Лишние мысли - Евгений Москвин

Снова покачал он головой, на сей раз с таким видом, будто его вынудили к чему-то.

— Пойду спать… Оставайся сегодня у меня.

— Хорошо.

— Ты идешь в дом?

Вадим ответил, что нет, он, пожалуй, еще посидит немного, но пусть Вирсов не волнуется — он потушит костер…

Около половины первого Вадим проснулся в кресле и решил спуститься вниз, чтобы выпить стакан воды. В доме уже все спали. Выйдя на лестницу, он пошарил в темноте, однако так и не найдя выключателя, стал спускаться в потемках. Но едва мысок его ноги коснулся второй ступени, как тут же замер в этом неустойчивом положении, — показалось Вадиму или действительно он услышал внизу странный звук, какой бывает, если осторожно провести лезвием ножа по полировке? Он прислушался. Через несколько секунд звук повторился, да вдобавок к нему послышалось еще и осторожное пошаркивание. Увидев, что свет нигде не горит, он вспомнил вдруг, как Вирсов все распространялся об исчезнувших вещах, бесшумно спустился по лестнице и застыл на пороге обеденной комнаты. Там явно кто-то был; вязкая темнота постоянно нарушалась неким движением инородного тела — так нарушается фокусировка фотоаппарата, когда прямо перед объективом появляется предмет, — а странный звук, который Вадим услышал, еще пребывая на самом верху лестницы, издавали, по всей видимости, выдвигаемые ящики серванта.

— Кто здесь? — громко сказал Вадим, и, не дожидаясь ответа, метнулся влево, к лампе, стоявшей на тумбочке. Тусклый свет озарил половину комнаты, и тот, кто в ней находился, вскрикнул и инстинктивно прыгнул в темный угол.

У Вадима сдали нервы: он вооружился подсвечником, стоявшим на краю стола и, чувствуя, как на запястье ему свалилось несколько крупиц засохшего воска, постоял несколько секунд в нерешительности, но потом, стараясь скрыть свой испуг, все же двинулся вперед, к дальней стене, в которую, точно желтые катерные борта, с двух сторон упирались световые волны.

— Вылезайте оттуда сейчас же!

— Не кричите… — послышался сдавленный шепот.

— Выходите, иначе вам не поздоровится, — повторил Вадим, уже ровно.

Некоторое время ничего не происходило, затем желтые борта неизвестно от чего покачнулись, и в правом возникла женская фигура, завернутая в темный платок. Женщина все еще прятала свое лицо под платком, и Вадим мог видеть только бледный лоб, но когда он протянул руку и, преодолевая последние сопротивления неизвестной, отодвинул с ее лица край вязаной материи, оно показалось ему знакомым. Женщина была еще не старая, но пожилая; гладкость кожи лишь вокруг губ нарушалась глубокими морщинами, отчего рот напоминал вулканическое жерло.

— Кто вы? Что вам здесь нужно?.. — спросил Вадим, она не отвечала, — ну все, с меня хватит, я звоню в милицию.

Он потянулся к настенному телефону, но внезапно его взгляд упал на фотографию, висевшую слева от аппарата, — ту самую, в деревянной раме, — и рука Вадима пораженно зависла в воздухе. Его глаза, преодолевая полутьму, уловили явное сходство между молодой женщиной на фотографии и той, которая стояла теперь перед ним, — это было родство сквозь время, подобное тому, какое чувствует писатель по отношению к своим собратьям по перу, отделенным от него веками и расстояниями. Женщина тоже взглянула на фотографию и спрятала лицо под платок, чем только выдала себя.

— Боже мой! Это же вы!.. Поверить не могу!

Он повернулся и стал пристально вглядываться в ее фигуру, ибо у него все же еще оставались кое-какие сомнения. Женщина теперь уже не прятала лица, решилась… и прошептала:

— Да…

— Господи! Не далее, как сегодня, он рассказывал мне об этом фото… и о вас. Но это же события бог знает какой давности! Что вы здесь делаете теперь?

Некоторое время она молчала, а потом, когда все же заговорила, голос ее чуть дрожал, но видно было, что это ненадолго, потому как, будучи явно не из робкого десятка, она теперь быстро обретала спокойствие.

— Вы его сын?

Вадим покачал головой.

— Видно, он знает вас достаточно близко, раз рассказал, что между нами случилось.

Вадим мог бы ответить, что ему как раз толком-то ничего и не рассказали, но благоразумно промолчал.

— Скорее всего, по большей части это была ложь… я хотела взять что-нибудь из его вещей. Проклятый мерзавец, бросил меня много лет назад с ребенком на руках, забыл о нас, ничего не давал… ладно меня не любил, но хоть бы сына своего вырастил… но ему до этого никакого дела… Я эти вещи для Петьки беру. На рынке можно за них хорошие деньги выручить. Он серьезно заболел. Мы все продали… Знаете, как это, ночевать в подвале хлебного завода? Спать на полу между мешками с мукой, а когда тебя прогонят — в ночлежке для бездомных? — женщина едва не перешла на крик и еще выше подняла голову. Ее благородство в этот момент граничило с надменностью.

Вадим собрался с мыслями и поспешно облизнул пересохшие губы.

— Сколько лет вашему сыну?

— Тридцать.

— Вот значит как… но это не так уж и важно, вам следует обратиться в суд, чтобы тот обязал Вирсова содержать сына.

— Нет… нет… даже связываться не хочу, — решительно произнесла женщина.

Вадим удивленно посмотрел на нее. Теперь уже она окончательно успокоилась, и лицо ее, светившееся мудростью, четко выделялось на более тусклом фоне стены. Она словно бы одним своим видом рассказывала ему историю всей ее жизни и мучений, которые довелось испытать ей, и от этого он начинал испытывать настоящее благоговение. И еще кое-что пришло ему в голову: и правда создавалось впечатление, будто перед ним монахиня; он не знал, что имел в виду Вирсов, когда говорил это, но Вадим подумал о чисто внешнем сходстве — сейчас ее темный платок сильно походил на мантию.

Вадим спросил ее, как она вошла сюда.

— А вам что?

— Скажите, и я…

— Что вы? Отпустите меня? Посмеете ли вы поступить иначе, если есть у вас хоть капля совести?

— Нет, нет, я просто хотел… — Вадим запнулся и в нерешительности прибавил, — …хотел помочь вам. Вы не понимаете, что делаете. Вы решили пойти на справедливое воровство? Умно и по-божески, но вовсе не значит, что вас за это никто не накажет. Я хранитель местного музея, которым владеет Вирсов. У меня есть ключ. Я могу дать вам ценный экспонат, вы выручите за него хорошие деньги.

— Вы лжете. Кража из музея вызовет еще больше подозрений.

— Нет, не вызовет. Даю вам честное слово. Можете довериться мне.

Пожилая женщина посмотрела на него. Секунду казалось, будто она мешкает, но потом она с прежней решимостью покачала головой.

— Нет. Мне нужно для своего сына и не более.

— Я знаю, но вы все равно приходили бы сюда еще несколько раз, а это слишком опасно, — продолжал убеждать Вадим, — Вирсов уже беспокоится о пропаже вещей. Откуда взялся у вас ключ от дома? Он мог попасть к вам только одним путем — очевидно, от слесаря, некоторое время назад менявшего в этом доме замки.

— Неправда!

По тому, насколько порывисто она выговорила это слово, Вадим сразу понял, что догадка оказалось верной.

— Вирсов подозревает этого человека. И если так будет продолжаться и дальше, его, вне всякого сомнения, привлекут к ответственности.

— Хорошо, что же вы предлагаете?

— Отдайте мне ключ, а ровно через пять дней приходите в музей в это же время. Сегодня вы успели уже взять что-то из вещей? Если да, то верните их. Прошу вас…

— Нет, ничего я не брала.

— Хорошо, если так. Тогда отдайте ключ. Уверяю вас, намерения мои исключительно благородные. Отдайте его мне…

Вадим еще мог бы прибавить, что на кону стоит едва ли не жизнь ее сына, но почувствовал, что это лишнее, ибо женщина, похоже, и так уже начинала доверять ему, если только в сложившихся обстоятельствах было вообще уместно это слово — «доверие». Сейчас главное было забрать у нее ключ. Наконец, его попытки увенчались успехом.

— Идемте со мной…

Стараясь ступать как можно тише, они вышли через передние двери. При этом он слегка обнял ее за плечи и снова чувствовал восхищение этой женщиной.

По-прежнему в воздухе пахло озоном, но дождя так и не было.

— Как зовут вас? — спросил он, когда они были уже на порядочном расстоянии от дома.

— Надежда.

— Чем болен ваш сын и где сейчас находится?

Надежда сказала, что у него что-то с сердцем, очень редкая и трудно излечимая болезнь. Он лежит в больнице соседнего города И***— туда они перебрались года два назад из Уфы. В Уфе Петр потерял работу; за неимением средств пришлось заложить квартиру, которую, в конце концов, у них и отняли. В И*** им обещали другую, однако по приезде они так ее и не получили. Ночевали на хлебном заводе — она давала сторожу бутылку водки, и он пускал их. А потом Петр слег. Теперь ей приходится платить деньги за его лечение в больнице, но врачи говорят, что шансов выжить у него немного. Совершенно случайно она узнала, что Вирсов проживает в соседнем городе, и приняла решение, что теперь-то и возьмет «то, что с него причитается».