Фернандо Магеллан. Том 3 - Игорь Валерьевич Ноздрин

– Туземцы поклоняются Магомету, не употребляют в пищу свинину. Если моют ягодицы левой рукой, то не дотрагиваются ею до пищи, – вспомнил слова прислужника. – Им запрещено резать что-нибудь, убивать птиц или коз без обращения к солнцу. Сначала они срезают концы крыльев, свисающие вниз куски кожи, ножки и лишь затем разрубают птиц надвое. Островитянам нельзя есть мясо животного, если оно убито не ими. Надо мыть лицо правой рукой и не чистить зубы пальцами, – тараторил итальянец.

– Постой, – остановил его Карвальо. – Вы спрашивали о жемчужинах?

– Они хранятся в сокровищнице Сирипады. Нам обещали показать диво, но потом забыли.

– В Брунее из стволов деревьев добывают камфару для бальзамирования трупов, – добавил Элькано. – Здесь ее называют «капор»…

– У них есть фарфор, – перебил Антонио, – нечто вроде белой земли, которая перед употреблением должна пролежать в яме пятьдесят лет, иначе не будет тонкой. Отец закапывает ее для сына. Если опустить отраву в сосуд из тонкого фарфора, он немедленно трескается.

– А золотые и серебряные рудники есть? – нетерпеливо спросил Жуан.

– Мавры не сказали об этом.

– Все у них есть, – блаженно произнес Баррутиа. – Это райская земля! Правитель предложил мне…

– Замолчи! – раздраженно оборвал капитан. – Сколько пушек защищают крепость?

– Пятьдесят шесть бронзовых бомбард и шесть чугунных, – сообщил Элькано. – Когда мы гостили у правителя, мавры стреляли из них.

– Мы слышали, – кивнул Жуан.

– Наверное, нам в назидание, – предположил альгвасил.

– На острове выращивают корицу и миробан, – вспомнил Пигафетта.

– Мы видели много боевых слонов, – продолжил Эспиноса, – на спинах у животных повозки для лучников.

– На берегу армия раджи представляет грозную силу, но с моря город плохо защищен, – заключил Элькано.

– Вы собираетесь торговать или воевать? – спросил писарь, заметивший, как посерьезнели офицеры. – Мы заключили с маврами мирный договор.

– Время покажет, – промолвил Карвальо.

Глава VI

Жизнь в гавани

Прошло несколько спокойных дней. С восхода до захода солнца к каравеллам причаливали лодки с товарами. Завязалась бойкая меновая торговля. Наибольшим спросом у островитян пользовались бронза, ртуть, считавшаяся универсальным средством от всех болезней и употреблявшаяся здоровыми для продления жизни, киноварь, шерстяная материя, полотно. Особенно ценились чугун и очки.

За шесть фарфоровых блюд просили два фунта ртути, за фарфоровую вазу – три ножа. Воск, соль, смолу «аниме» – вид резины, получаемый из надрезов на деревьях Филиппинского архипелага, испанцы приобретали в обмен на латунь, стекло, майолику, подпорченные странствиями вещи.

Островитяне отказывались от незнакомых денег, принимали в уплату только мелкие бронзовые китайские монеты с отверстиями посередине для нанизывания на тонкие ремешки и ношения на груди, с четырьмя выбитыми буквами, означавшими титулы китайского императора. За тетрадь писчей бумаги отдавали сто монеток «пичи», ходивших на всех островах восточных архипелагов, получивших свое название от древней яванской монеты. Были медные, бронзовые, оловянные, цинковые пичи.

Иногда подплывали военные суда, бросали якоря, наблюдали за чужестранцами. К ним постепенно привыкли. Вахтенные с марсов перестали зорко следить за гребцами, лениво разглядывали голых мавров, торговавших фруктами.

По вечерам на палубах слышался женский смех. Вопреки строгим нормам Корана, женщины проникали на каравеллы в рыбачьих альмади, делили с моряками теплые ночи, а поутру возвращались в город со щедрыми подарками. Иногда они прямо в лодках перепродавали вещи втридорога мужчинам.

Цянь, китайская монета с отверстием.

Монеты стран Юго-Восточной Азии чеканились по образцу цяня.

Монета в 1 вэнь,

Китай, династия Мин, пред. XVI в.

Антоний сзывал моряков на вечерние мессы, но они предпочитали ладану запах сырого песка, чарующий аромат цветов. Дурной пример подавал капитан «Тринидада». Он забрасывал дела и запирался в каюте, откуда доносились вдохновлявшие беглецов звуки. Что мог поделать с грешниками монах без суровой дисциплины адмирала?

«Мы сделались нечистыми; праведность наша – как запачканная одежда;

Мы поблекли, как лист; беззакония уносят нас, как ветер.

Нет призывающего имени Твоего, положившего крепко держаться за Тебя;

Потому Ты скрыл от нас Свое лицо, оставил погибать от грехов»

(Ис. 64, 6–7).

– Не грусти, Антоний, – успокаивал Пигафетта.

Они сидела на носу флагмана у бушприта, смотрели на звезды. Хрустальные огоньки мерцали в черной глубине бездонного неба. Прогретое дерево отдавало тепло, пахло смолою. На берегу желто-оранжевыми орхидеями горели костры, звучали песни.

– Вместо ремонта кораблей люди занялись наживой и удовольствиями, – ответил монах. —

«Но солнце восходит, зной настает и сушит траву,

Ее цвет опадает, исчезает красота вида;

Так богатый увядает в своих путях.

Блажен человек, переносящий искушение;

Будучи испытан, получит венец жизни, обещанный любящим

Его Господом»

(Иак. 1, 11–12).

– Люди устали, хотят отдохнуть, – ломбардиец вяло оправдывал моряков.

– Мы бездельничаем вторую неделю, – возразил Антоний. – С каждым днем в город самовольно отправляется все больше наших людей. На второй день после возвращения Эспиносы от властителя исчезли рыжий Солданьо и юнга Аймонте.

– Ты был на «Виктории»?

– Я слышал от сеньора Элькано.

– Беглецы быстро забыли, как поступили с нами на Себу. Когда-нибудь индейцы привезут их мертвыми, потребуют выкуп.

– Упаси Боже! – испугался летописец. – Что ты говоришь?

– Я просил Карвальо навести порядок, но он послал меня к черту, – пожаловался монах.

– Ему сейчас не до тебя, – посочувствовал товарищ.

– Зачем его выбрали капитаном? – раздраженно спросил Антоний.

– Он прибыл в Испанию с сеньором Магелланом.

– Не пойму, как они могли быть друзьями?

– Жуан не перечил ему, точно выполнял приказания.

– Теперь подражает капитан-генералу, не слушает офицеров. Казначей жаловался: Карвальо забрал в каюту расчетные книги, никого не подпускает к ним.

– Я слышал об этом, – тихо произнес Пигафетта, следивший за таявшим среди звезд серебристым светом метеора. – Какая красота вокруг! – умиротворенно промолвил он и повернул голову к другу. – Ты сильно постарел… – невольно вырвалось у него.

– Болезни не красят людей, – спокойно сказал Антоний.

– Тебе нет и тридцати лет, – с болью в голосе заметил летописец.

Антоний процитировал:

«Рожденный женою человек, кратковременен, пресыщен печалями.

Как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается»

(Иов. 14, 1–2).

– Тебе бы родиться поэтом, а не священником, – пожелал Пигафетта, глядя на поседевшие волосы друга, глубокие впадины глаз, острый тонкий нос.

– Молодость осталась там… – монах поднял худую длань к океану, костлявые пальцы привычно сложились для благословения, – вместе с зубами…

Его тонкие губы растянулись в усмешке.

Уставший океан затих. Темная вода заполнила все вокруг, слилась с небом. По выплывавшим из моря