Клад - Алан Георгиевич Черчесов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Извини, что прогнала. Зато я ужасно соскучилась.
– Промерзла насквозь. Пойдем внутрь. До рассвета уже совсем близко.
Лежали обнявшись и слушали пошепт сердец. В комнате громко, пронзительно пахло весной, но сквозь нее пробивался и запах иной, посторонний.
– Пахнет странно. Не чувствуешь?
– Тебе померещилось.
– Дай сюда руку!
Поборолись. Завладев его кистью, она поднесла ее к носу. Потом резко вскочила с постели. Карманы плаща оказались пусты.
– Где пистолет… пистолеты?
– Откуда мне знать!
Села на пол, закрыла руками лицо.
– Ты кого-то убил?
– С чего ты взяла? Говорю же, тебе померещилось.
Молчали, пока она не завыла от боли. У нее разболелись все кости. Болела вся кровь и болела душа. Даже тень на полу ее тоже болела.
Он лежал на кровати, не сводя с нее глаз. Почему-то ей сделалось стыдно.
– А ты правда кого-то убил?
– Если честно, не знаю. Возможно, промазал.
– В кого ты стрелял?
– В человека. В человечество я бы попал.
– Просто так вот, вдруг взял и пальнул?
– Это было так просто!
– Но зачем?
– Минутная слабость. Точно как у тебя.
Ее озарило:
– Ты что, мне завидовал?
– Отставать не хотел. Теперь я на шаг впереди.
– Ты стрелял, чтобы я передумала?
– Когда ты прогнала меня, я подумал: тебе надо дать только повод, и ты от меня отречешься. Если ты испугалась убийцы в себе, убийцу во мне ты не стерпишь.
– Потому что тебя так люблю?
– Что-то вроде того.
Она не сдержалась и прыснула. Долго, до колик, смеялись. Попытались заняться любовью, но вышло нескладно, так что почти ничего и не вышло. Их это совсем не расстроило.
– Выпить не хочешь?
– Предпочитаю дойти налегке.
– Я тогда тоже не буду.
За окном перестало темнеть. Каждый из них считал своим пульсом минуты. В кои-то веки земля не дрожала.
– По-моему, все, как хотели. Это был замечательный день. Мы же ни в чем не ошиблись?
– Парашют, – сказал он. – С ним мы с тобой дали маху.
– Мечтали всю жизнь о такой ерунде!
– И боялись всю жизнь, что не сможем.
– Теперь-то уж ясно, что сможем.
– С парашютом – еще не прыжок…
– Есть еще время для ванны? Ты проверял, во сколько сегодня рассвет?
– В шесть двадцать восемь.
– Могу не успеть. Лучше пойдем вместе в душ.
Искупавшись, они облачились в наряды от Каран, Бриони и Босса.
– Галстук надеть?
– Ни к чему. А мне губы красить?
– Разве что самую малость. Не видела, где мой одеколон?
– Ты очень красивый.
– Ты гораздо красивей.
– А вот, например, ты доволен, что я целый день держалась, держалась и додержалась? Я ведь не передумала?
– Я тобой очень горжусь. Но был бы не против, если бы ты передумала.
– Обманщик! И за что я тебя так люблю?
– Для меня это тоже загадка. Хочешь не хочешь, а лично тебе задолжал больше всех как раз я.
– Сегодня ты все искупил. Я сегодня так счастлива!
Он поглядел на часы.
– Шесть двадцать семь. Осталась минута. Готова?
– Почти.
На пару секунд она задержалась у зеркала, подбирая под счастье лицо. Потом взяла мужа за руку и повела на балкон. Они ступили на мрамор и, ободряя друг друга улыбками, чуть подышали апрельской прохладой. Мужчина помог супруге взобраться на балюстраду, после чего сам вскочил на перила и вернул жене свою руку. Она совсем не дрожала (ни рука, ни жена). Когда он вдохнул первый луч, его жадные, звонкие легкие налились до краев торжеством и предвосхищеньем полета. Ноздри защекотало лепестковым благоуханием, и он почувствовал, что в этом шаге вперед, уже сделанном ими, воздушном, свободном, бездонном, заключена последняя правда о том, чего знать никому из живых не положено. Чудо жизни свершилось и было коротким, как миг. Как полет. Как вторжение в вечность.
Здравствуй, утро! Салют, Остров Воздуха! Вот и мы до тебя добрались.
Во сне он и вправду – летал…
Гонконг, 31 октября 2011
Скорость света – еще не предел
В Мексике ученые совершали восхождение на гору инков. Проводники из местных несли багаж. Неожиданно носильщики остановились, уселись наземь и просидели молча несколько часов. Потом так же внезапно поднялись и двинулись дальше. «В чем дело?» – спросили их наниматели. «Мы слишком быстро шли, и наши души за нами не поспевали. Поэтому мы их подождали».
Микеланджело Антониони. За облаками
Спустя час ликованья город уже изнывал. Рев болидов рвал ему перепонки и рисовал горелой резиной по коже дымящихся улиц чернильные татуировки. В номере старой гостиницы, почти задевавшей мозолью фасада петлю автогонок, лежал человек, смотрел в потолок и усердно дышал. Пока за окном драла глотку скорость, он был поглощен самым медленным делом на свете – человек умирал.
Смерть его оказалась боксером: едва он напялил костюм и завязал шнурки на ботинках, она саданула его под ребро и швырнула лицом на кровать, после чего, размазав очки по щекам и дохнув ему в ноздри злорадным молчанием, отступила на шаг, любуясь своею работой и давая понять, что никуда не спешит.
Человек был ей за это признателен. Благодарность – первое чувство, которое будит в нас смерть, когда не торопится нас убивать. Страх приходит вторым, а любимая спутница смерти – отчаянная тоска – добредает до финиша третьей. Теперь-то он знал это точно, испытав по порядку все три настроения, где первым и главным была – благодарность.
Без малого час он потратил на то, чтобы перевернуться на спину. Приняв, наконец, подходящую случаю позу и слезясь жидким глазом на скользкий, как лед, потолок, человек подивился сотворившейся с ним недостоверности: как могло приключиться, что сил его, не хватавших уже и на слабенький крик, вдруг достало на несколько мощных толчков, которыми он, обошедшись без помощи рук, опрокинул себя на хребет? Руки предали тело практически сразу: окаменели и скрючились, впившись костлявыми палками в грудь, отчего так кололо дышать. Собственно, руки и были тем продолжением боли, что боксерским ударом пресекла ритм жизни и голос. Вместе с ними стремительно таяла память, к чему был человек уж совсем не готов. Подобно всем остальным, только не полумертвым, как нынче, а безалаберно, слепо живым, раньше он полагал, что в последний момент земного присутствия перед ним непременно, волшебным восторгом, откроется тайна, постигнув которую, он растворится смиренно душою в небесных глубинах. На поверку же вышло, что истины нет. Не считать
