Онассис. Проклятие богини - Сергей Марков

Существует и другая версия. Карлос Гардель после концерта зашёл с друзьями поужинать в ресторан «Лас Трес Палабрас» («Три слова»), в котором Ари тогда работал официантом. Онассис угостил Короля танго сигарой, аромат её так понравился Гарделю, что он оставил юноше свою визитную карточку, чтобы тот регулярно поставлял ему сигары на дом.

Так или иначе, но Гардель был завсегдатаем салона графини, и ему понравилось, как молодой набриолиненный грек станцевал его танго с его любовницей Екатериной. Креольский дрозд проникся симпатией к Аристо и даже, по просьбе графини, согласился бескорыстно помочь весёлому предприимчивому малому: попозировать фотографу вечерней байресской газеты (Аристо заплатил газетчикам 50 долларов) с сигарой из табака Онассиса и заявить в интервью, что восхищён этим табаком, не только «не вредящим голосовым связкам, но, напротив, обогащающим голос обертонами». Вскоре и на своём концерте Гардель сообщил публике, что вообще-то курит немного и выбирает лучшее, например, восточный табак молодого Онассиса, «прекрасного танцора танго». После этого, как говорится, игра была сделана. Вскоре весь Буэнос-Айрес курил восточные сигары «Меланж Гардель», поставляемые из Греции (производимые отцом Сократом в Афинах и продаваемые сыном Аристотелем). Дамские сигареты Онассиса стали пользоваться успехом у юных дочерей аргентинских миллионеров.

Эти сигары и сигареты сделались непременным атрибутом весьма модных, «утончённо-специфических» вечеринок в салоне графини. Под ритмы танго и стремительно завоёвывавшего в мире популярность джаза в опиумно-кокаиновом серебристо-лазорево-лиловом тумане графиня устраивала свинг-вечеринки, во время которых гости менялись партнёрами по сексу.

— Я глубоко порочна и грешна, — в редкие минуты откровений признавалась графиня неистовому турецкому Купидону, как она называла Ари. (Муж Екатерины погиб в предгорьях Арарата, спасая армян от турецкого геноцида, и в её отношении к юному греку Аристотелю, чудом спасшемуся во время резни в Смирне, было и почти родственное сострадание.) — Из России я уехала чистой безгрешной идеалисткой. Но нет больше моей России — большевики убили даже Бога. А коли Бога нет, говорил Фёдор Достоевский, то всё позволено.

Несколько раз Онассис бывал на званых обедах, которые давала графиня и где присутствовали потомки знатных русский семей, эмигрировавшие из России, — Кутузовы, Волконские, Горчаковы, Долгоруковы, Милорадовичи. Разговаривали они между собой на русском, свободно переходя на французский, английский, так что Аристо отчасти понимал их ностальгические воспоминания о житье-бытье в имениях, о путешествиях по свету, о былых приобретениях самых дорогих в мире рысаков, украшений, дворцов, творений великих художников, кораблей…

Аристократы дивились, хотя и старались не показывать виду, что чудаковатый юный грек, вслушивающийся и всматривающийся в того или другого рассказчика, не прислуживает, а едва ли не сидит с ними за одним столом. Но Екатерина уверяла, что её паж-эллин — только с виду простак, его ждёт большое будущее.

Онассис на какое-то время действительно сделался почти пажом графини. Он сопровождал её повсюду, в том числе и в городскую тюрьму, где она навещала своего бывшего любовника, также эмигранта из России, социалиста-революционэра (как она выражалась) Бориса Владимировича Германа. Этот Герман, по словам графини Екатерины, был первым мужем Надежды Крупской, которая «от него пошла жить с Ульяновым-Лениным, а также являлся близким приятелем Каплан, всадившей в этого беса Ильича две пули, которые его, к сожалению, не взяли».

По воспоминаниям графини Н. Д. Львовой, в Аргентине Герман со товарищи стал практиковать боевую эсеровскую «профессию», то есть производить эксы, налёты, но там — не Россия, этой рев-практики не поняли, и он угодил в тюрьму на четверть века. Герман утверждал, что Ленин подлец, с ним и его продолжателями необходимо бороться. За решёткой писал книгу «Биология социализма», графиня Екатерина снабжала его справочной литературой, иногда поручала Аристо отнести в тюрьму ту или иную книгу, брошюру, передачу.

— А вы-то, Аристотель Сократ, как относитесь к социальной революции? — интересовалась графиня. — Вы, голубчик мой, никогда ни по какому поводу не высказываете своего мнения, вы тёмная лошадка, я не знаю, чего от вас ждать. Иногда мне кажется, что вы — прирождённый террорист и вполне могли бы сойтись с Борисом Викторовичем Савинковым, который когда-то был в меня влюблён…

Онассис сопровождал графиню и в театр «Колон», где выступали звёзды оперы и балета первой величины, в том числе такие всемирные знаменитости, как Фёдор Шаляпин, Анна Павлова, с которой Екатерина была знакома ещё по Вагановскому училищу в Санкт-Петербурге. Некоторые (например, всё та же Мария Каллас) утверждали, что Онассис был равнодушен к театру, чуть ли не засыпал на премьерах.

Но это не так. С ранней молодости — в том числе и с лёгкой руки русской графини — он любил театр. Долорес Б. К. засвидетельствовала это и, сама, завзятая театралка, вдохновенно процитировала знаменитые слова Белинского: «Любите ли вы театр так, как люблю его я, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного?»

Онассис не пропускал ни одного оперного спектакля в «Колоне» (кроме театра жесточайше экономя на всём, порой лишь через день позволяя себе обедать) с участием знаменитой итальянской примадонны Клаудии Муцио, обладавшей лучшим лирико-драматическим сопрано своего времени и в судьбе нашего героя ставшей предтечей Марии Каллас.

О предстоящих гастролях великой Анны Павловой много писали в прессе. Известный танцовщик всемирно знаменитой дягилевской труппы Сергей Лифарь рассказывал газетчикам: «В Париже одним из самых сильных и значительных моих впечатлений был спектакль Анны Павловой. Когда появилась на сцене Анна Павлова, мне показалось, что я ещё никогда в жизни не видел ничего подобного той не человеческой, а божественной красоте и легкости, совершенно невесомой воздушности и грации, „порхливости“, какие явила Анна Павлова. С первой минуты я был потрясён и покорён простотой, лёгкостью её пластики: никаких фуэте, никаких виртуозных фокусов — только красота и только воздушное скольжение — такое лёгкое, как будто ей не нужно было делать никаких усилий, как будто она была божественно, моцартовски одарена и ничего не прибавляла к этому самому лёгкому и самому прекрасному дару. Я увидел в Анне Павловой не танцовщицу, а её гения…»