Юлий Цезарь - Уильям Шекспир

Что же отличает его от Брута? Прежде всего активность. Брут жил уединенно, Кассий всегда был в гуще политической борьбы. Он деятелен, умен, но он не философ, как Брут, а человек практического ума.

Цезарь знает проницательность и неуемность Кассия, его постоянное беспокойство о своем положении, нежелание поступиться хотя бы частичкой своих прав. Не ошибается великий полководец, подозревая Кассия в зависти. Все это есть в нем и перемешано в сложном сочетании принципиальности и личной заинтересованности.

Активность и проницательность делают именно Кассия душой антицезарианского заговора. Как опытный политик собирает он сторонников, зная, какую струнку нужно задеть у каждого, чтобы он отозвался. Он не тщеславен и не претендует на то, чтобы запять главенствующее место в республиканском лагере. Понимая, что его личные качества не могут сделать его достаточно популярным, он спокойно предоставляет номинальное руководство Бруту. Брут и становится знаменем заговора, но Кассий остается его душой, главной движущей пружиной, приводящей в действие весь сложный человеческий конгломерат партии заговорщиков.

После смерти Цезаря лагерем цезарианцев руководят два соперничающих триумвира, но они подавляют противоречия между собой ради достижения общей цели. Есть противоречия и в лагере республиканском. Оба его вождя, будучи едиными в целях, расходятся в вопросе о средствах. Брут считает, что благородное дело надо осуществлять чистыми руками; Кассий не склонен быть разборчивым в средствах. Он более трезвый политик, чем Брут, и всегда бывает прав в вопросе об эффективных средствах борьбы. Брут же не терпит никакого отступления от своих идеальных принципов.

Когда Кассий заявляет, что необходимо убить не только Цезаря, но и Антония, Брут считает это излишней жестокостью. Он не верит в то, что Антоний может быть опасным без Цезаря. Кассий дальновиднее, но он вынужден уступить Бруту. То же происходит и после убийства Цезаря. Когда Антоний просит дать ему возможность похоронить Цезаря и произнести надгробную речь, Кассий решительно противится этому, понимая таящуюся в Антонии опасность, но Брут не видит ее и из искренне благородных побуждений настаивает на удовлетворении просьбы Антония. Мы знаем, что в этом споре прав был Кассий, а не Брут, который не только сохранил жизнь злейшему врагу республиканцев, но и предоставил ему возможность поднять народ на заговорщиков.

Второе разногласие между Кассием и Брутом возникает по вопросу о способах ведения войны против цезарианцев. Кассий без малейшей щепетильности подкрепляет республиканские войска незаконными поборами, не брезгуя прямым грабежом. Брут из-за этого чуть не порывает с ним, и только признание Кассием своей неправоты побуждает его помириться с ним. Брут желает действовать, сохраняя моральную чистоту. Кассий считает, что это невозможно. Идеалист и трезвый политик все время сталкиваются. Верх берет идеалист Брут, и это оказывается роковым для дела, приверженцев его и, наконец, для самого Брута. Он собственными руками готовит себе гибель.

Будь Кассий только хитрым политиком, он повернул бы все иначе, Но, даже понимая ошибки и неразумность Брута, он искренне любит и ценит его. Чувство глубокого уважения к убеждениям друга, любовь к нему, несмотря на все его слабости, заставляют его мириться с роковой политикой Брута и с отчаянием в душе пойти на смерть.

Шекспир наделил философией и Кассия. Если Брут стоик, то Кассий эпикуреец, то есть, по понятиям того времени, материалист. Он не верит в богов, смеется над суевериями, не признает существования загробного мира. Его материалистические воззрения хорошо согласуются с трезвым пониманием политики. Читателя, которому хотелось бы, чтобы Шекспир, как и мы, был сторонником материализма, мы должны огорчить: приверженность эпикуреизму не была в глазах Шекспира и подавляющего большинства современников хорошей рекомендацией. Для того времени философия Кассия не была ортодоксальной. Смягчая эту сторону характеристики Кассия, Шекспир сделал его непоследовательным сторонником эпикуреизма. Кассий говорит Бруту, что философия добродетели и принципы стоицизма ему тоже не чужды (IV, 3), а перед смертью даже отрекается от своего безбожия, признавая, что, видимо, существует некое высшее предопределение человеческих судеб (V, 3).

Справедливости ради нужно отметить, что ни одна из философских доктрин, которых придерживаются, по их собственным словам, персонажи, не получает подкрепления в развитии сюжета и герои в критические моменты жизни не следуют заветам своей философии. Если у эпикурейца Кассия возникает вдруг ощущение, что его судьбой распорядились высшие силы, если у него вырывается восклицание о «бессмертных богах», то и стоики Брут и Порция оказываются не в состоянии переносить с должным терпением обрушивающиеся на них беды и уходят из жизни, предвидя оба неминуемое поражение республиканцев.

Главарей заговора окружает большая группа приверженцев. Одним-двумя штрихами Шекспир сразу придает каждому из них своеобразие. Каска маскирует медлительностью и простодушным юмором накипающее в нем недовольство узурпаторским поведением Цезаря. Он, однако, скрывает свои чувства так глубоко, что даже участвует в чествовании Цезаря. Самостоятельность не свойственна ему. Он шел в свите Цезаря, пока думал, что будущее за ним, а когда понял, что у Цезаря есть сильные враги, примкнул к ним, ибо, будучи в душе республиканцем, не мог примириться с превращением Рима в монархию. Войдя в сговор с Кассием, Каска стал рьяным участником борьбы против Цезаря. Лигарий вступил в число заговорщиков потому, что привык верить Бруту и слепо следовать за ним. Деций Брут ненавидит Цезаря; пряча истинные чувства под маской лести, он убеждает Цезаря идти на роковое заседание сената. Вспомним и таких соратников Брута и Кассия, как Луцилий и Титиний. Первый из них, будучи схвачен на поле цезарианцами, выдает себя за Брута в надежде, что этим спасет своего вождя и друга от преследований. Даже Антоний вынужден отдать должное его преданности, заявляя, что предпочел бы иметь подобных людей друзьями, а не врагами. Титиний во время решающей битвы при Филиппах готов был на любой риск для спасения дела; увидев, что Кассий мертв, он закалывает себя.

Нельзя не заметить, что примеров подобной самоотверженности в лагере Октавия и Антония нет. Шекспир подчеркивает, таким образом, высокую нравственную добродетель людей республиканского лагеря. Даже трезвейший из трезвых политиков Кассий поддается облагораживающему влиянию Брута.

Кроме двух лагерей — цезарианцев и республиканцев — в трагедии есть еще третий, важнейший участник центрального конфликта, о котором мы пока молчали, — народ. Уже в первой своей исторической драме («Генрих VI», часть 2) Шекспир изображает народ как участника истории. Это определяет одну из важнейших особенностей его метода исторической драмы вообще. Но в хрониках народ составляет один из многих, притом отнюдь не самый главный фактор в социально-политических конфликтах, он всегда присутствует там в качестве более или менее отдаленного фона центрального конфликта, разыгрывающегося на авансцене истории между двумя группами господствующего класса.

В «Юлии Цезаре» народная масса оказывается в центре конфликта. Более того, с самого начала определяется, что судьба политического строя Рима зависит от народа: поддержит ли он утверждение у власти монарха или отстоит старый республиканский строй. Истинной кульминацией трагедии является не убийство Цезаря, а сцена на форуме, где народ делает выбор между Брутом и Антонием. Мы еще вернемся к вопросу об изображении народа в «Юлии Цезаре». Здесь же нам важно подчеркнуть, что центральный конфликт решается не одним лишь единоборством двух групп господствующего класса, но также и третьей, «неофициальной» силой истории — народными массами.

Что же это за республика, вокруг которой идет борьба? Мы ошибаемся, модернизируя Шекспира и предположив у него понятие о политическом строе республики в современном смысле. Даже представление о буржуазной демократической республике, основанной если не на действительном, то хотя бы на формальном равенстве, не могло быть Шекспиру известно. О республиканском строе античного мира он имел лишь очень приблизительное представление, во многом не совпадавшее с тем, что было установлено впоследствии исторической наукой.

«Res publica» для Шекспира не столько политическое, сколько нравственно-политическое понятие. Поясним. Суть вопроса — в отношении всех граждан к государству: служат ли они, каждый в меру сил и возможностей, общему благу, или же весь аппарат государства становится орудием для удовлетворения эгоистических интересов одной части общества, держащей власть в своих руках.

Рим, как его изображает Шекспир, похож на сословное государство. Отмеченный выше анахронизм относительно мастеровых, носящих средневековые гильдейские знаки, совсем не случаен. Римских патрициев и плебеев Шекспир и публика его времени воспринимали как подобие дворян и «третьего» сословия своей эпохи. Речь в трагедии идет вовсе не о том, чтобы предоставить плебсу равенство с патрициями. Об этом не помышляют ни Шекспир, который не верит в принцип гражданского равенства, ни его Брут, ни сам римский народ. Действительная проблема может быть сформулирована так: государство и общество — кто кому служит?