Книга оборотней - Сабин Бэринг-Гулд

Пьер Деланкр посетил беднягу на седьмом году заключения. Тот оказался необычайно худ и робок, а при разговоре избегал смотреть собеседнику в глаза. Его взгляд был все так же тяжел и неподвижен, прежними остались огромные клыки, грязные, длинные и кое-где обломанные ногти. Несчастный, по-видимому, окончательно лишился рассудка, он уже практически ничего не понимал. Однако, будучи в этом состоянии, Жан Гренье все же поведал Деланкру о своих злоключениях, рассказал, как когда-то в облике волка бегал по лесам, и признался, что до сих пор жаждет крови и не прочь отведать плоти маленьких девочек, которая настолько вкусна, что, кабы его воля, он давным-давно бы уже утолил свой голод. Заключенный также сказал, что в монастыре к нему дважды являлся Хозяин Леса, но Жан изгонял его, осеняя себя крестом. Деланкр спросил безумца о совершенных преступлениях и получил ответ, во всех подробностях совпавший со сведениями, указанными в судебных отчетах и протоколах. Неизменной осталась и убежденность бедняги в том, что он заключил соглашение с черным человеком и в результате приобрел способность превращаться в волка.

Жан Гренье умер в двадцатилетием возрасте вскоре после визита Деланкра (См.: Деланкр П. Картина непостоянства злобных ангелов и демонов (Tableau de l’inconstance des mauvais anges et demons). Париж, 1612. С. 305).

Как мы видим, в случае Руле и Гренье судьи вполне справедливо категоризировали ликантропию как проявление психического расстройства. С тех пор подобные случаи стали рассматривать как подлежащие скорее медицинскому лечению, чем уголовному наказанию.

Подумать только, ведь это значит, что и сейчас среди нас есть люди, которых томит жажда человеческой крови, и, чтобы ее утолить, они готовы пойти на самые жестокие и отвратительные преступления. Стоит только такому оборотню улизнуть из психиатрической лечебницы — и ужас может повториться.

Глава восьмая

ФОЛЬКЛОР ОБ ОБОРОТНЯХ

В английском фольклоре, в отличие от большинства других национальных традиций, сюжеты об оборотнях не слишком распространены. По-видимому, это связано с тем, что местное население избавилось от волков еще в эпоху англосаксонских королевств{60}. Традиционная вера в оборотничество, однако, надолго закрепилась в народном сознании, судя хотя бы по тому, что слово were-wolf, весьма редкое в современном английском языке, довольно часто встречается в старинных преданиях и балладах. У Томаса Кемпиона{61} находим следующие строки:

O was it war-wolf in the wood?Or was it mermaid in the sea?Or was it man, or vile woman,My ain true love, that mis-shaped thee?

Ты оборотнем мне явилась?Или русалкою морской?Иль в ведьму злую превратилась?Любовь, каков был облик твой?

В сборник Хартсхорна вошла легенда под названием «Уильям и верфольф» (William and the Were-Wolf)[35], но она явно представляет собой перевод с французского, ведь, как признает автор, «он впервые выполнил перевод этой сказки с французского языка на язык английского народа» («for he of Frenche this fayre tale ferst dede translate, in ese of Englysch men in Englysch speche»).

Согласно английским народным поверьям, ведьмы обычно превращаются не в волков, а в зайцев или кошек — именно в обличье этих зверей они отправляются на шабаш.

В Девоншире колдуны и ведьмы бродят по болотам, перекинувшись черными собаками. В одном предании говорится, что как-то раз две такие твари повадились вечерами наведываться в трактир и пить там сидр. В конце концов хозяин заведения не вынес такой наглости и выстрелил серебряной пулей поверх их голов. Тотчас собаки превратились в двух дам, с которыми трактирщик давно не ладил. В соответствии с другим поверьем, в Хитфилде, неподалеку от Тэвистока, в полнолуние часто можно видеть призрачного охотника, который травит гончими белого зайца. Однажды местный паренек, возвращаясь с ярмарки, повстречал эту охоту, пожалел зайца и спас от преследователей. Тот тут же превратился в красивую девушку.

Гервасий Тильберийский{62} в своем произведении «Императорские досуги» (Otia Imperalia) пишет: «Vidimus frequenter in Anglia, per lunationes, homines in lupos mutari, quod hominum genus gerulfos Galli vocant, Angli vero wer-wlf, dicunt: wer enim Anglice virum sonat, wlf, lupum»[36]. Вариант этимологии слова «вервольф» (англ. werewolf), предложенный Гервасием, вполне правдоподобен: возможно, при образовании этого слова действительно имело место сложение основ wer — «человек» и wolf — «волк», хотя лично мне моя версия происхождения данного слова, предложенная в одной из предыдущих глав этой книги, кажется более правильной. Разумеется, у Гервасия были свои аргументы: англосаксонский корень wér со значением «человек» имеет соответствия в других языках: в готском — vair, в латинском — vir, в исландском — verr, в авестийском (зендском) — vîra, в древнепрусском — wirs, в латышском — wirs, в санскрите — vîra, в бенгальском — bîr.

В исторических хрониках Шотландии есть сведения о случаях каннибализма, однако при этом превращений каннибалов в животных не отмечено.

Например, Гектор Боэций{63} в своем своде исторических хроник повествует о грабителе и его дочери, которые нападали на детей и поедали их. Более подробно об их ужасных преступлениях рассказывает Роберт Линдсей{64}:

«Приблизительно в то же время (1460) в Ангусе{65} бесчинствовал некий разбойник. Ему помогала его семья. Злодей всюду тайно похищал детей и ел их, и чем моложе были жертвы, тем нежнее и вкуснее казалось разбойнику их мясо. За свои злодеяния преступник вместе с женой и детьми был сожжен. В живых осталась лишь его самая младшая дочь. Ее воспитали приемные родители в Данди. Повзрослев, она стала проявлять те же наклонности, что и отец, и за совершенные преступления в конце концов была осуждена и также сожжена. Говорят, что, когда ее вели к месту казни, собравшаяся у дороги толпа осыпала преступницу бранью и проклятиями. Особенно громко раздавались женские голоса. Осужденная обратилась к толпе с такой речью: „Почему вы поносите меня, словно я поступила недостойно? Поверьте мне, если бы вы хоть однажды попробовали человеческую плоть на вкус, вы ощутили бы такое наслаждение, что впредь не захотели бы ничего другого“. Злодейка была прилюдно казнена, так и не покаявшись перед смертью»[37].

Эндрю из Винтауна{66} в своей стихотворной хронике рассказывает историю еще одного каннибала, жившего незадолго до создания этого произведения, — по-видимому, поэт записал историю со слов старших современников. События датированы 1340 годом, когда большая часть Шотландии была разорена войсками короля Эдуарда III.

About Perth thare was the countrieSae waste, that wonder wes to see;For intill well-great space thereby,Wes nother house left nor herb’ry.Of deer thare wes then sic foison (profusion),That they wold near come to the town,Sae great default was near that stead,That mony were in hunger dead.A carle they said was near thereby,That wold act settis (traps) commonly,Children and women for to slay,And swains that he might over-ta;And ate them all that he get might;Chwsten Cleek till name behight.That sa’ry life continued he,While waste but folk was the countrie[38].

Близ Перта вымерла земля —Пустей не видел в жизни я,На много миль в лихой глуши —Ни огонька и ни души.Там расплодился зверь тогда,Оленей целые стадаБез страха заходили в город,Где горожан повывел голод.Там жил тогда один злодей,Он ел и женщин, и детей,Коль пустовал его капканИ в тот капкан не шел кабан.Он прозывался Чустен КликИ мог сожрать любого вмиг.В конце концов этот злодейЗагрыз в округе всех людей.

Если мы сравним эти два случая каннибализма с теми, которые описывались в двух предыдущих главах, станет очевидным, что в народном сознании жителей Британских островов каннибализм никак не связан с какими-либо внешними превращениями. Если бы разбойник из Ангуса или злодей из Перта совершил свои преступления во Франции или Германии, его наверняка сочли бы оборотнем и обвинили в ликантропии.