Про что кино? - Елена Колина

— Ариша, мой любимый ребенок!.. Виталик, почему ты принес красные розы? Ты же знаешь, я больше люблю белые!.. — При виде сына в голосе Светланы мгновенно появлялись капризные нотки, она даже внешне менялась, расцветала, как будто не сын пришел, а влюбленный в нее мужчина.

…Поначалу новый круг казался Светлане странным, немного даже ущербным. В прежнем, музыкальном, кругу говорили, конечно, о том, как прошли гастроли или о графике концертов, но никому не приходило в голову рассуждать на сугубо профессиональную тему, к примеру, о нюансах исполнения Баха. Их с Вадимом постоянный любимейший гость, известный музыковед — читал им в консерватории «Историю и теорию исполнительского мастерства», образованнейший человек, блестящий критик, — по-преподавательски поругивал Вадима то за то, что он из соображений конъюнктуры включил в репертуар высокотехничные произведения, то за эмоциональный аскетизм в интерпретации Первой баллады и Второго фортепианного концерта Шопена… Но разве такой разговор возможен был за столом?.. Киношники вели себя так, словно кроме кино на свете нет ничего, и, как избалованные дети говорят только о себе, говорили только о кино.

Сегодня, как и всегда, все разговоры крутились вокруг кино, Светлана как хорошая хозяйка прислушивалась одновременно ко всем разговорам и каждому гостю посылала сигнал хорошей хозяйки: кому улыбку, кому пару ничего не значащих слов.

— …На студии опять работает комиссия, проверяют по анонимке…

За два года, что Светлана была женой Лошака, на студии проводилось бессчетное количество проверок по анонимкам: писали-проверяли, писали-проверяли. Ни одна проверка не закончилась для него выговором, он даже не слишком нервничал, относился к этому философски: собаки лают, караван идет.

— …пятый раз возили — и опять не принял… Ничего не смыслит в искусстве, а туда же… Дубина!

Сначала Светлана ничего не понимала, но теперь она уже ориентировалась настолько, чтобы из нескольких отрывочных слов понять: «дубина» относилось к первому секретарю обкома. Каждый фильм нужно было сдавать в обкоме партии, редко какие фильмы принимали с первого раза, но пятый раз — это действительно слишком…

Лошак кивнул и нарочито сурово взглянул на Аришу, как будто упрекая ее, дочку большого партийного начальника, в партийном самодурстве. Ариша быстро состроила ему гримаску — я ни при чем, дети за отцов не отвечают. Между ними была своя игра, свои отношения.

— У меня есть замена… — громко, на весь стол, сказал Лошак.

Светлана вздрогнула, задержала дыхание, стараясь не показать волнения. Речь шла о «Пиковой даме» Масленникова, — на стадии озвучания приболела певица… Спеть в «Пиковой даме»?.. Это была бы фантастическая удача! При ее теперешнем положении в театре это была бы победа… Когда муж предложит ее, нужно ни в коем случае не показать свою бешеную радость, сказать: «Ну, что же. Попробуем, посмотрим…» — и только — когда начнут уговаривать… спокойно, с достоинством согласиться.

— Молоденькая, еще студентка, учится у нас в консерватории… чудный голос…

Заплакать?.. Заплакать, закричать: «Как ты мог?! Я же твоя жена!» — вцепиться в него, разодрать ногтями физиономию, стереть с нее эту его знаменитую добродушно-хитроватую улыбку?

Пригодилась многолетняя театральная выучка, привычка держать удар. Выбрав момент, Светлана тихо сказала:

— Ты что?! Я! А ты!.. Какую-то студентку?!

— Я о тебе как-то не подумал… Я рыбку красную забыл порезать, порежешь?..

Михаил Иванович улыбнулся, хохотнул очаровательно, и это было все.

…Светлана Ростова, конечно, женщина светская, при гостях скандалы мужу не устраивала и от гостей в другую комнату — пошептаться с подружкой — не уходила. Но это была обида, такая, что невозможно стерпеть, разговаривать с чужими, улыбаться, резать эту его красную рыбку — невозможно.

Схватила Аришу за руку, потянула в спальню, только что не подтолкнула, — скорей, скорей, сейчас расплачусь…

— …Как он мог?.. Муж должен помогать, обязан продвигать жену… В театре он ничего для меня не может, а тут первый раз такая возможность… а он… студентку… и так равнодушно — «ты же оперная певица»… как будто он не знает… Он знает, что мне не дали Графиню… — Светлана прерывисто шептала-нашептывала, оглядываясь на дверь спальни — вдруг кто-то заглянет, увидит, как ей плохо. — Я уже почти не надеялась, что мне дадут Графиню, так и вышло… Весь меццо-репертуар ее. Любаша ее, Азучена ее, Эболи, Лель, Ольга… Проще сказать, что она не поет!.. А теперь еще и Графиня… Если бы только она ушла в Большой!..

Она — это Гороховская. Когда Евгению Гороховскую одновременно пригласили Большой и Кировский, она выбрала Кировский, и уже несколько лет все партии меццо-сопрано пела она: Любаши в «Царской невесте», Азучены в «Трубадуре», Эболи в «Дон Карлосе», Леля в «Снегурочке», Ольги в «Евгении Онегине». А у Светланы в первом составе — ничего, кроме Церлины. Она так надеялась на Графиню в «Пиковой даме», но нет.

— Нет, я же не идиотка, я понимаю! Когда она поет «Господь тебя осудит» — потрясающе, великолепно… Мне с ней не равняться. Но можно же разделить, оставить ей русский репертуар, а мне отдать западный… или часть западного! Разве справедливо, что у меня второй год ничего, ничего?!

Ариша наклонилась к Светлане, неосознанно приняв ту же позу, что и она, дышала в унисон, в глазах плескалось сочувствие, со-чувствие, она словно чувствовала ту же беспомощную обиду, что Светлана. Из-за этого ее редкого качества — не оценивая и не высказывая мнение, чувствовать то же самое, самолюбивая Светлана, для которой невыносимой была жалость, рассказывала Арише все самое стыдное, что стыдно было сказать даже себе самой. Все должны думать, что у нее все прекрасно, лучше всех, и только с Аришей она словно падала в перину любви, понимания, принятия, перед Аришей не стыдно, Ариша — безопасная.

— Помнишь, второй дирижер сказал, что я вообще не меццо? Помнишь, прямо так и сказал: «У сопрано звук куда плотнее, чем у стоящего тут меццо-сопрано». «Стоящее тут меццо-сопрано» — это я… Из меццо меня вытеснили. Уже ясно, что мне не дадут ничего. Но тогда я могла бы петь сопрановые партии!

В принципе Светлана была права — она могла бы петь партии сопрано, граница между сопрано и меццо-сопрано четко не определена. Только в русской оперной школе меццо-сопрано значительно отличаются по тембру от центральных и высоких сопрано, а на Западе различие между меццо-сопрано и центральным лирическим сопрано лишь в диапазоне, и меццо даже как бы улучшает роли сопрано, придает образам драматическую глубину.

— Ты же знаешь… Я ждала, что дадут Ортруду в «Лоэнгрине» — не дали! При том, что я же хорошо играю! Все говорят, что я прекрасно играю! Вот и в «Вечерке» написали, что в Церлине у меня исполнительский темперамент!..

Церлина в «Дон Жуане» была единственная партия, которую Светлана Ростова пела в первом составе, а рецензия в «Вечернем Ленинграде» единственной за последний год, и та была посвящена не одной Ростовой, а Кировскому театру в целом. Написано было, кстати, не слишком хвалебное: что у Светланы Ростовой нет ни настоящих верхов, ни настоящих низов и она возлагает надежды на свой исполнительский темперамент, на красоту звука и на сценическое обаяние.

— Вот «Золушку» хотят ставить… Для Золушки я толстая… — печально добавила Светлана, и действительно, ее фигура перестала быть такой сценичной, как прежде, за последние два года она не то чтобы раздалась, скорее уплотнилась, как будто не только психологически, но и физиологией своей подстраивалась под мужа, рядом с юношески хрупким Ростовым оставалась стройной, а с Лошаком они были как будто два колобка, спеченные из слишком круто заваренного теста.

— А если… Светлана… — Ариша запнулась, ей было неловко называть Светлану по имени и тем более на «ты», но Светлана требовала — Ариша ее самая близкая подруга, а близкие люди всегда на «ты». — Светлана, а если вам… если тебе уйти из театра?.. Ну, знаешь, петь не в театре, а в филармонии?..

— Мне уйти?.. — шепотом повторила Светлана. — Куда мне уйти, в Ленконцерт, что ли?.. Ты что, Аришка, с ума сошла? Я — в Ленконцерт?.. Все будут смеяться… Я певица. Что мне там петь? Русские народные песни?..

— Вы… ты придумаешь, что петь… Может, романсы?.. Ты каждую песню сыграешь, как в театре… Тебя будут любить, и тебе будет хорошо, ты будешь радоваться…

— Ага, радоваться… Целуй скорей и пошли к гостям, слышишь, кто пришел? Ты что, не узнаешь?.. — Светлана с подсказкой напела: — Пора-пора-порадуемся на своем веку…

Когда Светлана с Аришей вышли к гостям, за столом солировал Виталик. Для каждого «маминого дня» у Виталика был припасен какой-то аттракцион, в этот раз он представился иностранцем и разговаривал со всеми «через переводчика». Изображая туповатого немца, Виталик довольствовался ломаным «яволь», «ду бист айн швайн», «ахтунг, ахтунг, русиш шпацирен», «гебен зи мир битте»; «переводчик» — переводчика он, естественно, изображал сам — переводил «ду бист айн швайн» сложносочиненными тирадами о дружбе Советского Союза и Германии, о кино, о еде, и гости умирали от смеха.