Автобиография: Моав – умывальная чаша моя - Стивен Фрай

Любовь Роберта Ангуса к животным выражалась – вне стен школы – в обилии пони и лошадей, а также вольера для птиц, в котором среди иных экзотических созданий обретался исключительной красоты золотой фазан. Птичьи клетки имелись и в самой школе. Встроенные в стену рядом с кабинетом директора, они служили жилищем для четы благодушных попугаев и моего особенно близкого друга – майну, индийского скворца. Эта необычайно крупных размеров птица умела изображать звон школьного колокола, бормотание мистера Дили, с которым тот начищал шандалы в огромной столовой, расположенной по другую сторону клеток, глухие шлепки трости, опускавшейся в кабинете директора на оголенные зады, и голоса большинства тех, кто работал в школе; птица талантливо и точно передавала даже стук, с каким опускались на покрытые куском жаростойкого пластика козлы четыре ящика с трехпинтовыми молочными бутылками, – стук, который она каждый день слышала во время утренней перемены. Вам это может показаться достижением малоправдоподобным, но уверяю вас, я не преувеличиваю. Собственно, не так давно я слышал по радио рассказ диктора и натуралиста Джонни Морриса о его майне, точно передающей звук, с которым эти самые трехпинтовые бутылки молока ставятся на крыльцо дома. Дар акустического копирования звуков, сопровождающих доставку молока, несомненно является общим (хоть и озадачивающим в смысле эволюционном) для одомашненных майн юго-западных (по отношению к Лондону) графств нашей страны – это явление, безусловно, требует дальнейших научных исследований.

Разумеется, семейство Ангус держало и собак. У них имелось большое число вечно прогневанных бостонских терьеров, боксер по кличке Брут, нечто лохматое и громогласное, именовавшееся Цезарем, – все это были питомцы миссис Ангус, женщины ласковой и рыхлой; стоит мне вспомнить о ней, как в голове у меня сразу всплывает образ ее величества королевы Елизаветы, королевы-матери.[37] Именно миссис Ангус вызвала к себе меня и Роджера, чтобы сообщить нам о смерти нашей приемной бабушки. Мне никогда не забыть интонацию, с которой она известила нас о случившемся.

Третья жена моего деда была венской еврейкой, как и настоящая моя бабушка, которой я никогда не знал. Она дружила со Стефаном Цвейгом, Густавом Климтом, Арнольдом Шёнбергом – со всеми великими интеллектуалами венских кафе. Когда я гостил у нее, она позволяла мне печатать на ее пишущей машинке, что было для меня величайшей радостью на свете. Так что искусство машинописи я освоил уже к десяти годам. В девичестве она носила фамилию Грабшайдт. Где-то в доме родителей и сейчас еще стоит огромный дорожный сундук, на боку которого большими белыми буквами выведена эта замечательная фамилия. Во время болезни мы с братом навещали ее в больнице, старушка была с нами очень ласкова и упрашивала не пугаться вставленных ей в ноздри трубок.

А после, уже в школе, нас вызвала к себе миссис Ангус.

– Вы ведь знали, что ваша приемная бабушка сильно болела, – сказала она, поглаживая одну из своих собак.

Мы с братом кивнули.

– Боюсь, я только что получила от вашей матери известие, что она уже умерла…

Не знаю почему, но это ее ударение и поныне пребывает со мной. Стоит мне подумать о тете Клер, как мы ее называли (хотя настоящее ее имя, полагаю, было Клара, что-то в этом роде), и я вспоминаю, что она уже умерла.

В пасхальные каникулы, которые пришлись на время между окончанием моего триместра в Коустоне и началом жизни вдали от дома – в месте, которое я мысленно называл «школой Роджера», – я от корки до корки, и не один раз, прочитал Журнал школы «Стаутс-Хилл», в коем имелся раздел, озаглавленный

Журнал лежит сейчас передо мной, я выписываю эти письма, ни буквы в них не меняя. Оказалось, что некоторые из них я все еще помню почти дословно.

Тим Сангстер

Мы играем в машинки, пускаем их с такой вроде как горки.

Джимми Кинг

Здесь очень весело, летом мы играем в крикет, теннис, раундерз[38] и плаваем. Зимой мы играем в футбол и регби. А по воскресеньям обычно смотрим телевизор. Свободного времени очень много – учеба не такая трудная. Можно, если хочешь, работать в огороде, чего-нибудь выращивать. Можно плавать под парусом, если тебе захочется поступить в парусный клуб.

Энтони Макхуэртер

Если ты в четвертой сборной, то иногда катаешься по озеру на лодке, а летом, если тепло, каждый день плаваешь. По воскресеньям можно переплывать озеро по три раза, если ты не вылезаешь из воды.

Эдмунд Уилкинс

Здесь очень хорошо, потому что когда попадаешь в деревню, то играть там не с кем, а в «Стаутс-Хилле» очень много мальчиков. Летом мы плаваем и катаемся на лодках, а в середине триместра, после соревнований по спорту, у нас каникулы. Если ты еще маленький, то попадешь в младший класс и там тебе поручат работу над горшками. А по субботам мы играем в «южноамериканский футбол»,[39] это очень весело.

Ричард Коли

Тут есть кондитерская лавка, только приносить из нее сладости в школу не разрешается. Еще тут много бабочек, и мы их ловим. А еще есть большое озеро с лодками и устрицами, которые хватают нас за пальцы.

Чарльз Мэтьюс

По пятницам у нас тренировки бойскаутов-волчат, мы надеваем спортивные костюмы, тут везде холмы, так что мы можем много чего делать. А зимой можно кататься на санках, это супер.

Малкольм Блэк

Ты можешь удить рыбу или кататься на гребной лодке, если хочешь. Некоторым мальчикам нравятся игры вроде «Следопыты» или «Отбил-беги».[40] Большинство мальчиков работает в огороде. Летом там везде прыгают лягушата. А иногда мы играем на Бери в «Найди клад». Бойскауты идут в лес и ходят по нему. У них там даже укрытия есть.

Дональд Лейнг

У нас есть музей, а еще кружок моделирования. Есть подвалы, гардеробная и три столовых. В самой школе пять общих спален и еще две не в школе.

Фраза из заметки Эдмунда Уилкинса: «Если ты еще маленький, то попадешь в младший класс и там тебе поручат работу над горшками» – изводила меня все оставшиеся до отъезда в школу недели. Мысль о том, что мне хочешь не хочешь, а придется «работать над горшками», меня попросту ужасала. Да, верно, дома я время от времени писался в постели – «Я же не ругаю тебя, милый. Просто ты должен был сказать мне. А ты притворяешься, будто ничего не произошло, и меня это страшно сердит…», – и оттого в моем горячечном воображении «работа над горшками» приобрела очертания куда более темные и грозные, чем обычные старания не напрудить в постель, и я все каникулы умолял маму отослать в школу письмо с просьбой избавить меня от этого унижения, каковое, как мне представлялось, совершается на виду у всех, на установленном перед школой высоком помосте.