Луч во тьме - Софья Черняк

На Фроловской, 3, в первой от ворот квартире, недавно поселилась семья Кудренко: отец — каменщик Иван Кузьмич, кряжистый старик (сейчас строек не было, и ему приходилось сапожничать); мать — маленькая, кроткая Пелагея Григорьевна, которая первая поднималась в этой семье и последняя ложилась спать; двое сыновей — Дмитрий и Федор, оба в отца — высокие, плечистые, и дочь Ольга со своей пятнадцатилетней дочуркой Людой.

Перед войной Кудренки жили на Трухановом острове. Они были завзятыми рыболовами, неутомимыми пловцами. Но оккупанты выгнали семью сродного, насиженного места. Когда дети нашли большую, вместительную квартиру на тихой Фроловской улице, старик запротестовал:

— Зачем нам четыре комнаты? Как их отопишь зимой?

— Зато удобная: два выхода имеет, — ответил Дмитрий.

Отец промолчал. Видимо, не зря сыновья думают о запасных выходах. Дмитрий — коммунист, советский командир, а студент Федор — комсомолец.

Оба попали в окружение, а затем и в плен, оба бежали из лагеря военнопленных. Возвратились домой раненые, измученные, отощавшие, но мать выходила сыновей, и теперь они работают в немецких фирмах.

Отца это очень угнетало. «Ой, не так живут сыны… Неужели будут на этот рейх работать?» — думал старик, ремонтируя старую, расползающуюся под руками обувь. Однажды он заговорил с Дмитрием.

— Сынок, вернутся наши, спросят: «Ты же коммунист, а чем народу помогал?» Что ответишь? Немцам телефончики прокладывал…

Дмитрий с нежностью посмотрел на отца и обнял его.

— Не будет вам стыдно за меня, батя. Если что случится, товарищам моим передайте: боролись с захватчиками ваши сыны. Кабели под скобами мы с Алексеем рубим. Вот оно как! Что можем, делаем… Недавно немного тола раздобыли и взорвали колодец, через который телефонные кабели проходят. Но об этом ни гу-гу, понимаете, батя? — Дмитрий говорил быстро, волнуясь, словно боялся, что не успеет обо всем поведать отцу.

Старик с глубоким вниманием слушал сына. Он был рад, что Дмитрий — честный и смелый человек, но в то же время тревога за его судьбу сжимала отцовское сердце. Иван Кузьмич только повторял:

— Хорошо, сынок, хорошо…

Внезапно этот разговор оборвался: в комнату вбежала внучка:

— Дядя Митя, вас кто-то спрашивает, — крикнула Люда и исчезла так же неожиданно, как и появилась.

— Гром и молния, а не девочка, — заворчал дед.

На пороге появился человек.

— Николай, дружище! Пришел! — воскликнул Дмитрий и бросился к Шешене.

Дмитрий провел гостя в свою комнату.

— Не выгонишь? — шутливо спросил Шешеня.

— Еще спрашиваешь, Коля. Может, тебе негде жить, так оставайся у нас.

Шешеня отрицательно покачал головой.

— Спасибо, Митя. Квартира есть. А вот Колей меня звать не надо… Я Жорж, — и вынул из кармана бумажку, которая свидетельствовала, что предъявитель сего Георгий Шешеня служит в немецкой армии и имеет право находиться днем и ночью на территории железной дороги.

Кудренко удивленно посмотрел на друга:

— Ты же говорил, что работаешь грузчиком в порту.

Шешеня рассмеялся:

— И там приходится, и тут… понимаешь?

— Кажется, понимаю, Жора, — Дмитрий немного помолчал, потом спросил напрямик: — Скажи честно, Николай, ты связан с подпольем? А мы с Федей и Кучеренко, словно слепые котята.

Как бы отвечая на вопрос Дмитрия, гость сказал:

— Нам нужна конспиративная квартира. Как думаешь, родители твои согласятся? Надо только предупредить их, что это очень опасно.

— С родителями поговорю. Уверен — согласятся. А мне с Федей какие угодно задания давай хоть сейчас.

— Оружие — вот что главное! Партизаны ждут его. Ищите. И люди в лесах очень нужны. Это, Митя, самое главное задание. Понимаешь?

— Понимаю!

(Из дневника Григория Кочубея).

10 сентября 1942 года. На Железнодорожном шоссе нельзя показываться. Снова появился какой-то тип. Руководящий центр запретил руководителям групп и членам центра нашей парторганизации даже приближаться к шоссе.

Нужны новые конспиративные квартиры.

Если б удалось выведать в гестапо, что им известно о нашем шоссе, почему они стали так им интересоваться. Надо непременно иметь там своего человека. Поговорю об этом со Станиславом.

Дела идут хорошо. Наладили изготовление нарукавных повязок, и теперь наши люди могут ходить по Киеву круглые сутки. Типография работает бесперебойно. Даже в краске уже не испытываем нужды — сами научились ее изготовлять. Жжем кабельную резину (ее много на свалках), подставляя кусок стекла, к осевшей копоти добавляем немного скипидара и олифы — вот краска и готова. Это Борис додумался. Вообще его группа работает смело.

Недавно сорвали отправку в Германию партии троллейбусов, которые изготовили на трамвайном заводе. Ну и помучили же подпольщики своих начальничков! То переставали действовать моторы, то не открывались двери, а то вдруг вылетали стекла. А когда наконец новенькие синие троллейбусы погрузили на платформы и шеф завода на митинге пожелал счастливого пути, таинственно исчезли сиденья. Говорят, шеф был до того расстроен, что даже не пожаловался в гестапо, чтобы его, чего доброго, не обвинили в беспорядках на заводе.

Хорошие новости и у Николая. Когда он рассказывал мне о визите молодых рабочих из «Общества Сименс» к инженеру-немцу, подумал: «Вот влипли!» Но оказалось, что немец стоящий. Ребята систематически навещают его, слушают московское радио и переводят ему советские сводки.

Немец быстро понял, с кем имеет дело, и между хлопцами и инженером теперь никаких тайн. Он помогает переводить на немецкий язык наши листовки для фашистских солдат, в которых мы призываем их бросать оружие. Инженер делает это с большим увлечением, а на днях даже сам пошел на вокзал и подбросил в эшелон, идущий на фронт, целую пачку листовок.

Вот какие у нас появляются друзья!

— Маша, прощайте! — Шешеня пожал маленькую руку Марии Степановны Омшанской.

— Уже идете? Присядем перед дорогой.

— Можно. — Шешеня сел в старинное, с полинявшей обивкой кресло, и пружины жалобно застонали под тяжестью его тела. — Сыграйте, Машенька.

Маша подсела к роялю. Посмотрела на Николая: что сыграть? Затем встряхнула головой, мол, сама знаю, и бетховенская «Аппассионата» понеслась далеко, далеко… Ему вспомнилась мирная, довоенная Москва, зал консерватории и талантливый юноша Эмиль Гилельс у рояля. Тогда Николай слушал «Аппассионату» впервые… Шешеня порывисто поднялся:

— Недаром Ленин говорил, что лучше этой музыки ничего на свете не знает. И я бы слушал ее ежедневно. Но нельзя, надо идти. Кто знает, вернусь ли…

— Не люблю глупостей! — Мария стукнула крышкой рояля.

В комнату влетел Костя, старший сын Марии Степановны.

— Ну, как там, сынок?

— Во дворе точно все вымерло.

Когда к матери приходили товарищи, Костя забирался с книжкой на веранду. Оттуда хорошо виден двор.

Шешеня еще раз попрощался.

— Котик, проводи меня, — попросил Николай.

— Сейчас! — и парень натянул на голову старую отцовскую кепку.

— Ну, желаю удачи, — Мария Степановна пожала руку Николаю и подошла к окну.

Вот Шешеня с ее сыном вышли на улицу. Омшанская смотрела им вслед. Высокая фигура Николая долго еще маячила между деревьями сквера, потом исчезла за углом. Мария Степановна устало опустилась на диван и задумалась.

В последнее время она быстро утомляется. Видно, дает себя знать нервное напряжение. Хорошо, хоть товарищи разрешили уйти с биржи труда. Марии казалось, что ее вот-вот там схватят, арестуют. Что тогда будет с ее мальчиками?

В пиджак Шешени Мария Степановна зашила небольшое письмецо. Если Николаю посчастливится добраться до партизанского отряда, то, может быть, оттуда удастся переправить письмо на Большую землю, а там уж оно разыщет майора Омшанского, и Георгий Андреевич, ее муж, узнает, что Мария и мальчики живы, здоровы. Тогда ему будет легче воевать, а ей — не так страшно в случае провала.

Костя проводил Шешеню до Житного базара. Оттуда до Святошина Николай доберется трамваем. У него в кармане удостоверение работника Политехнического института. Ведь тем, кто не работает, запрещено пользоваться трамваем. Впрочем, и работающим ездить можно только утром и вечером, и то лишь на задней площадке: трамвай только для арийцев.

До 49-го километра Житомирского шоссе Шешеня дойдет пешком, как это делали бородач Бойко и комсомолец Лазебный.

Крепкую группу создал Лазебный на 49-м километре. Основное ее задание — добывать продовольствие для партизан и киевских подпольщиков. Кроме того, Кочубей поручил группе Лазебного связаться с партизанским отрядом. И вот три дня назад к Марии Омшанской пришел парень с паролем от Лазебного. Юноша назвался Андреем и попросил немедленно связать его с Павлом. Мария Степановна в тот же день устроила встречу Кочубея с парнем.