Княгиня - Петер Пранге

Франческо медлил. На небе вдруг прояснились тучи, выглянуло солнце, и над кладбищем во всем многоцветий протянулась огромная радуга.

— Видишь? — Лоренцо захохотал как безумный. — Да это знак! Знак нам с тобой! Чего ты ждешь? Согласись хотя бы ради той, которую ждал всю жизнь!

Но Франческо продолжал пребывать в нерешительности.

— Обещаешь мне, что колокольни на самом деле будут построены? — спросил он.

— Конечно, будут! Если хочешь, можешь хоть весь их фасад залепить своими чокнутыми херувимами.

— И ты никогда не станешь выдавать мои проекты за свои?

— Никогда, слово даю! И пусть Мадерна будет мне свидетелем.

Тут наконец Франческо протянул ему руку:

— Тогда с Божьей помощью… попробуем.

— Ну вот! — возопил Лоренцо. — Бог ты мой, как я рад! И чтобы ты знал, что мои намерения вполне серьезны: я уже обговорил все с папой. Урбан готов за твою работу над алтарем выплачивать тебе ежемесячно двадцать пять скудо. Почти на целых десять скудо больше, чем мне — ведущему архитектору!

Прижав к себе Франческо, Бернини расцеловал его в обе щеки.

— Мы с тобой горы свернем! Возведем новый Рим, Врата Рая! Сам Микеланджело покажется пигмеем по сравнению с нами!

16

Портпледы и сумки для платьев были упакованы в огромный деревянный сундук, туда же положили дюжину серебряных вилок — подарок донны Олимпии к свадьбе Клариссы. В Англию решили отправиться экипажем, а не верхом на лошадях — через Милан, мимо озера Маджоре, через Симплонский перевал, оттуда на Лион, затем на север Франции к побережью Ла-Манша, оставив в стороне Фландрию и Германию, где никак не утихали религиозные войны.

Вопреки намерению Клариссе все же пришлось провести зиму в Риме. И причиной тому стал, как ни странно, Уильям, который спал и видел, как возвратится в Англию. Его продиктованный нетерпением визит в собор обернулся воспалением легких, так что к началу зимы ни о какой поездке через Альпы и говорить не приходилось.

Монахи-капуцины в черных сутанах ставили Уильяму клистиры, делали кровопускание, усеивали его хилое тело банками и пиявками… все напрасно — англичанин хирел на глазах и не сомневался, что искусство римских эскулапов вот-вот отправит его к праотцам. Вероятно, именно так бы и случилось, если бы он в один прекрасный день, собрав в кулак еще остававшиеся силы, после кубка забористо приперченного бренди, по неосторожности прописанного ему одним профессором медицины в качестве «укрепляющего средства», не двинул бы по черепу упомянутому профессору своим произведением — переплетенным в кожу фолиантом о странствиях по Италии. Сей эпизод навсегда отпугнул от постели больного и беднягу профессора, и коллег оного.

А Кларисса? Несчастная Кларисса! Она вняла зову рассудка, но не сердца и больше не виделась с Франческо Кастелли, за всю зиму ни единого раза. Трижды в день она обращалась с благодарственной молитвой к Богу — утром, в полдень и вечером. Когда же мастер являлся в палаццо Памфили спасать здание от домового грибка, девушка в сопровождении кузины или Уильяма покидала свое римское пристанище. Благодаря этому она увидела Сикстинскую капеллу и «Страшный суд» Микеланджело, папский дворец, по святости превосходивший даже собор Святого Петра, собрание древностей Ватикана, Большой цирк и Kолизей. Она постояла у колонны, возле которой, по преданию, Брут заколол Цезаря, прошлась по тому самому мосту, где некогда римский солдат в одиночку сдерживал целую армию неприятеля, на коленях одолела Святую лестницу, по ступеням которой восходил к дворцу Понтия Пилата в Иерусалиме Иисус Христос после того, как был приговорен к смертной казни. На экипаже Кларисса объехала все семь римских холмов, откуда открывались изумительные виды на город, — девушка осмотрела и могла назвать все архитектурные памятники Рима.

Но вот радовали ее по-настоящему эти вылазки? Нет, конечно. Красоты и достопримечательности волновали девушку ничуть не больше, чем вечно кислая физиономия князя Памфили, с которой тот встречал ее по возвращении в палаццо. Каждая церковь, каждый дворец напоминали девушке о Кастелли. Кларисса готова была отдать все за то, чтобы он сопровождал ее в этих экскурсиях по городу. Слушать его объяснения, постигать скрытый смысл и упорядоченность в кажущейся неразберихе римских улиц, переулков и площадей… Как же ей недоставало Франческо! Ласкового, мелодичного говора, восхищения в глазах. Его благоговения, его серьезности, его гордости. И больше всего — его улыбки…

В те дни Кларисса возвращалась домой, лишь окончательно убедившись, что мастер Кастелли успел покинуть палаццо, хотя в душе страстно желала встречи с ним. Он был так близок ей и так далек — сможет ли она когда-нибудь вновь ощутить себя счастливой? Поскольку Олимпии, к тому времени уже освоившей науку чтения и письма, более занятий не требовалось, Кларисса коротала долгие зимние вечера за переписыванием набело путевых заметок Уильяма. Это позволяло хоть немного отвлечься от мучительных раздумий и вопросов, нередко доводивших ее до слез, и к концу зимы, за которую, как ей казалось, она на все времена разучилась смеяться, Кларисса уже с явным облегчением воспринимала близящийся день отъезда из Рима, еще совсем недавно города ее надежд.

И вот в ближайший понедельник этот отъезд должен был состояться. Но до того Клариссу ждала еще одна миссия. По инициативе кузины ей предстояло от имени королевской семьи принять участие в чествовании британским посланником одного скульптора, о котором рассказывали, что он, еще будучи ребенком, покорил Рим своими работами. Клариссе все уши прожужжали о нем, ей приходилось видеть и кое-что из его работ, однако представлены они друг другу не были. Если прислушаться к доброхотам прославленного скульптора, можно было подумать, что никто, кроме него, в Риме не может претендовать на статус истинного художника.

— Есть такая поговорка: «Где сытнее, там и искусство», — вздохнул лорд Генри Уоттон в зале приемов римского дворца английских королей, — но коли вы желаете знать, что я по этому поводу думаю, то скорее как раз наоборот. Шесть тысяч скуди! И такое сокровище вручают скульптору!

Лорд раскрыл перед Клариссой шкатулку, и девушка невольно ахнула. На устланном черным бархатом дне сверкнул смарагд величиной с крупный лесной орех.

— А вот и наш виновник торжества! — отметил английский посланник.

Головы присутствующих повернулись в сторону вошедшего. Через распахнутые двери, у которых застыли лакеи, в зал вошел молодой мужчина с гордо вскинутой головой, со шляпой в руке и развевающимися от стремительной ходьбы волосами. В сопровождении свиты, достойной любого правителя, он направился прямо к ним. Разговоры в зале смолкли, отчетливо звучали возгласы восхищения. Казалось, даже выставленные здесь по случаю торжества мраморные фигуры, и те замерли перед маэстро в почтительном поклоне. Кларисса поймала себя на мысли, что именно таким и представляла себе человека по фамилии Бернини.

— Склоняю голову перед величием английской нации. Перед ее могуществом и ее красотой.

Сначала приветствия скульптора удостоился лорд Уоттон, затем Бернини с лукавой улыбкой, подчеркиваемой его усиками, повернулся к стоявшей чуть поодаль Клариссе. Какое высокомерие! Самомнение сквозило даже в его поклоне. И это при том, что он ни на вершок не был выше ее, хотя на французский манер надел к своим штанам до колен и чулкам туфли с пряжками на высоких каблуках. Ничего подобного на мужчинах Клариссе видеть до сих пор не доводилось. Вдруг она ощутила непреодолимое желание как можно скорее покончить с этой церемонией.

— Позвольте мне от имени моей королевы выразить вам благодарность за созданный вами бюст ее супруга, короля Карла I. Поражает полнота сходства его величества с тем, как он изображен на портретах господина Ван Дейка.

— Прошу вас передать его величеству мои извинения за темные пятнышки на лбу бюста — это произошло вследствие особой структуры мрамора. Однако могу вас заверить, что они исчезнут, стоит его величеству перейти в католичество.

Что за бестактное пожелание! Кларисса решила воздержаться от дальнейших похвал в адрес маэстро и в завершение своего краткого монолога привела слова самого Карла I:

— «И пусть камень сей украсит руку, создававшую это произведение!»

— Камень этот цвета ваших глаз, княгиня, — ответил Бернини. — И он куда лучше подошел бы вам, чем мне! Но боюсь, что не смогу отказаться от такого подношения из-за опасений разобидеть его величество.

Проворным жестом карманника Бернини схватил шкатулку со смарагдом, и она тотчас же скрылась в полах его расшитого золотом сюртука. По знаку лорда Генри Уоттона расположившийся на подиуме неподалеку от входа оркестр заиграл, и гости стали выстраиваться для танца. Кларисса уже обреченно подняла руку, собираясь протянуть ее Бернини, однако скульптор, к ее удивлению, тут же пригласил на танец… нет, не ее, а донну Олимпию.