Ёсико - Иэн Бурума

Но это Китай, жизнь в котором течет, как Желтая река, беспрестанно, иногда замирая почти до полного застоя лишь для того, чтобы снова яростным потоком хлынуть вперед. От сцен нищеты, которые я наблюдал из окна поезда, я впал в меланхолию и ощутил громадную усталость. Пытаться изменить Китай так же бесполезно, как пытаться голыми руками свернуть с курса трансокеанский лайнер. Любые попытки обречены. А все из-за величия Китая и неподъемной ноши в пять тысяч лет его истории. Китай разоблачает всю хлипкость человеческих устремлений, включая нашу миссию строительства Новой Азии. Подобные мысли не радовали меня. Мне очень хотелось, чтобы мы достигли цели. Иначе в наследство от нас останутся лишь хаос и кровопролитие.

Тем не менее, по крайней мере в центре Шанхая, наша полиция восстановила порядок, преступность снизилась, и людям стало безопаснее заниматься своими делами. В «Гранде» крутили фильмы. В «Парк-отеле» всю ночь танцевали. А в игорном доме «Рейс клаб» все так же проигрывали свои деньги. Что бы ни происходило в мире, гедонистический дух Шанхая оставался неистребим.

Моим главным гидом и компаньоном в Шанхае был человек, во всех смыслах противоположный Танэгути. Кэйдзо Кавамура, глава Азиатской кинокомпании, слыл человеком высокой культуры, знал множество языков, свободно говорил по-немецки и по-французски и пользовался большим уважением у китайцев. Азиатская кинокомпания была японской, но специализировалась на высококачественных фильмах с китайской тематикой, которые снимали лучшие китайские режиссеры. (Она во многом являлась тем, чем не стала наша Маньчжурская киноассоциация.) Их фильмы снимались азиатами для азиатов, что очень нравилось местной публике. Легкое кино без налета тупой пропаганды — в отличие от картин, которым покровительствовал Амакасу (который, что неудивительно, очень не любил Кавамуру). Из всех японцев, кого я знал в те годы, Кавамура ближе всех подобрался к пониманию загадочной китайской души.

Высокий, красивый мужчина с копной волнистых волос и явной склонностью к элегантным английским костюмам, Кавамура был отлично знаком со всеми удовольствиями, которые мог предложить громадный город. Быстро уставая от ежедневной рабочей текучки, он обычно звонил мне во второй половине дня, и мы договаривались о встрече в «Грейт Ворлд Тауэр», где можно немного расслабиться.

Башня «Грейт Ворлд» на Западной Янджин представляла из себя гигантскую пагоду удовольствий. В ее цокольном этаже находился кинозал на тысячу зрителей. Симпатичные шлюшки в цветастых ципао с разрезами до подмышек так и сновали по фойе с утра до позднего вечера. Мы начинали с первого этажа, лакомились шанхайскими пельменями и медленно начинали наше «восхождение в рай», как местные называют путешествие с заходом на каждый этаж, где посетителей ждут очередные удовольствия: парные бани с благовониями на первом этаже; массаж ног и чистка ушей — на втором; акробаты, канатоходцы и музыканты — на третьем; пип-шоу с голыми девочками и театральные представления с откровенными сценами под вкуснейшие пирожные из Сучжоу — на четвертом; искуснейшая стимуляция всех ваших мужских желаний опытными молоденькими девушками, азартные игры и магазины специальных «резиновых изделий» — на пятом, и так далее до верхнего яруса, где китайские красотки предлагают все мыслимые и немыслимые наслаждения под звуки оркестра, играющего музыку из кинофильмов, включая, что приятно, несколько песен Ри Коран. Многие китайцы, посетив этот дворец наслаждений, не выдерживали искушения — спускали все свои деньги на девочек или проигрывали за игральным столом. Тогда они просто выпрыгивали из окон «рая» и за несколько мгновений преодолевали обратный путь на переполненные улицы города. Несколько ступеней, ведущих к деревянной площадке на самой вершине башни, здесь называли «лестницей в небо».

Хотя Кавамура в основном снимал самых известных китайских звезд, его заветной мечтой было заманить Ри на работу в его шанхайские киностудии. Он хотел сделать ее в Китае такой же популярной, как в Японии. Но Амакасу, естественно, очень не хотел отпускать ее даже на один-единственный фильм. И тогда в порыве непростительного безрассудства я согласился подумать о том, как помочь моему другу изменить решение Амакасу.

В апреле, когда холодное заклятие отступило, Ри прибыла в Шанхай из Японии, где снималась в нескольких эпизодах для нового фильма «Ночи Сучжоу». Мы встретились в моем любимом ресторанчике на улице Хэнкоу за ланчем из жареных угря и крабов. Я заметил, что она все время наклонялась, чтобы почесать ноги. «А… это? — сказала она в ответ на мой вопрос. — Памятка с родины!» Они снимали сцену в пруду неподалеку от Токио — тот пруд очень напоминал озера в Сучжоу. Режиссер слыл большим специалистом по решению невыполнимых задач. Бедняжке Ри приходилось часами простаивать по пояс в воде, ожидая, когда настроят камеру, и отбиваясь от кровожадных пиявок. Но еще одна новость, которую она мне поведала, поразила меня еще сильнее. Она встретилась со второй Ёсико, с моей ненаглядной Жемчужиной. Услышав об этом, я ощутил себя так, словно по моему хребту провели куском льда.

Однажды, когда Ри жила в одной из гостиниц на Кюсю, ей в номер позвонили:

— Твой старший брат очень хочет с тобой повидаться.

Тревожная интонация, с которой Жемчужина произнесла эти слова, заставила Ри согласиться на встречу немедленно. Дон Чин пришла в мужском кимоно и выглядела как безумная. Сунула руку в сумку, достала пачку листов бумаги, исписанных ее почерком.

— Пожалуйста, прочти это, — сказала она. — Это моя жизнь. Только ты понимаешь меня. Поэтому ты должна сыграть меня. В своем следующем фильме.

Пораженная Ри не смогла ничего ответить. Она никогда не видела Жемчужину Востока в таком состоянии, буквально в конвульсиях от нервного возбуждения.

— Пожалуйста! — повторила Дон Чин. — Я прошу тебя, ты должна это сделать. Это — мой последний шанс.

И прежде чем Ри смогла возвратить ей рукопись, Восточная Жемчужина ушла. Выслушав этот рассказ, я мысленно поблагодарил Танэгути. По крайней мере, я знал, что Жемчужина на данный момент в безопасности. Невзирая на то что она мне сделала, я все еще любил ее. Конечно же такого фильма никто никогда не снимет. Ри передала мне пакет с рукописью так быстро, словно бумага жгла ей пальцы. А я отправил его в камин. И это было жестом любви, а не предательства. Слишком четко я мог представить дальнейшую судьбу Восточной Жемчужины, попади эти страницы в чужие руки.

О вечеринках у Кавамуры по Шанхаю ходили легенды. Жил он на большой и уютной вилле в европейском стиле недалеко от проспекта Жоффр. Через залы и комнаты его виллы прошло множество знаменитостей, включая даже Марлен Дитрих, с которой у него, по слухам, был роман, причем еврейский ее любовник, Джозеф фон Штернберг, также не раз гостил в этом доме. Кавамура боготворил фон Штернберга. Всем показывал стул в своем кабинете, на котором однажды сидел великий режиссер. И перед тем как усесться на это священное место самому, с любовью протирал носовым платком блестящую кожаную поверхность. «Учитель!» — бормотал он, точно священник молитву.

Поэтому, когда Кавамура пригласил меня на свою вечеринку, а Ёсико планировала тогда же оказаться в центре города, мне показалось, что само это совпадение — прекрасная возможность представить их друг другу. К моменту, когда мы прибыли, гостиную заполонили китайцы. Чжан Шэхван, глава киностудии «Мин Цин», явился со своей новой любовницей, молодой светской потаскушкой Цзян Цинь,[22] которая позже примкнула к коммунистам в пещерах Янаня. Бу Ванканг, знаменитый кинорежиссер, беседовал с Динь Линем, романистом. А в углу сидел Сю Йен, драматург, не раз получавший предупреждения от наших цензоров, и смеялся над шутками актера Чжао Дана. Сам Чжао, окруженный толпой поклонников, лицедействовал, изображая типичного квантунского офицера и выкрикивая команды на корявом японском языке. Громче всех смеялся Кавамура. Я заметил, как смех замер у всех на губах, когда мы с Ри вошли в комнату. Воспоминания о сцене с пощечиной были еще свежи. Мне сразу стало неловко — но вовсе не от их злобных пародий, а из-за Ри. Политика всегда сбивала ее с толку. Как и неприязнь, которую ей выражали.

Все вокруг громко жаловались на мелочные придирки японских цензоров, на ограничения, введенные в китайском городе под японским контролем. Что, впрочем, совершенно не беспокоило Кавамуру, который продолжал обходить комнату за комнатой, широко улыбаясь гостям и заботясь о том, чтобы всем было уютно. Мне даже почудилось, будто ему нравится эта атмосфера. Конечно же я и раньше слышал, как китайцы ведут подобные разговоры, и со многими их доводами соглашался, но на этот раз счел неприемлемым, чтобы такие беседы слушала Ри. От всего этого она и так настрадалась, когда училась в Пекине. К тому же ее могли скомпрометировать. Поэтому я решил, что нам лучше уйти, даже несмотря на обещания Кавамуры открыть еще шампанского и заверения в том, что «мы среди друзей». Когда же я начал настаивать, он наклонился ко мне и сказал, обдав легким запахом алкоголя и сигар: «Друг мой, наш народ не имеет ни малейшего представления о том, как японцев здесь презирают. И это наша вина, это вы понимаете?»