Движение без остановок - Ирина Богатырёва

— Как ты мог оставить меня? Как ты мог меня бросить? Все вы предатели! Все! Все!

— Мелкая, да ты что? — Он встаёт и вдруг хочет обнять за плечи. Мне не хочется этого и стыдно своих слёз, я вырываюсь, отворачиваюсь и причитаю.

— Я им сказал, что мы остались и почему, этим альпинистам, а они предложили с ними на базу, за продуктами. До базы часа два, там баня есть. Я же говорю, дорога нам поможет. Вот выздоровеешь, пойдём вниз, помоемся.

— Помоемся… — произношу мечтательно, будто в первый раз слышу.

Сижу и смотрю в котелок, и от сытного его варева, от запаха и тепла не чувствую голода. Треск костра. Звёзды сквозь лапы кедров. Безветрие и тишина.

— Ты зачем столько хвороста набрал? Зимовать тут собрался?

— Хотел общаться с духами. Но пока шёл с базы, хорошо так стало и тихо. Не захотелось охоты. Такой огромный вокруг нас мир, Мелкая. А мы такие маленькие, хрупкие и одинокие, всё движемся куда-то в этом мире. Но если заглянуть в суть, увидишь, что этого всего нет.

— Как — нет?

— Так — нет. Безграничное тёмное море вокруг, и от этого — трепет. Смотри, Мелкая: лето, и жарко, и вечер, и жёлтый свет на веранде, и запах — запах нагретой и остывающей к ночи земли.

Стоя на веранде под лампой, под тихий шелест крыльев бледных бабочек, будешь вглядываться в сад, и будет казаться, что его нет. Что это тёмное море вокруг, а его, сада, нет. И ничего нет больше, только ты один, выхваченный из темноты кругом желтого тусклого света.

«Но что это за искры мерцают? — спросишь ты. — Светляки или звёзды?»

«Звёзды, — отвечу я. — Светляки».

— Да. Понимаю, — киваю я и действительно впервые его понимаю.

Всё было как сон, хотя сном не было. Озеро замерло рядом, и ледники отражались в бездонной его глубине. Небо было холодно и черно. Но нам не было зябко, и о еде мы забыли, а сидели и впитывали всю пустоту, и добрые духи места, добрые мои братья, окружали нас и были почти осязаемы.

Мы ушли в палатку и впервые спали, крепко обнявшись, нам было тепло.

Через два дня мы ушли. Нога моя стала здоровой, идти было легко. На базе встретили новую группу альпинистов, в тоске заглядывающих за ледниковые кручи, в надежде, что явится туча и принесёт с собой снег. «Без снега на перевал не имеет смысла идти», — сетовали они. Мы спешили и не стали мыться.

Шли дальше, и мне казалось, что я узнаю дорогу. Ночевали в лесу, рядом с затопленным лугом. По нему прошли быстро, выбрав тропу, идущую ближе к растущим по окраине деревьям.

Переходили ручьи, спускались по отвесной тропе. Следующая ночёвка выдалась на реке — как оказалось утром, ста метров не дошли до привала со столом и навесом.

Это место было пусто, когда мы дошли до него. Тёмные доски скамьи и стола с ржавыми подтёками вокруг шляпок гвоздей, выглядели тоскливо — глухой отголосок той цивилизации, от которой мы ушли и к которой теперь возвращались. Возле кострища нашли баклашку с перемешанными крупами, оставленную нашими друзьями. Посидели немного и пошли дальше, в долину.

Марс — красная звезда

Степь, ночь, и мы несёмся.

Мы несёмся в красной круглой машине. Машинка эта — японская дэу с правым рулём, и если я выгляну чуть-чуть из-за водительского кресла, непременно увижу на приборной доске светящийся спидометр — только лучше я не буду этого делать, нет, не буду, да поможет нам бог и все добрые его посланники. И так от скорости чувство такое, будто летишь, и за что-то держаться хочется. Только вот не за что тут держаться.

— А чего ты молчишь, Серёжа? — водитель — Грану. — Давай петь! Оой-то-не-вечер-то-не-ве-е-чер! — заводит он такой силы голосом, что меня вжимает в сиденье, и оттуда, как со дна, вижу только клочок чёрного неба в заднем окне, где висит крупная красная звезда.

Не приведи бог ехать стопом в ночь, когда за рулём пьяный водитель. Но теперь корить некого, сел, так езжай, до конца, до места, ведь иного пути у тебя — нет.

А сразу и не поняли. Даже обрадовались, так вовремя он подвернулся. Близились сумерки, а мы только вышли из Н-ска, не проехали и пятидесяти километров, попали в такую степь, что даже березняка поблизости не видно, только где-то у горизонта крутятся огромные зелёные, как выпотрошенные черепашьи панцири, радары. Жутко в таком месте появиться, а ночевать подавно не хочется, решили чуть отойти и поголосовать, как вдруг эта красная, как ёлочный шарик, с тонированными стёклами машинка к нам — вшир — прямо с заправки свернула. Водитель опустил стекло, смотрит на Грана и смеётся. Гран смотрит на него и смеётся тоже, как будто два старых приятеля. Я так и подумала, и тоже засмеялась.

— Вот мы и встретились, — не переставая хохотать, заговорил водитель, — ну же, садитесь, поедем.

— Давай, — ответил Гран и открыл заднюю дверь. Я ничего не успела спросить, как была погружена туда вместе с двумя нашими рюкзаками. Машинка сорвалась с места.

Водитель обернулся к Грану, и они всё продолжали смеяться. На дорогу он не смотрел.

— Эх, ребята, как хорошо, что я вас встретил! Ээх, и поедем же мы сейчас с вами, до самого дому доедем. До самого Омска. Вы-то из Омска? Нет? А я из Омска. У меня дом там, ребятки, и жена ждёт. У-у ме-ня же-е-на рас-краса-вица-а, ждёт меня до-омой, ждёт печа-алится. Третий день уж ждёт, а я всё не еду. В Новосибирск к свояку уехал и третий день не еду. Загулял, ребятки. Загулял мужик. А что делать… Ну да вот приедем, живы будем — приедем, ребятки. А? Будем? Я вернусь домо-ой на зака-ате дня, обниму-у жену, напою-у коня. — И снова смеялся. Я уже молчала. Гран как-то нервно подхихикивал. — Тебя как зовут?

— Сергей, — ответил Гран.

— А меня Саша. Сашок, значит! А ты, Серёжа, ты знаешь, кто такой есаул? Ты, верно, уже и забыл, кто такой есаул. Так вот, Серёжа, есаул — это я. Есаул Уланов.

Я сообразила, что они вовсе не знакомы.

Да прибудет с нами добрая сила! Благо дорога здесь степная, ровная, длинная, без поворотов — лети, пока летится! Вот мы и летим.

— Ну что, споём, Серёжа? — гаркает есаул Уланов. — По-ле, русское по-о-оле!

Я вжимаюсь в заднее сиденье, окружённая рюкзаками. Сплю, не сплю — всё вижу.

Вот старая моя Якиманка. На Якиманке Толька злой. Толька злой сидит в интернете, щёлкает мышкой и ворчит, отбивая у всех желание к нему соваться.

— Менеджеры, менеджеры… Этой стране нужны только менеджеры…

— Толька, ты на работу что ли устроиться решил? — спрашиваю с антресоли.

— Нет, я изучаю спрос на кадры. Страну эту изучаю.

Толька работает в сотовой компании и получает хорошо по меркам нашей коммуны. Но он вечный оппозиционер. Я пожимаю плечом и снова смотрю в книгу.

— Менеджеры… менеджеры… Кругом одни менеджеры…

Слышу, как он сжимает баклашку с пивом.

На Якиманке, на Якиманке… На Якиманке дед Артемий сиднем сидит у батареи центрального отопления и посасывает в самокрутках такой крутой табак, что на кухню только забежать и выбежать, набрав в грудь воздуху. Я долго считала его Роминым дедушкой, но ни черта: у деда оказались другие внуки, они приходят к Роме раз в три месяца и платят за него, за табак его и сидение у батареи ЦО, баксов по сорок в месяц.

— Что-то круто ты берёшь, Ромик, — говорит ему Толька. — Дед и места-то не занимает нифига. Буржуйствуешь ты.

— Они ему еду не носят, — отвечает на это Рома-Джа, наш коммунский хозяин. — Из этих денег я его ещё и кормлю. Половина где-то уходит.

— Старику — половина? — веселится Толик. — Ох, буржуйствуешь, Ромка, ох и буржуйствуешь ты!

Дед Артемий — наше коммунское пугало, символ времён, которых никто из нас не застал. Он сидит на кухне, слюнявит газетины, скручивает грязными, негнущимися пальцами и, морщась, затягивается.

— Хе-хе, — посмеивается, прищурив на меня глаз. — Гхе-гхе, — переходит смех его в дымный кашель.

Что он знает и что помнит, дед этот наш, Артемий? Какую часть забытой истории хранит лысый его, туго стянутый кожей череп? Я пыталась с ним поговорить. Дед молчал и только беззубо щерился из-за дымной своей завесы.

— Хе-хе, девонька, я же знаю, чего ты всё выспрашиваешь, — выдавил, наконец. — Гхе-гхе, девонька, я всё знаю. Ты у нас голубых кровей. Иначе обернись всё — тебе одной здесь жить, а мы у тебя на посылках. Гхе-хе-хе…

— Ничего от него не добьёшься, только ерунда какая-то, — смущенная, ворчала, уходя с кухни. В спину летело:

— Графинюшка, упаси господи!.. Гхе-гхе-гхе!..

— Чё, Мелкая, попалась, да? Раскусили? — смеялся Толька недобрым смехом. — А, я давно тебя подозревал! Я догадывался! Буржуйка ты, Мелкая, в тебе так и гнездится классовый недобиток. Теперь на чистую воду всю твою кровь!

— Да отстань ты.

Я — Мелкая, беззлобная дочь нашего смутного времени. Какая ещё кровь?

Оторвались мы и поехали. Поехали, помчались, только ветер в ушах свистит, в красной круглой машине по степной шири на скорости сто сорок километров в час.