Много дней впереди - Алексей Белянинов

Я ответил:

— Никак… Ну ладно, пойду — надо посмотреть, не напал ли опять третий «Б»…

Об этом разговаривать я ни с кем не собирался!

После маминого отъезда, на следующий день, Фёдор Григорьевич пришёл домой в обеденный перерыв. Мама оставила супу, нажарила мяса кусками. Ещё и поужинать хватило, и позавтракать. А на следующий день после завтрака он мне сказал, чтобы в двенадцать, ровно в двенадцать, я был у него в экспедиции: мы пойдём в столовую, потому что дома обеда больше нет, а приготовить что-нибудь не будет времени.

Я решил сразу захватить с собой сумку. Если в столовой много народу, если я задержусь, прямо оттуда — в школу.

В столовой хорошо обедать. Дома что — сварила мама борщ, ешь обязательно борщ, даже если не хочется; голубцы — голубцы… А я капусту ну терпеть не могу! В столовой же можешь выбрать то, что тебе больше всего нравится.

Мы разделись, прошли в большой и светлый зал, выбрали столик у окна.

Фёдор Григорьевич спросил меня:

— Ну, брат, выбирай, какой будешь есть суп, что закажешь на второе. А на вечер и на утро я что-нибудь в магазине куплю, зайду после работы. Ну что же ты не берёшь меню? Смотри сам, по своему вкусу.

И он протянул мне листок бумаги.

Там голубым химическим карандашом было написано, что сегодня приготовил повар на кухне. Я читал, читал, но так ничего и не смог выбрать: было очень непонятно написано. Вроде и по-русски, а не поймёшь. Вот, например, что такое: «суп конс. с вер.»? Я думал, это суп конский, а оказывается — консервированный, с вермишелью.

— Вы лучше… сами, — сказал я Фёдору Григорьевичу и протянул ему обратно листок — это самое меню.

— Я так я, — согласился он. — Будешь салат из квашеной капусты?

— Квашеная — это солёная?

— Да.

— Буду.

— Хорошо… А суп гороховый? Вот… На второе — бифштекс с яйцом. Согласен?

— Пускай…

Я уже несколько раз ел бифштекс в ресторане на пароходе, когда мы с мамой плыли в Якутск. Дома это просто кусок жареного мяса, а в ресторане — бифштекс.

На соседнем столике стояла бутылка с яркой жёлтой наклейкой; красными буквами было написано: «Лимонад». И сам лимонад тоже был красный. Я видел, как женщина наливала в стакан и в стакане закипали пузырьки.

Мне бы тоже хотелось лимонаду.

— А что мы с тобой будем пить? — спросил Фёдор Григорьевич. — Я, например, выпью кружку пива — его к нам в Ыйылы не часто привозят. А ты хочешь лимонаду, не замёрзнешь потом?

— Не замёрзну, — пообещал я.

К нам подошла официантка в белом фартуке поверх платья, а на голове у неё вроде платочка из кружев. Фёдор Григорьевич поздоровался с ней, сказал, что нам принести. Она записала в блокнотик и спросила:

— Совсем редко стали бывать у нас, Фёдор Григорьевич. Или уезжали куда?

— Нет, никуда, пока всё время здесь, — отозвался он и улыбнулся. — Но я теперь дома… Я ведь женился, Катюша! Вы, наверно, слышали?

— Говорили люди, — сказала она.

— Верно говорили… Ну вот, а позавчера жена уехала в командировку — пришлось нам навестить столовую. Вы постарайтесь, пожалуйста, чтобы не очень долго. А то у нас дела…

— Ладно, потороплю кухню, — сказала она и ушла в конец зала, за перегородку…

Смешно: кухню она поторопит, как будто кухня сама готовит обеды!..

И ещё вот что было странно… Раньше мама была просто мама, и всё. Ну, ещё Нина, как называли её подруги в институте. Или Нина Игнатьевна, как её зовут теперь, когда она стала врачом и работает в больнице. А вот Фёдор Григорьевич говорит: ж е н а — это тоже мама. Совсем недавно он про нас и не знал: есть мы или нас вовсе нет… И мы про него не знали…

Что в столовой плохо — приходится ждать, пока тебе не принесут поесть. Мама уже давным-давно поставила бы передо мной тарелку. А если бы её дома не было, я бы и сам двадцать раз успел налить супу!

Нина, мама, Нина Игнатьевна, жена… Если она может называться по-разному, то и я тоже?.. И Фёдор Григорьевич? Как про него Оля сказала, когда в классе затеяла разговор про мои домашние дела? Отчим — вот как. Отчим, мамин муж… Сюда, в столовую, он раньше каждый день ходил по два, по три раза… А теперь не ходит, он теперь завтракает, обедает и ужинает с женой и со мной.

Самое скучное — ждать. Я спросил у него:

— А вы… где вы научились по-якутски?

Он погасил в пепельнице сигарету, и, когда отвечал мне, дым у него шёл изо рта и из носа.

— Я ведь давно уже здесь живу, на Севере. И мотался в таких местах, где слова русского не услышишь. Ни дорогу узнать, ни расспросить ни о чём нельзя. Пришлось научиться… Учителем у меня был проводник, старик один. Мы с ним два года, почти два с половиной, не вылезали из горной тайги в Токко. Будет время, я тебе расскажу, как нас там выручили ребята, сыновья одного охотника. У нас ушли олени. И не представляю, как бы мы добрались… До ближайшего жилья — пятьсот километров. Запасы продовольствия кончались, патроны — на исходе… Плохо бы нам пришлось! А эти двое мальчишек в тайге нашли оленей и по их же следу пригнали обратно к нашему стойбищу. Ты понимаешь: километров сорок они шли с оленями, а если бы понадобилось, и все сто прошли бы! Закон тайги такой: помочь тому, кто попал в беду.

— Только не забудьте подробно рассказать, — попросил я. — Я люблю слушать разные истории. Это как книжку читаешь…

— Я забуду — ты сам напомни мне.

Суп нам принесли, потом и бифштекс. Кусок мяса на тарелке был прикрыт сверху одноглазой яичницей. Я и мясо съел, и ломтики жареной хрустящей картошки.

Фёдор Григорьевич допивал пиво из толстой кружки, а я маленькими глотками тянул лимонад.

Он сказал мне:

— В буфете, как я вижу отсюда, есть пирожные. Вот деньги, пойди возьми сам, какое хочешь, а то официантку опять придётся долго ждать. Только спроси у буфетчицы, свежие пирожные или старые.

Я зажал монетки в кулаке и пошёл к буфетной стойке.

Пока я шёл, в дверях столовой остановился кто-то в коричневом пальто с серым меховым воротником. Беличью шапку он держал в руках, волосы седые, коротко подстриженные, а нос с мороза как спелый помидор. Я его сразу узнал — видел раза два или три в больнице. Это самый главный у них там врач… Он, мама говорила, уже сорок лет живёт здесь. Приехал, когда в Ыйылы не было ни одного врача.

Он поискал кого-то глазами и направился к нашему столику, отодвинул стул, присел. У стойки мне было слышно, как они поздоровались. Конечно, посёлок небольшой, все друг друга знают.

Буфетчица отпускала официантку и не сразу дала мне пирожное, бисквитное.

За нашим столиком первым заговорил седой. До меня долетали только обрывки:

— Звонил вам на работу… что вы пошли сюда обедать… Нужны весьма срочно… Дело в том… Позавчера ещё уехала к больному… больного сегодня привезли к нам в больницу. Час назад. Завтра должна была к вечеру вернуться… А её и вчера утром там не было. Она же…

Я увидел: вдруг лицо у Фёдора Григорьевича стало белым — белее, чем скатерть на столе. Он рывком отодвинулся от стола вместе со стулом, перегнулся к старику.

— Что!.. Вчера ещё не доехала?!

— Да… Надо немедленно… Поиски… Больница уже отправила машину… Может быть, поможете и вы, ваша экспедиция?

Я не помню, как очутился возле столика.

— Мама! — закричал я. — Где мама? Что с моей мамой? Она, она…

Фёдор Григорьевич обнял меня за плечи.

— Как же это мы!.. Женя, подожди, Женя… Этим не поможешь… Сейчас мы выясним. Это какое-то недоразумение… Не может быть… Пойдём!

Мы с Фёдором Григорьевичем — и старик с нами — вышли в раздевалку. И только тут я заметил, что по-прежнему держу в руках пирожное, руки у меня перемазаны кремом. Я выбросил его в урну и стал одеваться. Слёз у меня не было. А было, как будто кто-то сжал мне горло рукой и не отпускает.

— Скорей! Скорей! — повторял Фёдор Григорьевич, хотя он и главный врач шли так быстро, что мне пришлось бежать до самой экспедиции.

Фёдор Григорьевич не раздеваясь сел за стол в кабинете и начал крутить ручку телефона.

— Дайте гараж экспедиции… Гараж? Гараж?.. Говорит Маковский.

Он приказывал, чтобы немедленно снарядили в дальний рейс по трудным, самым труднопроходимым дорогам вездеход. «ГАЗ-63», тот, что недавно получили. И пусть полностью заправят его и с собой возьмут две бочки бензина. А в кузов надо кинуть спальные мешки, дохи… Пусть механик сам проверит машину, но долго пусть не возится. Через час, самое позднее, она должна стоять у конторы, готовая к поездке.

Он повесил трубку и спросил у врача:

— А в сельсовет вы звонили? Нет?.. Что же так! Надо же и им дать знать, чтобы они выслали в тайгу людей и упряжки… Звоните отсюда.

Он уступил ему место у телефона, и тот стал добиваться у дежурной, чтобы его как можно быстрее, без промедления, без всякой очереди соединили с этим сельсоветом. Я не мог разобрать, как он называется. А я сидел на том же ящике с землёй у стены, и тёр липкие руки, и думал, что нет, не может этого быть! Чтобы мне больше никогда не ждать маму с работы? Чтобы она никогда не узнала про четвёрку по арифметике? Чтобы не увидела в новой меховой куртке? Всегда обо мне… «Женя, будешь переходить улицу, посмотри сперва налево, потом направо… Женя, не сиди возле открытого окна — ты простудишься… Женя, пойдёте с Кристепом гулять, не уходите далеко…» А сама, а сама! Нет, нет, нет, нет, нет!.. Это невозможно, чтобы я больше никогда не увидел маму!