – еще искусство, плохого качества, но искусство, а Бенедиктов – уже попса.

– А как ты отличаешь искусство от попсы? – Дорин не переставал изумляться парадоксальности мышления и эрудиции этого бомжа.

– У меня был друг, помер лет десять назад. Он так говорил, на примере кино: вот сняли фильм-шедевр и фильм-поделку и выпустили их одновременно на экраны. На попсу залы ломятся, на шедевре сидит человек пятьдесят. Прошло пять лет. На попсу, если его пустить в прокат, – в зале никого, а на шедевр – опять пятьдесят человек. Прошло еще десять, двадцать, пятьдесят. Попсу уже никто не помнит, даже название, а на шедевр так в зале пятьдесят человек и сидит. Если говорить языком экономики, попса – это разовая сделка, а искусство – инвестиционный проект. А в общем смысле попса – это когда реклама, марка, значит, больше, чем сам продукт. Сегодня, знаешь, грамотный писатель запихивает в свое произведение как можно больше имен и терминов, чтобы, когда его положат в Интернет, оно вываливалось на максимальное количество запросов. Ладно, пошли на работу.