Луч во тьме - Софья Черняк

Шешеня передал Лисовцу разработанный Кочубеем план освобождения военнопленных.

Решено было начать с завода «Ленинская кузница».

Лисовец надел пальто мужа Лаврентьевны, хорошенько начистил ботинки и, размахивая бамбуковой тростью, стал прогуливаться около завода. Никто не смог бы заподозрить в этом красивом, хорошо одетом господине коммуниста-подпольщика. Скорее всего его можно было принять за коммерсанта, каких много расплодилось в городе.

Дмитрий следил за тем, что происходит на заводском дворе. Военнопленных приводят на работу в 7 часов утра, потом разводят по цехам. Во дворе на разных работах остается не более десяти человек.

Оживленно, даже суматошно становится во дворе в 3 часа, во время обеденного перерыва. «Вот это удобный час, — решил Лисовец. — В этой суете можно выйти с заводского двора на улицу. Главное — не задерживаться на улице, а поскорее скрыться куда-нибудь».

На другой день ровно в 3 часа около завода появился старик с котомкой за плечами — то был Сергей Билецкий. Улучив минуту, когда эсэсовец с плеткой отошел в глубь двора, он бросил через забор кисет с махоркой. В кисете кроме махорки лежали свернутые в трубочку три пропуска на право выхода с территории завода и записка: «Выходите сейчас!» Через несколько минут из заводских ворот вышли трое пленных. На противоположной стороне улицы их ждали Лисовец и друг Билецкого — Петр Сорокин.

— За нами! — произнес Дмитрий и скользнул в проходной двор.

Когда эсэсовцы обнаружили исчезновение пленных, те были уже далеко от завода. Двое из них имели в Киеве знакомых и отправились их разыскивать. А третий — он назвал себя кадровым военным Виктором Левченко — спросил:

— Можно, я с вами? Другой дороги у меня нет…

— Пойдем, — ответил Дмитрий.

В группе Лисовца появился еще один подпольщик.

Поезд на Винницу уходил в 6 часов вечера. За несколько минут до отправления к последнему вагону, в котором обычно ехало гражданское население, подошли двое.

— Предъявите документы!

Рядом с кондуктором стоял чиновник немецкой комендатуры. Как назло, пассажиров было мало. Проверка проводилась тщательно. Дошла очередь и некоего Антона Любезного, предъявившего вместе со своим спутником Виктором Левченко документы и командировочные удостоверения завода «Ганибек» о том, что они работают уполномоченными по заготовке топлива. Чиновник внимательно проверил документы, промычал под нос: «Гут…»

Резко загудел, зашипел паровоз. Вагоны стукнули буферами и покатились. Антон Любезный (это был Сергей Билецкий) и Виктор Левченко забрались на верхнюю полку. Хотелось спать. Нелегко пришлось им в последние дни.

Такую же операцию, как на «Ленкузнице», группа Лисовца провела на заводе «Большевик» и в депо имени Андреева. Свыше двадцати человек удалось им освободить из фашистского плена. Десять из них были переправлены к партизанам.

Но эти операции всполошили оккупантов. Прибежал Шешеня и предупредил: свой человек из полиции передает, что ищут старого крестьянина, который бросал пленным махорку. Кочубей посоветовал Сергею Билецкому на время исчезнуть из Киева. Вот и едут теперь пан Антон Любезный со своим помощником паном Виктором Левченко «заготовлять топливо».

В Винницу поезд прибыл утром. Отдохнувшие за ночь «командировочные» бодрым шагом направились к речке. На левом берегу Буга в землянке жил рыжебородый возчик Иван. Поговаривали, что семья его — жена и пятеро детей — погибли во время бомбежки и Иван немного тронулся. Не известно, как он раздобыл коня с возом, но этим-то он и кормился. К нему и держали путь наши «заготовители». Отыскав Ивана, Любезный сказал:

— Днепр горит.

— Построим мост, — ответил Иван и пожал прибывшим руки.

В землянке Любезный — Билецкий вытащил из рюкзака пуховую подушку, провел по ней лезвием острого ножа и вместе с пухом на пол вывалилась пачка листовок.

— Хитро придумали! — захохотал возчик.

Он оказался вовсе не таким молчаливым, как думали о нем соседи-погорельцы, и конечно же не был «тронутым» — все это была конспирация. Сейчас он отводил душу с приезжими. Иван жадно расспрашивал их о том, что делается в Киеве, о событиях на фронте и в свою очередь рассказал о жизни винничан.

Телегу рыжебородого Ивана видели потом во многих селах Винничины, и везде крестьяне находили воззвание подпольной парторганизации «Смерть немецким оккупантам!» Воззвание разоблачало гнусность нового немецкого земельного закона, только что опубликованного рейхсминистром для восточных областей Альфредом Розенбергом.

(Из дневника Григория Кочубея).

5 октября 1942 года. Познакомился с Дмитрием Л., руководителем новой группы. Это уже тринадцатая по счету группа в нашей парторганизации. Дмитрий мне нравится. Но он слишком горяч. Придется немного сдерживать.

Встреча с ним состоялась в домике на окраине города. Дмитрий прикинулся больным, и я пришел к нему под видом врача.

Договорились с Дмитрием, что его группа и в дальнейшем будет освобождать военнопленных. Я посоветовал ему продумать какой-нибудь новый способ. Махорка, так сказать, выдохлась.

Прошел уже год с тех пор, как я в оккупированном Киеве. Часто задаю себе вопрос: достаточно ли того, что делаем? Ведь мы теперь не те, какими были осенью 1941 года. Сами немцы нас многому «научили». Смело ходим по улицам и днем и ночью. Не успеют оккупанты установить новую форму документа, изменить нарукавную повязку, как все это уже имеется и у нас.

Если бояться гитлеровцев, послушно выполнять все их распоряжения и приказы, то лучше живым лечь в могилу. Даже за то, что держишь дома голубей, они угрожают расстрелом. Если выловишь в Днепре леща длиннее 20 сантиметров — расстрел, не зарегистрируешься на бирже труда — расстрел. Расстрел, расстрел… Как-то сорвал со столба один из самых страшных приказов оккупантов. Когда вернутся наши, отдам его органам, которые будут судить фашистских преступников. Один этот приказ — смертный приговор для них: «Всем евреям города Киева и его окрестностей ровно в 8 часов утра 29 сентября явиться на улицу Мельника, взяв с собой ценные вещи, теплую одежду и белье. Кто не явится — будет расстрелян».

Все они, около ста тысяч женщин, стариков, детей, явились, и их всех расстреляли. Нет, не всех.

Недавно был у Станислава. Меня впустила в дом маленькая женщина с белокурой косой. Поразили ее глаза — большие, темные, кажется, в них застыл ужас. Потом я все узнал. Ее зовут Муся Чернишенко, она — жена Станислава. Как странно свела их судьба! 29 сентября семнадцатилетняя Муся (тогда она звалась Евой), которую война забросила со старушкой матерью в Киев, брела со всеми в Бабий Яр… Станислав каким-то чудом вырвал девушку из этого страшного потока обреченных людей.

Часто думаю: плохо, что меня не было 29 сентября в Киеве. Мы бы подняли на спасение несчастных всех товарищей-подпольщиков. Теперь оккупантам не удалось бы так подло обмануть киевлян. Наши листовки разоблачают преступные действия фашистов. Да и мы не щадим проклятых гитлеровцев.

Не помню, писал ли уже о группе в Крутах. Смелые люди собрались там. Недавно старый врач П. подсыпал белены в самогон, который потом выпили фашистские солдаты, расквартированные в сельской школе. Солдаты совершенно обалдели от белены. Некоторые из них распрощались с жизнью.

Может быть, в то время, когда Григорий Кочубей писал в своем дневнике о докторе Помазе, в Крутах случилось несчастье: гестаповцы арестовали Александра Березнева, отвезли его в Нежин и там расстреляли во дворе городской тюрьмы.

Беда эта потрясла семью. Иван Васильевич Помаз не выходил из своего кабинета. Часами плакала Анна Тимофеевна. Притихли девочки Леля и Надя…

Но друзья-подпольщики не дали им долго предаваться горю. Черепанов и Ткачев привезли листовки. Помаз спрятал их у себя в кабинете под полом. За ними должен был прийти Василий Филоненко.

— Не горевать надо, а мстить, — сказал Ткачев.

Гитлеровцы во все горло орут по радио и шумят в газетах, что большевикам конец, что фашистские войска захватили все Поволжье, что через месяц-другой они будут в Москве, на Урале…

Листовки, которые привезли товарищи, разоблачали эту ложь. Надо как можно скорее разнести листовки по селам, чтобы люди узнали правду и делали все для приближения полной победы Красной Армии.

…В дверь осторожно постучали. Филоненко? Раз, два… Нет, чужой!

— Папа, немцы! — крикнула в страхе Леля.

Врач надел белый халат и пошел открывать дверь.

На крыльце стояли два солдата.

— Гутен абенд, пан! — сказал один.

— Пожалуйста, заходите! — врач указал рукой на кабинет и спросил: —На что жалуетесь?

Солдаты стояли посреди комнаты и смущенно мяли в руках шапки.