Танцовщица - Мирза Хади Русва

Музыкальным искусством он владел в совершенстве. Никто не смел соперничать с ним в пении – он мог посрамить лучших певцов. Марсии он читал превосходно и в этом отношении сравнялся с таким признанным мастером, как Мир Али-сахиб. Связь с навабом принесла мне некоторую пользу – я запомнила сотни стихов из поминальных плачей и благодаря этому немало прославилась впоследствии.

Дни мухаррама Ханум отмечала старательнее всех танцовщиц в городе. Каждое украшение в ее имамбаре[66] – павильоне, где совершались поминальные обряды, не имело себе подобных. Все десять дней поминовения гости не расходились. В последний день устраивали угощение для неимущих правоверных, которые приходили сотнями. До сорокового дня приемы повторялись каждый четверг.

Своим чтением марсии я снискала известность. Давно уж никто не помнил такого исполнения. Самые прославленные чтецы при мне не решались и рта раскрыть. Это-то искусство и открыло мне доступ в шахский дворец. Сам «владыка вселенной» похвалил мое исполнение поминальных плачей. Каждый мухаррам я получала немало наград из шахской казны.

Исполнение марсии создало мне имя. Каждый вечер, по окончании обрядов в имамбаре, я должна была являться во дворец. Возвращалась я оттуда лишь около двух часов ночи.

В те дни, когда праздновали совершеннолетие Бисмиллы, дядюшка наваба Чхаббана-сахиба, ее обожателя, находился в отъезде, – он отправился на поклонение священной Кербеле. Только месяцев через шесть вернулся он из паломничества. Его дочка еще до этого была помолвлена с Чхаббаном-сахибом, и дядюшка сразу же по возвращении стал торопить со свадьбой. Но Чхаббан-сахиб был без ума от Бисмиллы-джан, а Бисмилла давно уже грозила порвать с ним, если он женится. И вот он наотрез отказался жениться. То было еще в шахское время. Дядюшка видел, что его дочери угрожает небывалый позор. Разве он мог с этим смириться?

Раз вечером в доме у наваба Чхаббана-сахиба собрались его друзья. Рядом с хозяином, как всегда, сидела Бисмилла. В тот вечер я пришла вместе с ней и, расположившись напротив них, запела. Наваб-сахиб перебирал струны тамбура, а один из его приятелей отбивал такт на барабанах табла. Вдруг вошел слуга и доложил, что пожаловал старый наваб – дядюшка Чхаббана-сахиба. Чхаббан-сахиб решил, что Дядюшка сначала направится во внутренние покои к вдове своего брата – матери Чхаббана. Мы все тоже так думали. Но старик без всякого стеснения вломился прямо в гостиную и, когда увидел там целое сборище, пришел в бешенство. Пение, конечно, пришлось прекратить. Чхаббан-сахиб поднялся навстречу дяде.

– Оставь! – бросил ему старый наваб. – Не нужна мне твоя почтительность. Я должен поговорить с тобой о деле, а то не стал бы прерывать твоих развлечений.

– Приказывайте, – отвечал тот.

– Ты еще ребенок, – продолжал дядюшка. – Тебе неизвестно, что мой младший брат, покойный наваб Ахмад Али-хан, завещал все свое имущество нашей покойнице-матушке. Поэтому ты лишился доли в наследстве. У тебя нет никаких прав на то, чем ты распоряжаешься и что расточаешь. Нет спору, покойная матушка тебя усыновила и умирая оставила тебе кое-что, но это безделица. По ее завещанию ты имеешь право лишь на третью часть имущества, но из разговоров с людьми мне стало известно, что ты уже успел растратить больше этой трети. Пусть так. На твою треть я не зарюсь, не потребую даже, чтобы ты вернул тот излишек, который промотал, – ты ведь плоть от плоти и кровь от крови моей. – Тут старик прослезился, но превозмог себя и продолжал: – Ты владел бы этим имуществом всю свою жизнь и распоряжался бы им как хотел – мне и своих личных средств с избытком хватает на расходы; больше того, все мое досталось бы тоже тебе. Но твое безнравственное поведение вынудило меня лишить тебя наследства. Не для того наши предки честно наживали богатство, чтобы его промотали в распутстве. Со мной сюда явились люди верховного судьи. Они сейчас опишут весь дом, а ты изволь поскорей убраться отсюда вместе со всеми своими дружками.

– Значит, я не имею права ни на что из имущества? – спросил Чхаббан-сахиб.

– Ни на что.

– Но я вправе получить одну треть.

– Ты ее уже получил, а если хочешь взять еще что-нибудь, обращайся к властям. По моему мнению, в этом доме твоего нет ни крошки.

– Хорошо. Я уйду, но и матушку заберу с собой.

– Она от тебя отказалась. Мы с ней отправимся в Кербелу.

– Но куда же мне деваться?

– А я почем знаю куда? Спроси своих дружков, или слуг, или любовницу.

– В таком случае отдайте мне хотя бы мои вещи – одежду и прочее.

– В этом доме никаких твоих вещей нет; даже одежду свою ты не сам себе приобрел.

Тут в гостиную вошли люди верховного судьи. Чхаббана-сахиба выпроводили из дома вместе с приятелями и гостями.

Выйдя на улицу, мы с Бисмиллой сразу же наняли паланкин и направились к Чауку. Чхаббан-сахиб с приятелями пошел неизвестно куда.

Потом рассказывали, что приятели его один за другим распрощались с ним тут же на улице. К счастью, Чхаббан-сахиб вскоре встретил своего старого, еще отцовского слугу, которого когда-то рассчитал за непригодностью. Этот слуга – его звали Махдум Бахш – расспросил Чхаббана-сахиба и, сжалившись над ним в его безвыходном положении, привел к себе.

Поздно вечером, возвратившись домой, мы собрались в комнате у Бисмиллы. Пожаловал и миян Хусну, доверенный человек, друг и приятель Чхаббана-сахиба, всегда хваставшийся своей преданностью ему и готовностью пролить всю свою кровь, лишь бы только с чела Чхаббана-сахиба, избави боже, не упала хоть капелька пота. Пришел он в тот вечер как ни в чем не бывало. Он и раньше без ведома Чхаббана-сахиба тайком заглядывал к нам, но на сей раз явился совершенно открыто и с весьма независимым видом. Теперь он возомнил, что сможет полностью и безраздельно завладеть Бисмиллой, и недолго думая предложил ей пойти к нему на содержание.

– Слушайте, Бисмилла-джан! – говорил он. – На Чхаббана вы теперь не надейтесь, а я буду давать вам все, чего ни попросите. Человек я, правда, небогатый, средства у меня небольшие. Вы не получите и половины того, что получали у Чхаббана – об этом и речи быть не может, – но я все же так или иначе постараюсь вам угодить.

– Небогатый человек! – насмешливо отозвалась Бисмилла-джан. – А небось не признаетесь, сколько понатаскали у Чхаббана-сахиба; наверное – полон дом всякого добра! Так чего же вы мне толкуете о бедности! Хорош бедняк – весь жиром заплыл!

– Ай-ай! Зачем вы так говорите. Да много ли было имущества у Чхаббана? Как мог я натаскать себе «полон дом всякого добра»? Разве у моей матушки чего-нибудь не хватало?

– А может, ваша почтенная матушка сама прислуживала в чужом доме?

– Как бы там ни было, – возразил миян Хусну, слегка смутившись, – но когда она умерла, то оставила тысячи на четыре одних только украшений.

– Их ведь унесла ваша жена, когда убежала с любовником, так что на вашу долю ничего не осталось. Вы бы уж не хвастались передо мной – ведь я всю вашу подноготную знаю.

– Ну так что же, что знаете? А разве у батюшки моего мало было имущества?

– Ваш батюшка служил птицеловом у наваба Хасана Али-хана.

– Птицеловом?

– Ну, пускай не птицеловом. Значит, он выращивал бойцовых петухов.

– Петухов?

– А нет, так сокольничим был. Не все ли равно?

– Позвольте! Да вы издеваетесь надо мной!

– Я всегда говорю напрямик, потому обо мне и отзываются дурно. Да я бы этого и не сказала, но уж очень вы меня разозлили своей болтовней. Когда вы приходили запросто, я вас не гнала. Но сегодня, когда с Чхаббаном-сахибом такое приключилось, вы посмели тут же совать мне прямо в лицо свои предложения. Возьмитесь за ум! Где вам содержать танцовщицу! Продержите месяца два, ну, пускай три…

– А если заплачу за полгода сразу?

– Чем? Языком?

– На, возьми! – не выдержал Хусну и вытащил из-за кушака пару золотых браслетов с драгоценными камнями. – Сколько они, по-твоему, стоят?

– Дайте, посмотрю, – сказала Бисмилла и тут же надела браслеты. – Завтра покажу их сыну Чханнамала. А работа прекрасная! Ну ладно, теперь извольте уйти. За мной присылала Чхаттан-баджи, и я не могу больше задерживаться. Приходите завтра в это же время.

– Так снимите браслеты.

– Аллах! Да что тут у нас, воры, что ли? Не съем же я ваши драгоценности. Видите, какие простые браслеты у меня сейчас на руках? К Чхаттан-баджи я ухожу потихоньку от матери. Если пойду к ней за дорогими браслетами, она примется допытываться, куда я иду, да зачем. Так оставьте мне ваши. Утром заберете их обратно.

– Отдайте браслеты – ведь они чужие. Будь они моими, я и разговаривать бы не стал – сразу же подарил бы их вам.

– Так чьи же они? Вашей матери? Но она умерла. И все-таки вы говорите, что они не ваши?

– Я их вам просто показал. Они не мои.

– Будто я их не узнала! Да ведь это те самые браслеты, которые Чхаббан-сахиб передал вам, чтобы вы их заложили. Дело было при мне.