Клеопатра с парашютом - Дарья Донцова

– Больше никто не останавливался, – вздохнула я, семеня за Кириллом.

– Супераргумент! – обрадовался он. – Вот нет у тебя шампуня, а есть хозяйственное мыло. Что ж, им волосы будешь мыть?

– Навряд ли, – улыбнулась я.

– То же и с такси! – заявил Кирюша. – В жизни никогда нельзя кидаться на дерьмо. Жди хорошего!

– Не хотелось стоять до полуночи на дороге, – оправдывалась я, поднимаясь по лестнице.

Кошечкин толкнул плечом дверь.

– Давай смелей!

Но я замерла. Перед моими глазами открылся длинный, как тоннель под Ла-Маншем, коридор, оклеенный разными обоями.

– Не тормози! – приказал Кирюша и втолкнул меня внутрь.

– Это коммуналка? – робко спросила я, двигаясь мимо бесконечных дверей.

– Нет, – сообщил байкер-парикмахер, – отдельные квартиры. Раньше тут было общежитие военного завода, но в девяностые предприятие стало умирать, и директор, отличный мужик, напоследок сделал сотрудникам подарок – переоборудовал общагу в отдельное жилье, где и прописал весь народ. У меня здесь две квартиры. Запоминай дорогу. Три раза налево, четыре направо, один раз вниз по лестнице, два вверх и опять бери левее. Не перепутай, коридор ветвится, там другие люди живут. Во, наша дверь. Мы от всех отгородились, у нас коллектив сплоченный.

– Мне кажется, мы дошли уже до мавзолея, – хмыкнула я. – Выгляну в окно – и увижу Красную площадь.

Кошечкин отворил железную дверь, и передо мной вновь оказался коридор. Но довольно узкий и короткий, и заканчивался он аркой, за которой горел свет.

– Тебе сюда, – заявил Кирюша и открыл хлипкую невзрачную дверь белого цвета, какие бывают в небогатых офисах.

Я сделала глубокий вдох. Однако квартирка-то интересная. Представьте себе купе поезда, в котором одна верхняя полка, а вместо нижней – столик и две табуретки. Окно маленькое, круглое, находится под потолком, у стены под ним расположен комод, кокетливо прикрытый самовязаной кружевной салфеткой, подозреваю, что ее сплели лет за пятьдесят до появления на свет Белки. На противоположной от койки стене прибиты крючки и висит занавеска. Это своеобразный шкаф – повесишь одежду на загогулины, задернешь шторку, и порядок.

– Ванная! – торжественно заявил Кирюша, открывая крохотную дверь, вроде тех, что делают в загородных домах владельцы собак, чтобы они сами могли выйти на прогулку. – Немного неудобно с непривычки, но потом приспособишься. Наклоняйся и вползай.

Я согнулась почти пополам и втиснулась в кубатуру, напоминающую поставленный на попа гроб. С низкого потолка торчала головка душа, из стены выглядывал кран, над ним висела полочка, в углу скромно жался унитаз, рассчитанный на не очень крупного гномика.

– Раковины нет, – крикнул Кирилл из «комнаты», – без нее пользуйся краником. Лей воду прямо на пол, не стесняйся, она утекает в слив. Ну как?

– Круто! – ответила я и, встав почти на четвереньки, выбралась наружу. – А где кухня?

Кошечкин поманил меня рукой.

– Снаружи. На четыре наши квартиры одна. Но далеко бежать не придется.

Я вышла в коридор вслед за Кирюшей, просеменила метров пять, миновала арку и очутилась в квадратном, примерно двадцатипятиметровом зале, посреди которого расположился стол, накрытый красно-белой клеенкой. Кухня мало напоминала коммунальную. Холодильник здесь был один, плита тоже одна, на мойке стояла бутылочка с жидким мылом и лежала желто-зеленая губка. Окна не наблюдалось. Стену напротив двери украшал громадный плоский экран. Еще тут стояли диван, на котором мирно сопел парень в трусах, и четыре кресла. В одном из них уютно устроилась старушка со спицами.

– Баба Липа, знакомься! – гаркнул Кирюша.

Юноша в исподнем вздрогнул и сел, сонно моргая.

– Тише ты! – шикнула на стилиста пенсионерка. – Ну вот, со счета сбилась. Теперь начинай, бабка, заново! А все потому, что некоторые у нас нервные, как тараканы. Чего орать? Не видишь, отдыхаю, жду, когда наш пацан негритоса заломает. Не мешай!

Я сосредоточилась на телевизоре и поняла, что там показывают бои без правил.

– Бей его! – крикнула бабка.

– Что, в загс пора? – очумело спросил парень.

– Не, Жень, ты у телика заснул, – успокоил его Кошечкин.

– Фу… – выдохнул Евгений, – я прямо испугался.

– Опоздать опасаешься? – прищурился Кирюша.

– Ваще боязно, – поежился жених и снова плюхнулся на подушку. – Не по себе мне что-то. Хотя оно и понятно, не каждый ведь день заявление подаю.

– Круши америкоса! – вновь зашумела баба Липа. – В нос ему ногой! Не трясись, Женя, еще не вечер. Заявление не штамп, передумать можно. Да и печать ерунда, тьфу на нее.

Кирюша откашлялся.

– У нас совместное ведение хозяйства. Сдаем бабе Липе раз в неделю деньги, она покупает продукты и готовит на всех. В холодильнике можно что хочешь брать, на твое-мое харчи не делятся. Если чего вкусное сверх программы принесешь, то спасибо. Просто клади на стол, все порадуются. Не желаешь делиться – лопай в своей квартире, никто не осудит. Но что на кухню попало, то общее.

– Окромя моих лекарств, – вступила в беседу бабулька. – Их не трогай, вон, на столе коробочки. И не капризничай! Что сварено, то и дадено, ешь молча. А то у нас некоторые рожу от овсянки воротят, хотят на завтрак… эти чертовы… как же их называют, вечно из головы вылетает…

– Все ты отлично помнишь, – зазвенел капризный дискант, и в кухне появился Павел в спортивном костюме, щедро разукрашенном пайетками.

Я постаралась не расхохотаться во весь голос.

Каждый модельер с мировым именем рано или поздно создает коллекцию, показ которой вызывает здоровый смех и у журналистов, и у зрителей, и у байеров. Даже девочки-вешалки, коим предписывается вышагивать по подиуму с каменным выражением лица, подчас непрофессионально хихикают, представляя собравшимся патовые модели. Прошлой весной я видела в Милане сногсшибающие шмотки, сшитые из велюра отчаянно кислотных цветов, мини-платья, украшенные аппликациями в виде пухлых младенцев и не менее тучных щенков. Даже в российской глубинке, где на рынках можно встретить ковры с сюжетами про Леду и лебедя, Иван-царевича на сером волке и Венеру в бане, не найдешь подобного китча.

От этой красоты первый ряд зрителей, состоящий сплошь из знаменитостей и редакторов крупнейших модных журналов, замер в оторопи. У сливок фэшн-мира случился полный паралич. Самое интересное, что жуткие хламиды представлял честной публике очень уважаемый, вовсе не молодой модельер, одевающий мировую элиту в элегантные платья. В Милане от мэтра не ждали ничего сверхоригинального, все его коллекции были предсказуемы, он давно выработал свой стиль, и вдруг плюш с амурчиками!

В кулуарах после показа народ шептался, что у пожилого маэстро скончалась любимая кошка, обожавшая спать на подушках из искусственного бархата, вот хозяина и переклинило. Не знаю, так ли это, но даже у злоязычной прессы не хватило духа высмеять несуразные наряды, репортеры просто обошли показ молчанием. Зато рынок отреагировал моментально. Дней через пять-шесть на прилавки дешевых магазинчиков поступили поделки, сшитые где-то в Азии, и огромное количество женщин натянуло на себя плюшевое безумие. Логика потребительниц проста: раз это придумал великий модельер, значит, оно прекрасно, несмотря на ужасный вид.

И вот сейчас на Павле я увидела мужской вариант той же «красоты» – бриджи и курточка с принтами в виде собачек, плюс россыпь блесток, которых в оригинале не было (маразм великого модельера все же имел границы, до пайеток, бисера и стразов из бутылочного стекла у него дело не дошло).

– У тебя прекрасная память, баба Липа, – сердито сказал пресс-секретарь Кошечкина и, шлепая босыми ногами, направился к дивану. – И я не прошу ничего особенного, всего лишь мюсли с йогуртом. Но никогда их не получаю, приходится самому покупать. Это не честно. Я сдаю деньги, как все, но не имею завтрака.

Баба Липа прищурилась.

– Овсянку не жрешь, а идешь в магазин за хрюслями?

Павел картинно воздел руки к потолку и простонал:

– О, боги… Это называется мюсли! Да, я вынужден бегать в супермаркет.

– Павлик, – пропела старушка, – заканчивай жевать брюсли, они импортные, там консервантов полно, в легкую барсуком станешь.

– Почему барсуком? – удивился Кирюша.

– Потому что крюсли нам америкосы сбагривают, – объяснила баба Липа. – Сами-то не едят, других травят. Сегодня наш боксер их негритоса в пыль разнес. А почему? Кушает он правильно, дрюсли не трогает. Да еще с этим, тьфу прямо, когуртом. А барсук у штатников главное животное. Вот тебе, Кирик, мой ответ.

– Я всегда думал, что символ США – это орел, – возразил Кошечкин.

– Нет, барсучара, – убежденно заявила старушка. – И Павлик уже в него начал превращаться. О, смотри, ноги посинели. Первый признак барсучности.

Я посмотрела на босые ступни Павла и не сдержала смеха. Ногти у парня были покрыты ярко-голубым лаком.