Пятнадцать жизней Гарри Огаста - Норт Клэр

Я рассказывал ему все без утайки, моя безупречная память превратилась для меня в проклятие. Так продолжалось три дня, а потом пришла она.

Несмотря на усталость и одурманенность лекарствами, я почувствовал ее появление, уловив, что в здании началась какая-то суета. Затем услышал властный женский голос, который громко произнес:

– Господи боже!

Я в это время находился в одной из комнат для отдыха. Сидя, как обычно, рядом с магнитофоном, я нудно излагал все, что мне было известно о покушении на президента Рейгана. Она ворвалась в комнату, словно ураган. Помнится, меня поразили длинные рукава ее одежды, выглядевшие так, словно передо мной была гостья из Средневековья, и седые кудряшки ее волос, которые вздрагивали при каждом шаге и, казалось, жили своей, не зависимой от хозяйки жизнью. Красноватая кожа ее лица была покрыта глубокими морщинами. На пальцах сверкали многочисленные кольца и перстни.

– Эй, вы! – рявкнула она, глядя на Фирсона, который инстинктивно выключил магнитофон. – Убирайтесь отсюда!

– Кто, черт побери, вы… – начал было Фирсон, вставая со стула.

Неожиданная гостья прервала его небрежным жестом и щелкнула пальцами.

– Давайте, звоните своему начальству, жалкий вы человечишка, – презрительно процедила она. – Чем это вы здесь занимаетесь? Вы что же, не понимаете, что теперь все это бесполезно?

Фирсон снова открыл рот, пытаясь что-то сказать, но ему и на этот раз не дали произнести ни слова.

– Идите и звоните! – приказала она.

Поняв, что возражения бесполезны, Фирсон, нахмурившись, вышел из комнаты и раздраженно захлопнул за собой дверь. Женщина села в кресло напротив меня и с рассеянным видом стала тыкать пальцем в кнопки магнитофона. Я молча смотрел в пол – типичное поведение для напуганного человека, ожидающего наказания за свою провинность и не надеющегося на прощение.

– Весьма неприятная ситуация, – сказала она наконец. – Выглядите вы неважно – под стать вашему состоянию. Меня зовут Вирджиния, если хотите знать. Вы ведь хотите, верно?

Она разговаривала со мной так, как люди разговаривают с испуганными котятами. Чувством, которое заставило меня поднять на нее взгляд, было удивление. Первым делом мне бросились в глаза вышитые бисером браслеты и длинное ожерелье, свисавшее с шеи почти до середины живота. Наклонившись вперед, женщина внимательно посмотрела мне прямо в лицо, а затем сказала:

– Клуб «Хронос». Я – Гарри Огаст. Двадцать шестого апреля восемьдесят шестого года произошел взрыв четвертого реактора. Помогите мне.

Я затаил дыхание. Значит, она прочла мое послание! Впрочем, то же самое мог сделать и Фирсон – как и любой другой человек, просматривающий раздел частных объявлений в газетах, в которых Саймон по моей просьбе опубликовал произнесенный неожиданной посетительницей текст. Что это – внезапная помощь или возмездие? Спасение или ловушка?

А впрочем, подумал я, какая разница?

– Вы создали нам серьезную проблему, – сказала женщина. – Хотя это не ваша вина, милейший. Выглядите вы в самом деле ужасно, так что вас можно понять. Теперь, когда все позади, вам, наверное, потребуется помощь психолога. На вид вам… наверное, лет пятьдесят. Я угадала? Это значит, что вы родились в начале двадцатых годов. Ужасное время. Тогда развелось огромное количество последователей идей Фрейда. Ваша мать, вероятно, подвергалась сексуальным преследованиям и домогательствам. Но не смейте, не смейте! – Гостья несколько раз с силой стукнула по столу указательным пальцем. – Не смейте убеждать себя в том, что ваше состояние не такое уж тяжелое. Вы находитесь в кошмарном состоянии, дорогой Гарри, и ваше благородное молчание ничего вам не даст.

Я не мог отвести взгляд от ее лица, размышляя о том, может ли эта пожилая женщина в шифоновом кардигане с длинными красными рукавами, обвешанная украшениями, с выпирающим животом, быть моим спасением? Может ли она быть одним из членов таинственного клуба «Хронос»? Поверить в это было трудно.

– У нас нет вступительного взноса, – заявила она, словно прочитав мои мысли. – Но от вас ожидают, что вы будете думать о вашем следующем воплощении – то есть держать себя в форме и все такое. Есть только одно непреложное правило, один закон – делайте что хотите, но не смейте пакостить тем, кто придет после вас. Так что, пожалуйста, не бросайте ядерную бомбу на Нью-Йорк и не убивайте Рузвельта – даже в порядке эксперимента. Мы не сможем погасить последствия подобных действий. Полагаю, вам интересно то, что я говорю. Поэтому нам обязательно надо будет встретиться еще раз.

Женщина наклонилась через стол. Я подумал, что она собирается вручить мне визитную карточку. Однако в ее руке я увидел небольшой складной перочинный ножик с деревянной ручкой.

– Скажем, в два часа дня, на Трафальгарской площади, первого июля одна тысяча девятьсот сорокового года, – произнесла она, понизив голос, и глаза ее заговорщически сверкнули. – Вас устроит?

Я посмотрел на ножик, потом на нее, затем опять перевел взгляд на ее руку. Она все поняла и встала, все еще улыбаясь.

– Лично я предпочитаю бедро, – сказала она. – Горячая ванна, конечно, помогает, но бывают обстоятельства, когда надо проявлять изобретательность. До встречи, доктор Огаст. – Она развернулась и медленно направилась к выходу.

В ту же ночь я вскрыл себе бедренную артерию и меньше чем за четыре минуты истек кровью. К сожалению, у меня не было возможности проделать все это, лежа в ванне с горячей водой. Но когда миновали первые шестьдесят секунд, я перестал чувствовать боль и даже успел получить от происходящего удовольствие.

Глава 21

В смерти для нас нет ничего страшного.

Нас пугает новое рождение. Нас мучает страх, что, несмотря на воскресение наших тел, наше сознание спасти не удастся.

Я проживал уже свою третью жизнь, когда вдруг в полной мере осознал свой статус незаконнорожденного. Это произошло, когда я стоял над гробом Харриет Огаст и смотрел в лицо моему отцу, стоящему по другую сторону от могилы.

В тот момент я не почувствовал ни ярости, ни возмущения. Вероятно, горе, которое я тогда испытывал, вызвало прилив благодарности к Харриет и Патрику, которые меня вырастили. Однако в моей душе прочно поселилась убежденность, что я не плоть от их плоти. Внимательно и хладнокровно рассматривая своего родного отца, я подумал: а что, если он такой же, как я?

Должен признать, мои попытки выяснить это были безуспешными. После смерти Харриет мой приемный отец все больше отдалялся от меня, погружаясь в свое горе и одиночество. Мне же приходилось брать на себя все больше его обязанностей, постепенно превращаясь в парня на все руки. Приближалась Великая депрессия, а семейство Халнов не проявляло должной мудрости в вопросах траты денег. Моя бабка Констанс в этом смысле была не лишена практичности, но при этом, увы, не видела дальше своего носа. Она копила деньги на топливо и работы по улучшению земель, экономя буквально на всем, но при этом ежегодно устраивала в имении пир и охоту для всех родственников и друзей Халнов, на что уходило вдвое больше средств, чем ей удавалось скопить. Моя тетушка Александра вышла замуж за довольно приятного, но слабовольного и какого-то приторного чиновника. Что же касается ее сестры Виктории, то она продолжала вести весьма расточительный и довольно скандальный образ жизни, который моя бабка, разумеется, не могла одобрить. Прохладность отношений между моим биологическим отцом и его супругой спасала их от чрезмерных расходов. Жена Рори Хална проводила большую часть времени в Лондоне, против чего никто не мог возразить по той простой причине, что деньги, которые она тратила, принадлежали ей и ее семье. Отец же проводил время в поместье или в его окрестностях, нередко принимая участие в местных политических дрязгах, что было весьма неумно. Когда же Рори и его супруга изредка встречались на территории усадьбы, они вели себя так же принужденно и с такой же показной бесстрастностью, как моя бабушка во время ежегодных пиров. Через какое-то время все начало приходить в упадок. Сначала в штате прислуги появились незаполненные вакансии, а затем всех слуг просто-напросто уволили. Моего отца выгонять не стали – из жалости, а также потому, что он все же приносил какую-то пользу. Кроме того, как я понимаю, Халны чувствовали себя обязанными Огастам за то, что те без всяких претензий и жалоб воспитывали чужого ребенка.