Журнал Наш Современник №9 (2003) - Журнал Наш Современник

Однажды с балкона выступал депутат Моссовета: “Я демократ, — начал он свою речь. — Но я пришел сюда, потому что считаю несправедливыми действия Ельцина”. Из толпы раздались свистки. Теперь слово “демократ” действует на кого-то, как красная тряпка на быка. Как, впрочем, и слово “патриот” — по ту сторону баррикад.

Между группами, придерживавшимися столь различных взглядов, не могло быть полного единства. И в кулуарах Верховного Совета, и на площади перед зданием не раз разгорались жаркие споры, доходившие порой до ругани. И всегда находился кто-нибудь, кто пытался успокоить и помирить ссорящихся: “Не надо, сейчас не до этого! Вот когда победим, тогда будем разбираться между собой”. Не победили, но расстались или умерли примиренными. А если бы победили?..

*   *   *

Накануне погода улучшилась, потеплело, выглянуло солнце. Еще шли, хотя и с трудом, переговоры с правительством. Камнем преткновения оказался вопрос о сдаче оружия. Правительственная сторона требовала сдачи оружия ей. Верховный Совет и Руцкой предлагали сдать его под контролем двухсторонней комиссии на склад Дома Советов, то есть туда, где оно хранилось раньше, снять милицейское оцепление и предоставить парламенту эфир для объяснения народу своей позиции. Говорили, что готовы собраться или уже собрались военные эксперты обеих сторон, чтобы детально обсудить условия перемирия. В здании включили электричество. В буфетах вновь появился горячий чай и кофе, бутерброды с копченой колбасой. С утра через пропускной пункт хлынул нескончаемый поток журналистов. Потеплело и на душе. Хотя не было уверенности, что произошел поворот в лучшую сторону. Но так уж устроен человек: пока живет, надеется.

В воскресенье, 3 октября, на втором этаже приготовили две комнаты для богослужения: малую церковь и исповедальню. Принесли иконы, свечи и священническое облачение. И вот в помощь о. Алексею из Свято-Данилова монастыря приезжают монахи. Привозят антиминс, без которого не может проходить православная служба. У престола микрофон, а рядом в коридоре у широких открытых окон устанавливаются громкоговорители для трансляции службы на улицу. Литургия в осажденном Доме! Поначалу как-то не ощущаешь огромности этого события. Слишком мы поглощены политикой. И мало кто предполагает, что на другой день начнется бой и что эта церковь закроется навсегда.

Обычный служебный кабинет. Встроенные шкафы, письменные столы золотистой окраски, паркетный пол. И вот здесь — храм. Алтарь без иконостаса. Вспоминаются домашние богослужения Катакомбной церкви… Как только открылась дверь, в небольшое помещение набилось столько журналистов с телекамерами, что они оттеснили молящихся. Пришлось постепенно выпроваживать эту публику, не уважающую наших святынь. Некоторые репортеры, чтобы лучше снимать, залезали на подоконник, откуда их, как назойливых мух, было нелегко согнать. Не помогают увещевания священника и депутатов. Но в конце концов журналисты один за другим сами исчезают. В самом деле, не всю же службу снимать. Больше становится молящихся, и вместе с ними в комнату входит молитвенное настроение. Рядом с депутатом буфетчица или бухгалтерша. Здесь все равны. Но как жаль, что из двух тысяч человек, находящихся в стенах Верховного Совета, действи-тельно молящихся не набралось более пятидесяти. Некоторые остаются в коридоре, слушают невнимательно, разговаривают, постоят немного и уйдут. Наверное, если бы весь Дом молился так, как молились во времена Минина и Пожарского, исход этого “смутного времени” был бы другой.

В молитву то и дело вторгаются какие-то суетливые мысли. А хорошо ли слышно на улице? Не выдерживаю и спускаюсь вниз. Убеждаюсь, что хорошо. Кое-кто стоит и молится, кое-кто просто слушает. Но народу под окнами тоже немного. У гостиницы “Мир” прекратили музыку. Тоже уважают богослужение, или приказали уважать? А солнце сияет. Светлое Христово воскресение!

Дым от костров стелется по площади. Ходят люди туда и сюда. Кто-то разговаривает — неверующие. Милиция стоит с автоматами. А дальше, за оцеплением, Москва живет своей обычной жизнью. Машины, автобусы и троллейбусы. Прохожие…

Исповедовался, но не причащался. Не приготовился. Не думалось, что завтра будут умирать люди, что я сам могу завтра умереть. И что Дом Советов, такой нарядный и торжественный, такой невоенный — с коврами, картинами, зеркалами, огромными окнами, журналистами, беззаботно распивающими кофе в буфетах, превратится в пылающий факел.

Работать в этот день не хотелось. Убирать мусор, когда вокруг все празднично, когда сама погода, кажется, свидетельствует о перемене к лучшему! Да, ведь в этот день Русской Православной Церкви передали из Третьяковской галереи на несколько часов Владимирскую икону Божией Матери, чтобы москвичи могли помолиться перед ней “О еже сохранитися граду сему от губительства, огня, меча, нашествия иноплеменников и между-усобныя брани”.

Но неисповедимы пути Господни!

*   *   *

Накануне, в субботу, на Смоленской площади была схватка ОМОНа с митингующими. Не обошлось без жертв… Мы заметили, что в той стороне что-то горит. Черный дым поднимался над домами. Может быть, случайный пожар. Но слишком долго не гаснет. Несколько человек, в их числе и я, решили подняться на семнадцатый этаж, надеясь оттуда хоть что-нибудь разглядеть. Долгим был этот подъем — ведь лифты не работали. Наконец добрались. У одного из нас подзорная труба. По очереди смотрим в нее из какого-то кабинета, в котором — как ни странно в этот момент — сидят за письменными столами и работают люди. Видим, что рядом с Министерством иностранных дел улицу перегородили омоновцы с белыми щитами, а чуть дальше — толпа с красным флагом. Но движения никакого не видно. Схватка, наверное, уже кончилась.

Сегодня опять митинг. На этот раз еще дальше от нас: на Октябрьской площади. Но никаких вестей оттуда… В течение почти всей последней недели ОМОН безжалостно избивал людей, пытавшихся прорваться к ним с разных сторон. Очевидцы рассказывают, что особенно охотно били тех, кто не мог оказать сопротивления — женщин, стариков, инвалидов. Загоняли в тупики, сталкивали вниз по эскалатору на станции метро “Баррикадная”. Люди помоложе и посильнее вступали в драку, но толпу всегда удавалось оттеснить. Думали, что так будет и сегодня. И вдруг около четырех часов крики: “Прорвались! Прорвались!”. Со стороны набережной появляются какие-то люди. У некоторых в руках палки и, видимо, захваченные в бою резиновые дубинки, решетчатые щиты. Редкие красные флаги.

Пробиться сюда с Октябрьской площади, когда в Москве десятки тысяч милиции и ОМОНа, кажется настолько невероятным, что кто-то из депутатов предостерегает: “Подождите, это, может быть, провокация”. Но непохоже. Людей все больше и больше. Они улыбаются, приветствуют нас, обнимаются с нами, показывают кровоподтеки от ударов омоновских дубинок. Все больше флагов, изредка монархических. Появляются транспаранты “Трудовой Москвы”. Хочу посмотреть, что делается на набережной и на Новом Арбате. Направляюсь вдоль стены навстречу прорвавшимся людям. И в этот момент начинается стрельба. Такое впечатление, что стреляют откуда-то сверху. Автоматные очереди. Заговорил крупнокалиберный пулемет (кстати, очень удачное выражение: заговорил). Журналист с фотоаппаратом ложится на асфальт. А я нагибают голову, хотя понимаю, что это не спасет. Никогда не был под обстрелом. Позже говорили, что стрельба велась преимущественно поверх голов. Но я сам видел, как в медпункт пронесли одного раненого с пулевым ранением.

Мимо мэрии проходит БТР. На нем несколько человек в солдатских шинелях и без шапок. Крики: “Наш БТР!” За ним едут несколько грузовиков — тоже наши. Стрельба вскоре прекращается. Правительственный БТР, охранявший гостиницу “Мир”, и “Желтая жаба” с громкоговорителем уезжают без боя. Отступает и скрывается куда-то милицейское оцепление. Новые волны народа заполняют площадь, теперь уже со стороны зоопарка.

Хотя выстрелов больше не слышно, говорят, есть опасность, что из гостиницы “Мир” снова откроют огонь. Берусь помогать нашему врачу, который с санитарной сумкой расположился невдалеке от двадцатого подъезда. Подходят пострадавшие. Пулевых ранений больше нет, но есть ушибы и переломы, полученные в рукопашном бою. Приношу из здания стул, затем тащим с кем-то бачок с водой. Продвигаемся ближе к мэрии, но пострадавших больше не видно. Мэрия молчит. Похоже на нашу победу. Подъезжают новые захваченные машины. Появляются милиционеры, пере-шедшие на нашу сторону. Им аплодируют. Площадь перед балконом Верховного Совета заполняется народом. Царит радостное возбуждение. Кто-то советует занять круговую оборону. “Какую там оборону! — возмущаются в ответ. — Мэрию надо брать”.

Начинается импровизированный митинг. Выступают депутаты. Неизвестно откуда появившаяся Сажи Умалатова предостерегает от эйфории: “Это еще не победа”. Другие говорят в том же духе. Но как гром с ясного неба раздается резкий голос Руцкого: “Будем брать мэрию и Останкино!”. После него выступает кто-то другой с призывом формировать добровольческие отряды для захвата телецентра. Вскоре над нами в начинающем темнеть небе проходят, как мне показалось, в сторону Останкина три вертолета. Думаю: как быстро реагирует правительство!.. Трофейные машины начинают наполняться добровольцами. Грузовики с порванным брезентовым верхом и разбитыми стеклами кабин, автобусы, битком набитые молодежью, опьяненной воображаемой победой, отъезжают без всякого порядка. Из окон торчат красные и монархические знамена. Похоже на семнадцатый год, как его изображают на картинах, — грузовики с вооруженными рабочими. Только здесь на двух или трех человек с автоматами полсотни безоружных юнцов. И так лихо, так радостно, по пути махая или грозя прохожим, мчались они через весь город на верную смерть.