Этюды к портретам - Виктор Ардов

И как результат подобного небывалого доселе, да и впоследствии не возникавшего успеха Михаила Михайловича осенила всероссийская молниеносно выросшая слава.

Как литератор я разбирался: в материале и темах зощенковских рассказов глубже, нежели рядовой читатель или слушатель. Меня поразило сразу же своеобразие методов этого писателя. Не хлопоча о том, я запомнил наизусть три-четыре рассказа и довольно часто читал их вслух в компании друзей и знакомых. Конечно, успех всегда был огромным, но причиной тому являлся авторский текст, а не мое исполнение.

Мне очень хотелось бы познакомиться с Михаилом Михайловичем. Но я жил в Москве, а он в Ленинграде. Туда я не собирался. И как-то не думал реально о возможности встретиться с этим чудодеем нашего столь трудного жанра…

В ТФ годы существовал в Москве маленький клуб художественной интеллигенции под названием «Кружок друзей литературы и искусства». Он организовался в годы нэпа в виде наследника дореволюционного литературно-художественного кружка. Наш кружок занял подвал в одном из зданий дома № 7 по Воротниковскому переулку (вблизи от площади Маяковского; впрочем, в то время площадь называлась Триумфальной). Дом этот принадлежал артистическому кооперативу, и там проживали актеры, певцы, танцовщики Большого театра и т. д. «Кружок» обладал хорошим рестораном, биллиардной, небольшим залом для мероприятий культурного плана. Я часто навещал уютный подвал по вечерам. За столиками и в читальне значительная часть посетителей состояла из приятелей моих и знакомых. И вот однажды, явившись в «Кружок», я обнаружил за одним из столов ресторана компанию литераторов, с которыми дружил. Там были Л. В. Никулин, В.П.Катаев и кто-то еще. С ними вместе ужинал неизвестный мне человек лет тридцати, небольшого роста брюнет с внимательным и спокойным взглядом больших черных глаз. Нас познакомили. И я буквально ахнул, когда гость назвал свою фамилию:

— Зощенко.

И произошло это в начале 1926 года…

Я опустился на стул визави с Михаилом Михайловичем и принялся его рассматривать довольно-таки бесцеремонно. Но при этом на лице моем отражался такой глубокий интерес к писателю, такое преклонение перед ннм, что Зощенко лишь улыбался… А беседа шла самая обычная. Говорили больше москвичи. Зощенко по своей привычке молчал или вставлял короткие реплики. Меня поразило, что автор самых смешных рассказов и фельетонов не шутит вовсе.

Да, этот спокойный и сдержанный человек никак не походил на сотрудников московской сатирической печати. В «Крокодиле» и в «Красном перце» и в прочих журналах, давно уже исчезнувших, царила атмосфера шумного богемного застолья. Выпивали и закусывали в редакциях редко, но, например, так называемые «темные заседания», назначением коих было рассмотрение и поиски сюжетов для карикатур, часто сопровождались подачей бутербродов и пива. А это влияло на характер сборищ всенепременно. Да и к тому же в первые годы советские сатирические журналы унаследовали нравы дореволюционного «Сатирикона», где редактора и хозяева журнала — Арк. Аверченко и Алексей

Радаков задавали тон непрерывной шутливой полемики. Да и трудно не острить, если цель собрания — именно создание возможно большего количества шуток… Уже в 30-х годах И. А. Ильф, не терпевший суесловия и пошлостей, часто прерывал развеселившихся товарищей сердитым вопросом: «Кончится когда-нибудь этот пир остроумия?!»

Да и я сам, человек шумный, не слишком контролировал в те годы, что я говорю… А тут — автор безумно смешных произведений держит себя, словно не его перу принадлежат эти шедевры!

Забегая вперед, скажу: М. М. Зощенко был человеком очень добрым и благожелательным. А в моем лице он, с его чуткостью, сразу же ощутил такое восхищение его творчеством, что это нас в какой-то мере сблизило буквально в полчаса. Я было собирался пойти домой сравнительно рано. Но ленинградский гость привлекал меня к себе, простите за банальный образ, как магнит. И я чувствовал ответные токи симпатии со стороны Михаила Михайловича. Оказалось, он даже помнит кое-что из моих рассказов — не слишком того достойных. Дело в том, что нашего корифея всегда интересовали судьбы жанра, в котором он работал сам. Потому он и читал внимательно материалы сатирических изданий и удерживал в памяти многое…

Ближе я сошелся с Михаилом Михайловичем в 27-м году: меня пригласили заведовать литературной частью Ленинградского театра сатиры. С начала сезона — то есть с сентября — я переехал на брега Невы, говоря высоким штилем. А Зощенко в числе нескольких литераторов и артистов вошел в небольшой круг наших друзей. Зрительный зал в подвале дома № 13 по улице Ракова и небольшая сцена стали своеобразным средоточием группы сатириков всех жанров (я говорю не о труппе театра, а именно об его друзьях). Над нами в роскошных апартаментах бывшего великокняжеского дворца (до революции дом принадлежал великому князю Николаю Николаевичу младшему) расположился Театр музыкальной комедии; он и по сей день там.

Главным режиссером ЛТС на сей сезон был назначен московский режиссер Д. Г. Гутман — человек удивительно своеобразный и одаренный. Затем много и часто выступалу нас Н. П. Смирнов-Сокольский, который в те годы создавал лучшие свои фельетоны. Кстати, самый термин «фельетон» применительно к эстраде ввел именно Николай Павлович,

Много времени проводил с нами Л. О. Утесов. Он в те годы был постоянным ленинградским жителем, служил и Театре миниатюр, который назывался Свободным и помещался на Невском — почти на углу Литейного. А с Зощенко Утесов дружил и раньше. К тому же одним из лучших исполнителей рассказов Михаила Михайловича был именно Утесов…

Жил тогда в Ленинграде цирковой режиссер Арнольд. Зрители должны его помнить по исполнению роли южноамериканского дирижера в кинофильме «Веселые ребята». Помните длинного худого брюнета, которого спускают в театральный трюм, чтобы освободить место Косте-пастуху?.. Это и есть Арнольд. Он отличался удивительно своеобразным мировосприятием, был отличным рассказчиком, непохожим ни на кого. А к тому же наш друг настолько сблизился с Маяковским, что в поэме «Маяковский начинается» поэт Н. Асеев утверждает: лучше всех-де помнит Владимира Владимировича «эстрадный танцор Арнольд». Действительно, Арнольд начинал свою деятельность в Москве как «салонный» исполнитель западных танцев в паре со своею женой Л. Атамановой…

Что касается собственно труппы Ленинградского театра сатиры, то здесь заслуживают упоминания три актера: Михаил Гаркави, который очень скоро стал популярным конферансье, — человек живой и веселый, склонный к шуткам и розыгрышам; Александр Вениаминов — ныне один из ведущих артистов Ленинградского театра комедии, и, наконец, молодой актер, приглашенный Гутманом из Москвы, где он служил в Театре МОСПС (ныне им. Моссовета), Борис Бабочкин. Удивительное дарование Бориса Андреевича проявлялось даже подчас в пустяковых ролях, которые падали ему на долю в нашем репертуаре. Когда же ЛТС поставил мою сатирическую комедию «Всесвалка», главным действующим лицом которой был проходимец довольно крупного масштаба — он использовал выданную ему справку, что ему поручается убрать мусор со двора, для того чтобы создать целую организацию с этим названием, и всесвалка стала действовать во всесоюзном масштабе, принося нелегальную прибыль своему организатору, — так вот в роли ловкача Б. А. Бабочкин показал неожиданную даже для автора глубину. Фигура вышла воистину сатирическая…

До сих пор помню, как Зощенко похвалил меня за эту пьесу. И даже заметил, что он такого замысла от меня не ждал. За долгие годы нашей дружбы Михаил Михайлович одобрял мои произведения раза три, не более. Но мне столь дороги были его высказывания, что я их запомнил все!..

Д. Г. Гутман, Н. П. Смирнов-Сокольский и я жили в одной квартире на ул. Белинского: каждый снимал у пожилой хозяйки но комнате. Зощенко был частым гостем нашего триумвирата. В огромной пошловатой гостиной с гарнитуром золоченых стульев и диванчиков принимали мы и множество других гостей. Побывал у нас как-то вечером после спектакля А. Н. Толстой. Закончив выступление в зале Капеллы, явился к нам В. В. Маяковский — но это уже другой рассказ…

Оказался у меня с Михаилом Михайловичем и общий друг — литератор В. О. Стенич. Смолоду он был подававшим надежды поэтом. О нем как о «русском денди» написал в своем дневнике Александр Блок. А с середины 20-х годов Валентин Осипович стал видным переводчиком. Это он открыл для советского читателя произведения Джона Дос-Пассоса. Редкое остроумие и смелость мнений отличали Стенича. С Зощенко он дружил много лет. У нас в театре они часто появлялись вместе, и, разумеется, не в качестве зрителей, а гостей закулисных.