Сулла - Георгий Гулиа

– Что? Что? – опешил патриций. – Что это ты мелешь? – И он выронил из рук отличный пучок спаржи. – Какие имена ты произносишь вслух, несчастный зеленщик?!

– А разве нельзя? – изумился Марцелл.

Целер подбоченился. Нижняя губа у него дрожала. В эту минуту ему хотелось знать, с кем имеет дело: с умалишенным или притворой?

Дело принимало крутой оборот. В этих обстоятельствах Марцелл решил в двух словах – буквально не переводя дыхания – сообщить суть спора.

– Когда сказали, – начал он, – что Сулла наступает на Рим…

– Что? – взревел благородный патриций. – Да как ты смеешь, собачий сын? Кто разрешил распространять эту небылицу? Не иначе как ты и есть настоящий сулланец! Или его соглядатай в столице!

И Целер схватил за плечи зеленщика, словно тот собирался бежать куда-то. Номенклатор и раб-носильщик были готовы прийти на помощь своему господину в случае нужды.

– Прошу милости, великий господин! – взмолился зеленщик. – При чем тут сулланец?! При чем соглядатай?! Вот они мне все и рассказали!

Марцелл указал на троих своих соседей, решивших не давать в обиду своего друга.

– Эй! – грубо сказал Крисп. – Что тут происходит?

– Вот он, – возмущенно продолжал Целер, – распространяет дурацкие слухи.

Крисп стал между Цедером и Марцеллом:

– Дурацкие слухи?

Целер привел в порядок свою тогу. Он сказал:

– Этот зеленщик…

– Во-первых, этот Марцелл, – поправил его Крисп.

– Этот Марцелл, если угодно, всуе произносит имена великие своими недостойными устами.

– Кто ты? – грубо спросил Крисп.

– Я – Мурена Непот Целер. Мой дом в конце этой улицы.

– И что с того, что ты и Мурена, и Непот, и Целер?.. – Крисп явно издевался. – Хочешь, мы разделим тебя на три равновеликие части, согласно твоему имени? Тебе же говорят человеческим языком: Сулла идет на Рим! Он может вступить в город в самые ближайшие часы. И речь идет о том, как нам быть?

Патриций побледнел. Он проговорил едва внятно:

– Разве… Разве все уже решилось?

– Да! – отрезал Крисп, хотя и не совсем понимал, что именно решилось.

Патриций попятился, подобрал тогу и, что называется, дал деру. За ним помчались его слуги.

– Не выдержал! – сказал колбасник.. И послал вдогонку ругательство, столь хлесткое, что ничего похожего не доводилось слышать даже морякам.

– Он нашлет на меня стражу, – трепеща от страха, предположил зеленщик.

– Дурак, – обрадовал его Крисп, – этому господину сейчас не до тебя. Он побежал советоваться со своей сукой о том, как ему быть. Это же марианец! Разве не видно по широкой заднице?! Он живет в конце улицы?

– Да, – сказал Марцелл.

– В этом приземистом особняке?

– Да, в этом…

– А как он бежал? Прямо-таки смешно.

Корд сказал:

– Это не так уж смешно. Это скорее трагично.

Какими-то странными междометиями его поддержал колбасник.

Крисп выразил свое окончательное решение следующими словами:

– Я буду драться на стороне Суллы против Мария.

– Почему? – спросили его друзья.

– Надо менять старый веник, – ответил он. – Надо попытать счастья. Надоела мне эта дохлая жизнь.

И заторопился домой за мечом и щитом, которые достались ему от покойного отца, погибшего где-то в горах Цизальпинской Галлии.

11

В эту ночь Сулла не сомкнул глаз. После второй стражи он приказал Эпикеду принести сосуд с вином в одну двадцатьчетвертую урны. Сулла выпил его единым духом.

– Чтобы не спать, – пояснил он.

А потом вызвал к себе начальников легионов и своих ближайших помощников.

Эпикед зажег все светильники – стало очень светло в палатке. Но и чада стало побольше.

Сулла положил перед собой большой кусок пергамента с начертанным на нем планом Рима. План был не очень подробный, но вполне пригодный для тех целей, о которых собирался говорить Сулла на военном совещании.

Он смотрел на карту, и ему мерещилась мрачная бездна. Ему суждено сойти в нее и утвердиться в ней. И то, что еще вчера казалось бездной, должно превратиться в место блистательного триумфа. Для этого имеются и силы, и необходимая сноровка. А если бездна поглотит его вместе с потрохами? Ведь можно же это себе представить: Рим есть Рим, с ним всегда шутки плохи. Тебя заверяют в вечной дружбе и через мгновение всаживают нож между лопаток, кривой испанский нож. Ибо это Рим! Тебя носят на руках, поют дифирамбы, а через мгновение валят на землю и неистово топчут тебя. Ибо это Рим! Тебе говорят: «Мы верны тебе», а через мгновение изменяют, не моргнув глазом. Ибо это Рим! В Риме человек должен обладать полдюжиной глаз: два спереди, два сзади, по одному на висках. Ибо это Рим!

Сулла мысленно измерил глубину бездны. Он ясно увидел дно. Сулла все рассчитал и все продумал. А все-таки боязно, ибо те, которые в Риме, тоже что-то рассчитывают и на что-то надеются. У них тоже своя голова. Хотя этот Марий и стар, но за его спиной опыт, за спиною его – многочисленные единомышленники. Сулла очень опасался, что для борьбы с ним будут отозваны легионы из Галлии или Испании. Но этого – слава великим богам, слава Юпитеру! – не случилось. Для этого были свои причины, наверное непреодолимые для Мария. А иначе бы Марий приложил все усилия для того, чтобы обеспечить себе любую военную помощь, поскольку одной политики нынче оказалось явно недостаточно.

Все прорицания были благожелательными. Поход на Рим сулил вроде бы одну сплошную выгоду. Победа, утверждали прорицатели, ждет победителя меж семи холмов. Предстояло еще одно – официальное – прорицание, и тогда можно сказать: да или нет, поход или переговоры, победа или отступление? Однако те, кто знал немного Суллу, смело предсказывали и без прорицателей весь ход его действий…

Фронтан объявил:

– Ровно в час утра мы поведем наступление на Рим.

– Да, – подтвердил Сулла.

– В лагере остается боевая охрана во главе с начальником восьмой когорты Севером, – продолжал Фронтан. – С собою брать только оружие. За полчаса до выхода в поход – первый завтрак. Все ли ясно?

Да, начальникам все было ясно.

Слово взял Сулла.

– Прежде чем идти на Митридата, придется вступить в Рим и навести там небольшой порядок. – Он был спокоен, сосредоточен, говорил негромким, бесстрастным голосом.

После этого он изложил план атаки. Эсквилинские ворота будут свободны – поэтому сюда следует направить большую часть силы, возможно до двадцати когорт. Половина из них, ворвавшись в город, атакует Виминал и через Квиринал спускается к Марсову полю, до самого Тибра. Другая половина – десять когорт – атакует Палатин. Атака должна быть стремительной, беспощадной. Следует как можно скорее занять Палатин и только после этого направить удар против Капитолия.

Сулла неторопливо продолжал развивать свой план…

Между тем основная часть войска, двигаясь по Аппиевой дороге и овладев одними, а еще лучше двумя-тремя городскими воротами, ворвется в город. Этими когортами будет командовать сам Сулла, а теми, которые войдут в Рим через Эсквилинские ворота, – Фронтан и Руф. Фронтан поведет манипулы на Марсово поле, а Руф – на Капитолий через Палатин. Сулла поведет воинов на Авентин и Целий с тем, чтобы одна половина его отряда, идя вдоль левого берега Тибра, захватила все переправы, а другая, спустившись с Целийского холма, пошла бы на соединение с войском Руфа на Капитолий.

– Чем хорош этот замысел? – спрашивает Сулла.

Тем, отвечал сам же, что охватывает железным объятием город с севера и с юга. Железное кольцо замкнется в кратчайшее время. Противнику невозможно будет организовать сопротивление.

А каковы погрешности этого плана?

Войско, поделенное надвое, вскоре потеряет связь между двумя своими половинами. Могущие произойти изменения в боевых действиях трудно будет согласовать.

В чем же состоит задача?

Использовать все лучшее, что предоставляет этот план, и свести к минимуму его недостатки. Иными словами: надо действовать согласно договоренности, не жалея себя выполнить весь намеченный план, не допуская отступления от него.

Если, скажем, замешкается Фронтан – будет худо Руфу, будет худо Руфу – неизбежен урон для отряда Суллы. Одно поражение, одна неточность повлечет за собой другие, а в целом – угроза поражения возрастет для всего войска.

Напротив, если Фронтан проявит решимость, столь же храбро сразится Руф, легче будет отряду Суллы, которому придется брать защищенные ворота; следовательно, приблизится общая победа, и она будет неизбежна, неминуема, к общей радости. Один успех влечет за собою другой. Одно поражение определяет другое. Это надо помнить всем – от крупного военачальника до воина, до знаменосца, до трубача.

Дух дисциплинированного римского воинства царил на совещании. Каждое слово Суллы воспринималось как приказ, требующий только беспрекословного исполнения. Все понимали, что Сулла – ежели потребуют обстоятельства – проведет децимацию и бровью не поведет при этом. Но и на поощрения Сулла щедр. Он не упустит случая, чтобы поблагодарить любого, какого бы чина и звания он ни был, любого, кто заслужит в бою награду. О нем говорили так: «Он сидит в своей палатке, но отлично знает, кто чем дышит».