Долгая ночь (сборник) - Ф. Шумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что-то новое у нас! Студент осматривает место происшествия с двумя трупами!
— Да вот, понимаешь, этот негодяй — шоферюга грузовика, специально такое время выбрал, когда у нас никого кроме Воробьева в горуправлении не было. Я перед начальством краснею, Романцов на орсовскую базу укатил, ты со своим Марконей по душам беседуешь, дежурный следователь на выезде.
...Про квартирного вора со смешной фамилией Марконя Селиванов, конечно, ввернул зря. Не иначе, от досады. Вчера сам же сказал — а что, попытайся! Может, разговоришь своего Марконю. Может, его рук дело... В райотделе давно висела кража, уж больно схожая с той, на которой попался Марконя. Кулагин с ним вчера, считай, до ночи просидел, и совсем не напрасно: Марконя поначалу ершился, потом рукой махнул, а — пишите, мол, гражданин следователь, моих рук дело! Со всеми деталями и рассказал, как в дом забрался, где что лежало, чем поживился, и все это перекрылось старым протоколом осмотра и перечнем похищенного.
Если б это новое дело с утра не испортило настроения, Сергей чувствовал бы себя совсем именинником. Он, когда к Селиванову шел, думал о новых хлопотах, неизбежных, когда надо возобновлять приостановленное дело, соединять два разных дела в одно производство, но хлопоты эти были обычные, рабочие. Даже при мысли о «плюхе» горечи на душе больше не было.
Теперь же Сергей просто не знал, как поступить. Отказаться он не мог: автодорожные дела вел только он. И чем скорее за такое дело возьмешься, тем лучше. Тут иной раз не сутки — час может быть решающим. Шоссе, сотни машин туда-сюда, всё затрут, заездят... Конечно, прежде чем к Селиванову идти, надо было хоть в дело заглянуть...
Селиванов, так и не выпуская тонкой папочки, спросил:
— Кому же тогда это дело отдать, как считаешь? У кого из наших меньше шансов его загробить?
И Кулагин нашел выход:
— Давай я его сначала гляну, тогда видно будет.
Вернувшись к себе, Кулагин постоял у окна. Между рамами привычно упиралась в косяки сваренная из железных прутьев решетка. Ему было не по себе: вот, с Селивановым зря поцапался... Опять же восьмое дело... Хорошо кинознатокам: втроем ведут одно-единственное дело, ни сроков у них, ни прокурорского надзора... Вот бы себе так! Нет, Селиванова можно понять...
Сергей присел на подоконник, раскрыл папочку...
Селиванов позвонил через час, спросил сердито: что дело не несешь?
— Я, Павел Савельевич, с твоего разрешения себе его оставил. Только завтра утречком дай мне Воробьева. И пусть пока со мной поработает. Лады?
— Почему бы тебе не поехать на место сегодня?
— Сегодня Рагулину обвинение надо предъявить, срок вышел.
Рагулин, жилистый и лысый, был элементарным психопатом. Его сжигала ненависть ко всему белому свету. Больше пяти минут он спокойно разговаривать не мог, не хотел и не умел, чуть что — срывался на крик. Напиваясь до зеленых чертей, истязал жену и трех девочек. Жена, неизвестно чего ради, терпела и не жаловалась, зареванные детишки разлетались по соседям. Когда Кулагин две недели назад по вызову впервые приехал к Рагулину, начавшему снова пьяно куролесить, и увидел забившихся в уголок испуганных девчушек, у него тогда зашлось сердце...
Рагулин в тот раз раскричался: нет такого закона, чтобы муж не смел учить собственную жену, отец — детей, а как учить — вы мне не указчики!
Словом, с Рагулиным возиться пришлось чуть не до вечера.
На обратном пути Сергей неожиданно для себя вышел из автобуса на Кузнецком проспекте; отсюда до областной больницы было рукой подать.
Ему выдали тесный, порядком застиранный халат без единой пуговицы и длинным сумрачным коридором провели в палату. В небольшой, на четыре койки, комнате за столом сидел черноглазый мальчик и рисовал корову, раскрашивая ее почему-то в зеленый цвет. Медсестра, немолодая усталая женщина с темным, посеченным морщинами лицом, коротко кивнула на мальчика и ушла. Кулагин подсел к столу.
— Ты кто, тоже больной? — спросил мальчик, поднимая глаза. — Или ты врач?
— Врач, — ответил Сергей, осматриваясь. — А где же твои соседи?
— На ужин ушли.
— А ты что же?
— Я не ходячий, мне сюда носят.
— Почему ты не ходячий?
— Мы с папой и мамой в машине опрокинулись. — Мальчик вздохнул и, повторяя, видимо, чьи-то слова, добавил: — Что вы, там целая история была.
— Нога сильно болит?
— Не очень. А мама скоро за мной придет?
Кулагин не ожидал такого вопроса и растерялся, не зная, что ответить. Какими же мелкими показались ему все его недавние невзгоды по сравнению с тем, что произошло в жизни этого пацана...
Неожиданно севшим голосом Сергей спросил:
— Почему же у тебя корова зеленая? Разве такие бывают?
— Не бывают, — согласился мальчик. — Но у меня нет рыжего карандаша.
— Как тебя зовут?
— Сережа.
— Тезки, значит. Вот и познакомились. — Только сейчас, когда настала пора прощаться, Кулагин остро пожалел, что не догадался купить хотя бы яблок. — Ну ладно, тезка, я пошел, а завтра забегу еще. Не возражаешь?
Жена ворчала привычно, потом от слова к слову стала раздражаться:
— Мог ведь позвонить, раз задерживаешься! Только о себе думаешь! Эгоист высшей марки!
В ее представлении это было самое унизительное, что можно сказать о человеке. Катерина не была ни злой, ни вредной, они совсем не плохо жили первые годы, но теперь что-то разладилось. Кулагин уже по опыту знал — лучше промолчать: она выговорится. Да и состояние у него сейчас такое: даже на жену смотреть не хочется.
Она хлопнула дверью и ушла в спальню и весь вечер пробыла там, предоставив мужу возможность поразмышлять наедине о смысле семейного благополучия. И Сергей, напряженный, оцепеневший, еще хранящий в памяти серьезный взгляд осиротевшего малыша, рисующего в больничной палате зеленую корову, проторчал до полуночи у телевизора, незряче уставясь в экран, где куда-то шли какие-то люди, о чем-то говорили и смеялись. Мысли его были заняты двумя людьми: разобиженной женой и маленьким мальчиком, спящим сейчас на больничной койке. Впрочем, Кулагин думал и еще об одном человеке — о водителе грузовика, разбившего на полном ходу легкие «Жигули». Его предстояло найти, и Сергей пока не знал, как это сделать...
