Месть валькирий - Дмитрий Емец

Багров пожал плечами.

– Что из того, если знал? Когда ты ловишь рыбу на червя, тебя очень смущает судьба червя?

– Ты знал, – убито сказала Ирка. В ее сердце обвалился карточный дом.

– Нельзя, в конце концов, быть такой сентиментальной! Ты не слезливая художница, которая ловит на кухне мотыльков в коробок, чтобы отпустить их в лесу! Ты – гвардия света! – воскликнул он.

Ирка грустно смотрела на него. Простить ему птицу – такую живую, – на которую она только что дышала, она не могла.

– Это нечестно! Я думала, что... И потом, ведьма была совсем не готова! – негодуя, начала она.

– Не надо думать! Это война! – рассердился Багров. – Знаешь, сколько народу в Тартаре могут сказать: «Он поступил нечестно! У нас же было перемирие!»

– Но мы не в Тартаре! Светлые не должны так нападать! – отрезала Ирка.

Багров согласился с ней, вскользь заметив, что именно по этой причине темные живут в среднем гораздо дольше.

– Они не тонут в сентиментальных соплях, когда доходит до дела, – заметил он.

Ирка не слушала его. Тоска, что кто-то, казавшийся близким, оказался чужим и жестоким, – навалилась на нее дряблым брюхом. Памятью ладоней она ощущала еще теплые тугие бока птицы, от которой осталось одно окровавленное перо. В данную секунду Багров казался ей хуже, чем полуночная ведьма. В ведьме, во всяком случае, она никогда не разочаровывалась.

Повернувшись (Матвей продолжал говорить что-то, но она не слышала голоса, хотя рот его и открывался, как у марионетки), она бросилась бежать. Не думая куда, не думая зачем. Просто чтобы не видеть его. За вентиляционной трубой, откуда явственно доносился запах пригоревшего молока, она поспешно сдернула куртку и стала превращаться в лебедя. К тому времени, как Матвей нашел ее, трансформация почти завершилась.

За трубой Багров увидел деву-лебедь, руки которой стали крыльями. Черты лица неуловимо менялись. И вот уже у Ирки появился крепкий желто-коричневый клюв.

– Снизишься, и ведьма прикончит тебя! Я же говорил: она ненавидит птиц! – холодно сказал Багров.

– Тогда прикончи меня сам! Тебе же это ничего не стоит!.. Ну!

Последние слова ее были неразборчивы и напоминали лебединый крик.

Багров сделал шаг ей навстречу. Лицо у него было красным, оскорбленным. Не дожидаясь, пока он схватит ее, Ирка бросилась к краю крыши, оттолкнулась и начала падать. Мир завертелся. Зеленым квадратом заметался скверик внизу, играя в бешеную чехарду с томящими своим однообразием балконами. Ирка смутно надеялась увидеть смазанную фигуру Багрова, который – она знала это – стоит на краю крыши, но крыша срезалась в пустоту и исчезла. И вот наконец ветер упруго толкнул ее в раскинутые крылья. Превращение завершилось. Озорная, бесстрашная душа лебедя заполнила Иркино сознание. Круг за кругом Ирка снижалась, зная, что где-то близко, там, где уравниваются стихии земли и воздуха, притаилась полуночная ведьма. Испытывала ли Ирка страх? Да нет, пожалуй. Скорее она теперь испытывала азарт... азарт молодого и сильного лебедя. Ирка увлеклась борьбой с ветром и едва не просмотрела ведьму. К счастью, чуткий птичий взгляд зацепил странное пятно на одноцветной стене дома – пятно, похожее на шлепок серой глины, которой спешно залепили щель. Ирка пригляделась, и ужас перемешался с омерзением. Серая, плоская, к дому прижалась ведьма и, вцепившись в стену синими ногтями, карабкалась вверх. К ее жуткому лицу – Распухшему, с порванной щекой – прилипло несколько белых перьев. Глаза смотрели колючками.

И если бы взглядом можно было убить – Ирка была бы уже мертва, столько молчаливой, сосредоточенной ненависти полыхало в глазах ведьмы. Валькирия ясно ощутила, что ведьма хочет прыгнуть, но она так и не прыгнула, поскольку лебедь был слишком далеко. Вместо этого ведьма вытянула палец – страшный сизый палец, на котором дрожало похожее на каплю ртути кольцо. Не дожидаясь, пока от кольца оторвется искра, Ирка сложила крылья и нырнула вниз.

Посланная вслед искра скользнула по перьям и опалила шею холодным огнем. Боль прокатилась по телу тремя ледяными волнами, заставив лебедя гневно протрубить. Ирка расправила крылья и, поймав тугой дружественный ветер, стала набирать высоту, ощущая с каждым новым взмахом крыльев, как ослабевает гипнотическая власть взгляда ведьмы.

Сосредоточенный гнев, который безуспешно пытался вызвать у нее Матвей, вспыхнул теперь сам. Перелетев на балкон стоявшего напротив дома (блочная девятиэтажкка с рыжими подтеками на стенах), лебедь забился между детских санок и выставленных на медленное умирание связок «умных» журналов, дебелые телеса которых перепоясывал шпагат.

Ослабляя боль, которая до сих пор жила в ней, Ирка вернула себе человеческий облик и распрямилась с сияющим дротом в руке. Теперь копье полетело бы без колебаний. Однако ведьма уже исчезла. Там, где недавно на стене распласталось серое пятно, чернела крупная надпись:

зОвЫв шРоНеБ лОпЧнОв

И, хотя рядом с ней не было Багрова, Ирка странным образом поняла все сама:

«Вызов брошен. Полночь».

Глава четвёртая.

УЛИЦА ЛЕВОНА ТОЛСТОГО

Экзюпери заблуждается. Мы ответственны за тех, кого приручили, но не обязаны церемониться с теми, кто притворился прирученным, чтобы приручить нас.

В тот вечер в сумрачной резиденции мрака, в комнате, которую освещала единственная черная свеча, произошло чудо. Уже собираясь ложиться, Мефодий внезапно ощутил приятное размягчение души, точно ангел, пролетая, коснулся его своим крылом.

Он свесил ноги с кровати и задумался, испытывая редко посещавшее его желание осмыслить свою жизнь. Нельзя сказать, чтобы Меф жил совсем уж в потоке, позволяя реке дней нести себя. С другой стороны, за сотнями важных, а чаще неважных и мелких дел, за их мельтешепием, похожим на пляску бумажек в струе вентилятора, он нередко забывал о главном, о том, что жизнь его годна на нечто большее, чем сиюминутная служба мраку. Служба, к которой он относился так, как взрослые нередко относятся к работе, – как к неизбежному злу, от которого никуда не деться и которое следует переносить по возможности с юмором. Вот только беда, что юмор часто перерастал в веселую обреченность. Не с ней ли Меф бил комиссионеров по лбу печатью мрака? Бил, но все же поневоле ставил оттиски в их пакостные пергаменты, позволявшие им избегать Тартара и приносить мраку жатву в виде единственно ценного и неучтожимо вечного в этом мире – эйдосов.

Взгляд Мефа рассеянно обшарил темные утлы комнаты и, вернувшись к свече, скользнул по лежащей с ней рядом тетради с пружинным переплетом, на обложке которой значилось: «Общая тетрадь».