…Вот, скажем (Сборник) - Линор Горалик

…Вот, скажем, литератор Г., монархист и патриот, был приглашен в приличный дом, где ему показали человека, который в нашем государстве Главный По Икре. Этот человек, угощая собравшихся продуктами икорного производства, рассказал среди прочего, что растить осетра – дело дорогое и долгое, потому что у самки половое созревание наступает примерно на восьмой год («Во втором классе!» – охотно поддакнул литератор Г., которого обычно в приличный дом не пускают). Поэтому убивать самку осетра ради икры – чистое безумие, а вместо этого есть такая техника, как «доение». Рыбина весом в 20 килограммов – суровая, костистая, колючая – ростом вымахивает примерно с человека («Во втором…» – охотно начал литератор Г., но ему наступили на ногу). Доит осетрицу (осетруху? осетрину?) бригада из шести человек: двое держат, один подрезает яйцевод, еще двое проглаживают руками брюшину, а бригадир говорит рыбе ласковые слова, дышит с ней вместе на три счета и материт подопечных. Литератор Г. был от этой истории в восторге и почему-то узрел в ней что-то этакое, почвенное, могучее и громокипящее. «Какая страна! – повторял он весь вечер. – Какого осетра родит! Пять осетроводов доят одного осетра! Один осетр, родимый, кормит, значит, пятерых осетроводов, и бригадира их, и начальство этого бригадира, и директора завода – всех этот один осетр кормит, рыбонька такая, славная наша морская буренка». Но когда на столе появилась третья, а потом и четвертая порция осетрового продукта, литератор Г. стал скучнеть. Он думал о том, что осетры наверняка чувствуют себя отчужденными от процесса труда и его продуктов; что икра оказывается для осетра чем-то внешним, не принадлежащим к его собственной сущности. Что осетр при этом могуч, суров и темен, малограмотен, но самобытен и хищен и что ласковые слова бригадира – это всего-навсего «революция сверху», приходящая обычно слишком поздно. И что такую ситуацию мы уже имели в совсем недалеком историческом прошлом, и как она закончилась – все очень хорошо помнят, и что, между прочим, в прошлый раз все тоже началось какой-то корабельщиной. И чем дальше литератор Г. представляет себе судьбу, ожидающую в определенном случае этих самых пятерых осетроводов, их бригадира, начальника этого бригадира, директора завода, а особенно всяких литераторов-монархистов, тем сильнее, к сожалению, ему хочется взять еще этой мягкой русской икры.

…Вот, скажем, после круглого стола о том, как все страшно плохо в России с источниками достоверной информации, молекулярный биолог А. видит страшную очередь к двери библиотечного туалета, хватает мужа за рукав и в ужасе говорит: «Что-то ужасное произошло! Произошло ужасное!» «Почему?» – спрашивает перепуганный муж. «Не знаю, – честно говорит молекулярный биолог А. – Но почему-то же все зассали?»

…Вот, скажем, когда будущему филологу К. было пять лет, интеллигентная бабушка повела ее в Пушкинский музей смотреть на Давида. Давид был красивый, кудрявый, белый и будущему филологу К. вполне понравился. Интеллигентная бабушка захватывающе рассказала будущему филологу К. всю историю про Голиафа, про находчивость будущего царя, про то, какую силу даже совсем юному человеку может сообщить искренняя вера, – словом, все очень хорошо рассказала. Но вот тему того, почему этот кудрявый белый Давид такой голый, бабушка тактично обошла, а будущий филолог К., обычно задававшая бабушке шесть вопросов в минуту, ничего об этом не спросила – к большому бабушкиному облегчению. Вечером будущий филолог К. очень связно рассказала родителям про Голиафа, Давида, силу веры и находчивость будущего царя, который был очень юным, поэтом ему никакого оружия не давали и он задушил Голиафа мочалкой. Ну, шел голый в баню с мочалкой на плече, увидел, как Голиаф бесчинствует, смекнул, помолился, задушил Голиафа мочалкой и дальше пошел.

…Вот, скажем, телепродюсер Т. называет любимого сантехника «звездой канализации».

…Вот, скажем, культуролог Д. приходит в ужас, когда его молодая невестка предлагает потравить на даче кротов. Потому что культуролог Д. сам на дачу ездить не любил и ни разу в жизни крота не видел, но в детстве часто разыгрывал сам для себя сказку «Дюймовочка». Что такое этот «дюйм» – культуролог Д. в детстве, конечно, понятия не имел, а роль Дюймовочки в его труппе всегда играл советский игрушечный пупс ростом двенадцать сантиметров. Соответственно всю жизнь культуролог Д. полагал, что крот – это существо размером примерно с небольшую кошку. И вот он представляет себе, как стоит в огороде, а вокруг него лежат… Лежат. Раскинув эти свои розовые лапоньки. Под ногами, как у раскаявшейся Годзиллы, и вроде как даже в дыму пожаров, поскольку культуролог Д. сильно близорук и очень долговяз. И он очень резко сыну и невестке выражает свое недовольство идеей травить кротов и добавляет, что он, конечно, на дачу не ездит, но ноги его не будет теперь в этом проклятом огороде, потому что ему будет мерещиться гора трупов у ног. И вообще, как эти трупы потом хоронить? Тут сын не выдерживает и рявкает: «В баночках из-под йогуртов!» Словом, культурологу Д. объясняют про истинный размер крота, и он, сильно ошарашенный, осознает и про дюйм, и про то, и про се, и все смеются над папой, какой он у нас, папа-то, трогательный. И вечером рассказывают эту историю гостям, а назавтра невестка едет в Подмосковье и очень удачно травит там кротов, и историю про папу и кротов еще долго все пересказывают, хорошая история. А насчет травли культуролог Д. как-то совсем перестает переживать и даже ни разу не вспоминает. Он близорук, культуролог Д., а кроты-то махонькие, с высоты не видно.

…Вот, скажем, работающий системным администратором эмо-бой скандалит со своей начальницей.

– Но если вас тут не было в воскресенье, – напирает начальница, – то кто же был здесь в воскресенье? Кто устроил здесь весь этот бардак в воскресенье?

– Не я, – мрачно говорит эмо-бой.

– А кто? – язвительно интересуется начальница. – Кто? Феи?

Эмо-бой резко откидывает со лба челку, смотрит на начальницу в упор и холодно отвечает, делая ударение на каждое слово:

– Феи бы никогда так меня не подставили.

…Вот, скажем, «Курица, как у бабушки», выложенная в прозрачный лоточек посреди прилавка одного из центральных супермаркетов. Выглядит «Курица, как у бабушки» очень характерно (да и название у нее суггестивное): из куриного бедра вынута мякоть и косточка, кожа зашита «мешочком», внутри все это чем-то нафаршировано и затем, судя по всему, обжарено. Смышленый покупатель, жадно шевеля кадыком, интересуется у немолодой усатой продавщицы:

– Скажите, а вот «Курица, как у бабушки» – это что же, если я правильно понимаю, «шейка»?

– Ай, какая ж это «шейка»! – презрительно говорит продавщица и безнадежно взмахивает рукой. – Так, рису напхали.

…Вот, скажем, две элегантных дамы в «Кофемании» на Б. Никитской обсуждают развод своей отсутствующей подруги.

– Но главная беда, конечно, была с кольцом, – говорит одна из дам, – потому что она отказывалась его возвращать, а ему должно было отойти по суду от всего, что есть, шестьдесят процентов, так он, раз она отказывалась возвращать кольцо, – а оно было огромное, в смысле каратов, – так вот, он тогда хотел, чтобы ему в обмен на кольцо отошла одна из машин, но тогда у него получалось в пересчете не то шестьдесят три, не то шестьдесят четыре процента, и надо было что-то отдавать ей обратно на три процента, а это начинало пахнуть какой-то Вороньей слободкой и вообще мещанской мелочностью, а они же цивилизованные люди. Поэтому сейчас они по суду решают, что делать с ее кольцом, потому что понятно, что пилить камень экономически бессмысленно, и вообще эксперт говорит, что если разделить большой камень и раму, то сумма цен, конечно, не составит цену изделия, потому что там же дизайн, а как рассчитать шестьдесят процентов дизайна – непонятно. И теперь им, как цивилизованным людям, нужен хороший семейный терапевт.

…Вот, скажем, дорого одетый мужчина с кожаной папкой для бумаг, внимательно изучающий меню над прилавком шумного, набитого детьми, характерно пахнущего воскресного «Макдоналдса». Когда подходит его очередь, мужчина автоматически делает шаг вперед, но при этом продолжает смотреть в меню поверх головы кассира и сосредоточенно щуриться. Кассиру приходится окликнуть его два или три раза.

– О, нет-нет, – говорит мужчина, спохватившись. – Я не собирался у вас есть, я просто зашел посмотреть, как тут оно все у вас устроено.

…Вот, скажем, телевизионная старлетка дает интервью какому-то радио: «Я, наверное, консерватор, но некрасивые люди мне не нравятся. И еще я очень люблю красивые дорогие машины. Так что, наверное, я консерватор».