Однажды в СССР - Гатин Игорь

Отделаться от послевкусия услышанного на этом занятии по теории торговли Ромка не мог весь оставшийся день. Особую контрастность мысли приобрели после лекции по истории КПСС, когда он поздно вечером возвращался, как всегда, на тридцать девятом трамвае, из университета в общагу. Это были редкие минуты, когда он оставался наедине с самим собой и своими мыслями. Трамвай пустой, сидишь, глядя в ненастную темноту за окном, а в голове сами собой всплывают вопросы. И даже нелицеприятные ответы на них.

Женщина-лектор очень интересно рассказывала о событиях осени 1917-го. Он очень любил этот момент истории, когда большевики наконец-то вышли из подполья и взяли власть по праву сильного, заставив всех колеблющихся и трусливых определяться, по пути им с революцией или нет. Вот и ему пришло время определяться. События последнего времени развивались очень стремительно. И то, что начиналось с желания проверить себя и не представлялось серьёзным, вдруг превратилось чуть ли не в главную часть его жизни. Теперь весь распорядок дня подчинялся Ленкиным звонкам:

«Приезжай во столько-то. Примерно девятьсот». И он мчится, изменив и отменив другие планы. А как же – здесь всё серьёзно, и прежде всего цифры. Не надо лукавить с собой – это стало главным, а всё остальное – работа, учёба, перевод на дневное, ради которого это и начиналось, – второстепенным. Потому что там – какие-то розовые сопли: переведусь, окончу, распределюсь, за границу направят… Или: не переведусь, не распределюсь, не направят. А здесь он за месяц заработал две с половиной тысячи. Это зарплата инженера с высшим образованием за полтора года. Но главное даже не деньги. С ним уважительно, на равных общаются взрослые серьёзные люди. Он вспомнил, как ещё совсем недавно на него смотрел Резо. И как сейчас! И какие крупные серьёзные вопросы он теперь решает. Всё вроде так. Но сегодня Ольга Ивановна чётко показала, где он находится. И лекция про революцию подтвердила это.

Никакой он не верный ленинец и не будущий борец за возврат идеалов. Он – начинающий хапуга. Молодой, да ранний. Потому-то, раскрыв рот, слушал науку, как не попадаться. Вместе с другими потенциальными воришками. Нет, он не собирается опускаться до обвешивания сограждан. Он собирается… А почему, собственно, собирается? Он уже ворует по-крупному! И неважно, что он не крадёт у кого-то конкретно. Он крадёт у государства, а значит, у всех сразу. И ему очень полезным показался опыт тёртой торгашки. Этот опыт был похож на то, как его инструктировала Ленка: «Обращай внимание на всех вокруг, когда заходишь и, главное, выходишь с товаром. Если увидишь какого-то человека дважды, лучше не заходи». И так далее. Но самое главное, в чём они были абсолютно едины: «Если попались, не вздумайте говорить, что делились с директором или кассиром. Это уже организованная группа, система и так далее, что лишь усугубляет положение. Тем более что доказать вы всё равно ничего не сможете. Только коллектив против себя восстановите. А коллектив – это очень важно в нашем деле. Если же поведёте себя правильно, то и на помощь директора и всего коллектива можете рассчитывать. Возможно, директор найдёт концы – все же люди, в одном котле варятся – и решит вопрос. Но даже если отмазать не получится, то положительная характеристика с места работы – тоже большое дело. А трудовой коллектив может ходатайствовать о том, чтобы взять на поруки оступившегося товарища», – это Ольга Ивановна.

«Милый, но ты же меня не заложишь, если попадёшься? Если что, бросай сумку и беги, ты же спортсмен. Даже если поймают, к вещам привязать труднее. Где ты – и где сумка. А что понятые скажут? Они тебя с сумкой и не видели. В конце концов, говори, что нашёл или незнакомый человек передать попросил. Главное, не колись, что от работника торговли получил, потому что это организованная группа и использование служебного положения – отягчающие обстоятельства. А так, может, и решу вопрос – есть кой-какие связи».

Да, он уже по уши в дерьме. Это факт, и не надо себя оправдывать. А главное – он не хочет себя оправдывать. Положа руку на сердце, ему нравилось его теперешнее положение – в нём появилась какая-то значительность, причастность к тайному и запретному. Он начал свысока поглядывать на окружающих. Обычные люди – они живут обычной жизнью. Он же рискует, почти как разведчик, и у него уже начал прорезаться аппетит к деньгам – тем ниточкам, дёргая за которые получаешь возможность манипулировать людьми, а значит, власть над ними. Не это ли ещё неотчётливое, но уже манящее чувство было истинной причиной его стремления к карьере, а вовсе не декларируемая тяга к социальной справедливости?

Когда он добрался до дома, дверь, к счастью, не была закрыта изнутри. Очередная девушка успела покинуть комнату до его прихода. Горел только ночник. Из магнитофона лилась волнующая мелодия. Олег лежал на кровати с бутылкой в руках. Ящик чешского пива – редкий дефицит, который можно было достать только по ресторанной цене и только у знакомого метрдотеля, – стоял между кроватями. Он молча взял бутылку, открыл об угол кровати, чокнулся с товарищем и, тоже не раздеваясь, повалился на жалобно скрипнувшие пружины. Так они лежали и молча пили пиво. У него был трудный день. Он принял непростое решение. И он ни о чём не жалел. А пиво оказалось на редкость хорошим!

В ресторане было шумно. Играл ВИА, хмельные посетители громко и настойчиво, перекрикивая музыку, пытались донести до окружающих чрезвычайно умные мысли, которые обычно посещают людей после третьей рюмки. Важные официанты в единой униформе – чёрный низ, белый верх, чёрная бабочка – горделиво разносили подносы, на которых среди тарелок обязательно виднелись пузатые графинчики с беленькой или коньячком. Коньячок был дорог. Неподъёмно для простого советского человека, который почему-то гордо, но явно незаслуженно именовался хозяином своей страны. Беленькая, впрочем, тоже кусалась. Рупь семьдесят сто грамм. Однако! А коньяк – три пятнадцать! С ума можно сойти! А зарплата – сто двадцать. Хорошая – сто семьдесят. У профессора – триста и санаторий раз в году гарантирован. Ему и жене. Жить можно! Ещё имелись шахтёры, полярники и космонавты, но там особый случай: родное государство было очень рачительным, если платило, то и забирало – здоровьем, жизнями. И не терпело конкуренции. Поэтому всякие особо шустрые – вроде мясников, таксистов и автослесарей, которые умудрялись корректировать принцип социальной справедливости по своему усмотрению, а не так, как он виделся из-за кремлёвской стены, – вполне могли рассчитывать на суровое пролетарское возмездие. Ну а для конченых отщепенцев – фарцовщиков, валютчиков и проституток, если, конечно, они не находились в тесном сотрудничестве со всемогущим КГБ, – это самое возмездие было практически гарантировано. «Ешь ананасы, рябчиков жуй – день твой последний приходит, буржуй!» Предчувствуя скорую расплату, весь этот сброд предпочитал заливать страх водкой и коньяком в ресторанах – рассадниках разврата. Так учила советская пропаганда. Честные же советские люди туда – ни ногой. Да и попробуй они, вопреки пропаганде, сунуться – не тут-то было. Во-первых, на какие шиши? Во-вторых, швейцар не пустит – куды это ты, мил человек, намылился? Мест нет! Видать, всё сбродом да отщепенцами занято. Сколько же их у нас?! А чтобы попасть-таки в число счастливчиков или сброда – уже не поймёшь, – швейцару надо дать. А чтобы он взял, он должен тебя знать. То есть ты должен быть своим, завсегдатаем. Заколдованный круг.

Ромка тоже по первости робел. Но быстро освоился. Поначалу с Олегом пару раз наведался – понравилось.

В голове приятно шумит. Вкусно – не то слово! Действительно чувствуешь себя человеком! Не каким-то абстрактным, а здесь и сейчас! И хочется, чтобы это повторилось. И нестрашно совсем, и швейцар, дядя Вася, уже по-свойски подмигивает, и официант, Коляныч, хоть в отцы годится, а по имени-отчеству величает. Прошлый раз трёшник на чай оставил – по пьяни-то раздухарился, так до дверей провожал. Приходите, говорит, Роман Александрович, ещё, для вас столик всегда найдётся! И уже без Олега встречают честь по чести, а дружки на это дело всегда найдутся.