И один в поле воин - Юрий Дольд-Михайлик

— Скажите, хватит ли у вас не слов, а фактической аргументации, чтобы опровергнуть эти обвинения?

— Но я фотографировал генерала, а не карту! — воскликнул Шульц.

— Это слова, а требуются доказательства. Вы можете доказать, что не передали негатив русским?

Майор молчал. Нижняя челюсть его дрожала. До сознания Шульца, очевидно, дошло, какая страшная угроза нависла над ним. Опротестовать обвинение он мог лишь словами, а не фактами, а кто поверит словам?

— Но ведь это ужасно, барон! — с отчаянием вырвалось у майора.

— Наконец-то вы это поняли.

— Ужасно потому, что я никогда в жизни не делал того, в чём вы меня обвиняете.

— Вас, майор, обвиняю не я, а сотни людей, дети которых из-за вас остались сиротами.

— О боже! — простонал майор.

— Честь немецкого офицера требует, чтобы я немедленно сообщил об этом высшим органам…

— Барон!.. — Шульц схватил Генриха за руку, готовый её поцеловать.

— Но… — нарочно затянул фразу Генрих, — но я никому ничего не скажу. И не только потому, что мне жаль вас и ваших родных. Буду откровенен, я не хочу, чтобы обо мне сложилось мнение, что я выдал вас из мести. За ваш неосторожный намёк на совещании в штабе. Вы понимаете меня?

— О барон!

Ещё не оправившись от пережитого страха, Шульц, казалось, потерял разум от радости.

— Итак, вы не забудете услуги, которую я вам оказываю?

— Я буду помнить её вечно и готов отблагодарить вас чем угодно! — воскликнул Шульц.

— Вы, конечно, понимаете, что не может быть и речи о денежном вознаграждении, — брезгливо сказал Генрих. Но не исключена возможность, что и вы когда-нибудь окажете мне товарищескую услугу, если в этом возникнет надобность. Согласны, майор? Договорились?

— Я с радостью сделаю всё, что в моих силах.

— Но если вы хоть раз разрешите себе задеть мою честь офицера немецкой армии…

— Боже упаси, барон. Никогда и ни при каких обстоятельствах!

— Ну, вот и хорошо, что мы договорились. А вы хотели прибегнуть к оружию.

Шульц бросил взгляд на револьвер, потом на открытый ещё альбом и криво улыбнулся. Он хотел о чём-то спросить, но не решался.

— Я понимаю вас, майор, и обещаю, если увижу, что вы держите слово и окажете мне какую-либо услугу, я верну вам это фото. Ведь вы об этом хотели меня спросить?

Майор молча кивнул головой.

Вернувшись домой и сбросив мундир, Генрих вдруг вспомнил о своём обещании зайти к оберсту. Он сделал движение, чтобы натянуть мундир, с минуту колебался, потом с силой швырнул его на кресло. Нет, он не в силах сейчас даже пошевельнуть пальцем. Спать, немедленно спать, чтобы отдохнули натянутые до предела нервы.

Но заснуть в этот вечер Генрих долго не мог Альбом майора Шульца стоял перед его глазами, словно он вновь перелистывал страничку за страничкой. «Документы великой эпохи», — сказал Шульц про эти фотографии. Да, документы, но документы обвинительные, и, возможно, когда-нибудь все увидят альбом майора Шульца.

Раздумье у окна вагона

Известие о том, что корпус, понёсший тяжёлые потери, будет переведён во Францию, а на его место прибудет другой, быстро распространилось и, понятно, взволновало всех офицеров. Об этом говорили пока шёпотом, как о великой тайне, но все ходили возбуждённые, радостно взволнованные. Правда, откуда-то стало известно, что часть офицерского состава оставят на Восточном фронте, и это немного нервировало, рождало чувство неуверенности. Но офицеры успокаивали себя и друг друга тем, что это касается лишь фронтовиков, а не работников штаба.

Всеобщее возбуждение улеглось лишь после получения официального приказа командования о передислокации корпуса.

В этот же день Бертгольд вызвал Генриха, чтобы сообщить ему эту радостную новость.

— Наконец приказ пришёл. Итак, мы едем! Честно говоря, я уже побаивался, что нас оставят здесь…

— Будут какие-либо поручения в связи с отъездом, герр оберст?

— Тебе придётся поехать на станцию и проследить за погрузкой имущества нашего отдела. Надеюсь, что двух дней тебе для этого достаточно?

— Надеюсь.

— Но я вижу, что тебя не очень радует весть об отъезде. Может, скажешь мне, почему ты так мрачен последние дни?

— Мне не очень хочется покидать Восточный фронт.

— Ну, знаешь, у тебя очень странные вкусы.

— Я просто думал, что благодаря своему знанию русского языка, русских обычаев и общей обстановки в России я буду более полезен именно здесь.

— Но надо подумать и о себе. Ты достаточно насиделся в этой глуши. А во Франции… О, во Франции! Несколько дней поживёшь там, и твоё мрачное настроение как рукой снимет. Да, кстати, ты знаешь, что майора Шульца перевели в другую часть?

— Вот как! — Генрих многозначительно улыбнулся. Выходит, он ещё и трус!

— Я надеюсь, у тебя не было никакой истории с ним?

— Нет. Вполне дружеская беседа. Он даже сделал мне один небольшой подарок, так сказать сувенир на добрую память.

— Шульц подал рапорт о переводе, и его откомандировали в распоряжение высшего начальства. Вчера Шульц уехал. Что ты об этом скажешь?

— Скажу — чёрт с ним! Мне сейчас некогда заниматься судьбой майора Шульца. Когда прикажете выезжать?

— Завтра с утра. И помни, я целиком полагаюсь на твою распорядительность.

— Всё будет сделано как можно лучше.

— И веселее, веселее держи голову, помни, что тебя ждут все прелести прекрасной Франции.

Впрочем, настроение Гольдринга не улучшилось и после разговора с Бертгольдом. А на следующий день ещё ухудшилось.

Всегда приветливый и весёлый, он орал на солдат, грузивших имущество отдела в вагоны и так допекал своего денщика Эрвина Бреннера, что тот старался не попадаться ему на глаза. Всегда спокойного барона словно кто-то подменил.

На следующий день к вечеру все имущество отдела было погружено. Но своевременно выполненное задание не улучшило настроение лейтенанта фон Гольдринга. Он пришёл в офицерский ресторан мрачный и, несмотря на то, что посетителей в зале почти не было, прошёл к самому отдалённому столику у окна.

Когда официантка приняла заказ, к столику, за которым сидел Генрих, подошёл высокий худощавый обер-лейтенант.

— Разрешите сесть рядом с вами, герр лейтенант? — обратился он к Гольдрингу.

— Пожалуйста, мне приятно будет поужинать в компании.

Обер-лейтенант поклонился, сел и углубился в изучение прейскуранта.

— В прейскуранте не указано — есть ли у них пиво? Вы не знаете? Я бы с удовольствием выпил сейчас кружку тёмного пива.