Белинда - Энн Райс

Он вздохнул и затушил сигарету. Наступила благословенная тишина. Ни звука вокруг. И только рев машины на Сент-Чарльз-авеню. Я слышал его за две тысячи миль от того места, где мы находились, а еще чувствовал запах ее комнаты.

— Мне позвонили в Нью-Йорк, когда она умерла, — сказал он. — Наверное, два месяца спустя. В тот вечер мы как раз пили за ее здоровье в клубе «Сторк». Она была удивительной личностью.

— Без сомнения. А теперь, пьяный бездельник, выметайся из моей машины, — сказал я. — В следующий раз, когда будешь писать книгу, можешь вставить нашу историю.

— Я жду этого от тебя.

— А что, если я так и сделаю? — подумав с минуту, ответил я. — А потом кто-нибудь сделает телефильм. И продажи всех ее книг тут же пойдут вверх…

— Но ты ведь не решишься!

— …так же как и продажи моих книг, и все благодаря тому, что люди получили малую толику правды. Искусство основано на правде, и публика это знает. А теперь, пьяный бездельник, давай пошли в дом. Ведь кому-то надо и на жизнь зарабатывать.

Он одарил меня долгим взглядом и улыбнулся своей фирменной киношной улыбкой. Выглядел он просто великолепно, будто кто-то поработал над ним, имея под рукой увеличительное стекло, и устранил даже малейшие изъяны, тонкую морщинку или нежелательный волос.

А про себя я гадал, думает ли он о другой части той истории, если, конечно, еще помнит о ней.

В тот день, уже готовясь покинуть мой дом, он зашел с заднего крыльца в мою мастерскую, закрыл за собой дверь и небрежным жестом запер ее на задвижку. Он опустился на кушетку, пригласив меня сесть рядом. Мы занимались любовью — если можно так выразиться — примерно минут пятнадцать, а потом за ним пришел лимузин и увез его прочь.

Во времена своей молодости, в расцвете славы, он был видным мужчиной, стройным и поджарым, с вьющимися волосами цвета воронова крыла. Помню, он еще носил белый льняной костюм с розовой гвоздикой в петлице, а через плечо у него был перекинут белый плащ, отдаленно напоминающий накидки, в которых он появлялся в кинофильмах. Бездна обаяния. В этом он ничуть не изменился.

«Когда поедешь на Западное побережье, остановишься у меня», — сказал он тогда и записал номер своего телефона на сувенирных спичках. Я позвонил по данному номеру три месяца спустя, когда решил покинуть дом.

И у нас была короткая интрижка — с неделю, не больше — в его роскошном, ухоженном доме на Беверли-Хиллз, а потом он сказал: «Малыш, ты вовсе не обязан это делать. Ты нравишься мне таким, какой ты есть». Сперва я нe поверил своим ушам, но выразился он вполне недвусмысленно.

Свою порцию секса он мог получить где угодно, и ему было безразлично, оказывался ли рядом смазливый маленький садовник-японец или новый официант из «Чейсена». Чего он действительно хотел, так это видеть в своем доме красивого и неиспорченного молодого человека, который был бы ему за сына.

Когда из Европы вернулась его жена Фэй, я стал гораздо лучше разбираться в происходящем, тем более что подолгу гостил у них и успел привязаться к обоим, справедливо считая то время лучшим в своей жизни.

Вечеринки, походы в кино и по магазинам, карточная игра допоздна, выпивка, бесконечные разговоры, утренние прогулки — все это было чрезвычайно приятно, и я напрочь забыл об интимной близости с Алексом, словно она была плодом моего воображения. Я уехал только после того, как закончил портрет Фэй, который и по сей день висит у них в гостиной над камином.

Она была из тех хорошеньких старлеток на комических ролях, которых сегодня вряд ли хоть кто-нибудь вспомнит, ее карьера и жизнь были проглочены Алексом, но сколько бы у него ни было любовников или «сыновей», она всегда была единственной и неповторимой — женщиной всей его жизни. После ее смерти Алекс прошел все круги ада.

С тех пор я ни разу не был в постели с мужчиной, хотя время от времени и испытывал нестерпимое желание, по крайней мере в юности. Несмотря на то что Алекс напрочь утрачивал интерес к своим повзрослевшим «сыновьям», мы с ним навсегда остались друзьями.

За прошедшие годы мы с ним пережили поистине драматические моменты, и нам еще многое предстоит преодолеть.

«Не волнуйся, малыш, — сказал он мне сегодня перед уходом. — Я не собираюсь рассказывать новоорлеанскую историю или любую другую. Правда — не моя специальность. И никогда не была».

«Ну хорошо, — с горечью отозвался я. — Если, конечно, не изменишь точки зрения».

«Ты сегодня какой-то колючий, — натянуто улыбнулся он. — И очень странный. Почему бы тебе на время не выйти из тумана и не поехать со мной на юг?»

«Не сейчас», — ответил я.

«Тогда возвращайся домой и рисуй маленьких девочек».

«Ты все правильно понял».

Я закурил одну из этих жутких «Голуаз», поскольку ничего другого у меня не осталось, и поехал вниз по Ноб-Хилл и дальше в Хейт в надежде отыскать Белинду.

Напрасно я спорил с Алексом. Он был абсолютно прав относительно того, что я не смогу рассказать ту старую историю. Ни одна из моих бывших жен не слышала ее. Так же, как и близкие друзья. И я точно возненавидел бы Алекса, если бы он сделал ее достоянием гласности. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что я не переступал порог материнского дома с тех пор, как сел в самолет, вылетающий в Калифорнию. Но, насколько мне известно, дом сохранился именно в том виде, что описывал Алекс.

Несколько лет я через местное агентство сдавал первый этаж для проведения мероприятий: свадебных приемов и тому подобное. Если у вас особняк на Сент-Чарльз-авеню, то это проще простого. Но когда они начали настаивать на обновлении интерьера, я отказался от сотрудничества.

Теперь порядок в доме поддерживался стараниями экономки мисс Энни — старой ирландки, которую я знал исключительно по телефонному общению. Особняк больше не упоминался в путеводителях, и туристические автобусы проезжали мимо. Но, как мне передавали, время от времени в дверь стучались пожилые дамы, горящие желанием увидеть место, где Синтия Уокер писала свои романы. И мисс Энни всегда впускала их внутрь.

Пока я кружил по ночному Хейту, мрачные мысли потихоньку отступили. Но на смену пришли другие, не менее мрачные.

Какого черта я так рано покинул Фэй с Алексом и переехал в Сан-Франциско? Они ведь так уговаривали меня осесть на юге поближе к ним.

Однако мне необходимо было стать независимым и, конечно, повзрослеть. Меня пугала моя слишком сильная привязанность к Фэй с Алексом, к теплу их домашнего очага. И каким же образом мне удалось обрести независимость? Рисуя маленьких девочек в замшелом викторианском особняке, напоминающем дом моей матери в Новом Орлеане!