Белинда - Энн Райс

— Конечно, я уже такое слышала, — засмеялась она.

— Нет, я серьезно.

Она бросила на меня ничего не выражающий взгляд и, немного помолчав, сказала:

— Но тогда это будет пустой тратой времени и сил!

Я не стал отвечать.

Она скинула туфли, соскользнула на ковер и стянула через голову платье. Ни сорочки, ни бюстгальтера, ни трусиков на ней не было. Если бы я догадался залезть к ней под юбку, то нащупал бы влажные волосы на лобке. Нет, я так не могу! Срочно необходимо переключиться на что-то другое.

Только черный шелковый пояс с подвязками, держащими кружевные чулки. Она отстегнула чулки и сняла их. Затем снова уселась боком на лошадку, скромно скрестив ноги и обхватив правой рукой медный шест. Она, эта похожая на панка девочка-женщина, излучала спокойное удовлетворение. Казалось, еще немножко — и она улыбнется. И она действительно улыбнулась.

Она не испытывала ни малейшего смущения.

Я был настолько потрясен, что даже на секунду перестал фотографировать.

У меня вдруг возникло дурное предчувствие, ощущение, будто должно произойти нечто страшное, какого я еще ни разу в жизни не испытывал. Я чувствовал себя виноватым из-за того, что смотрел на нее. Чувствовал себя виноватым из-за того, что был с ней и фотографировал ее. Я вспомнил свои слова, брошенные в лицо Алексу. Что талант рисовать для детей — мой счастливый билет и для меня нет ничего лучше. Неправда. Ее портреты в стиле ню там, наверху, были лучше. Намного лучше…

Она была так невинна в своей раскрепощенности.

А ее улыбка — такой милой. Милой, и только. Своей улыбкой она явно давала мне понять, что в моей просьбе позировать обнаженной нет ничего дурного. Так уж все сложилось, перевесив чашу весов: ее красота, декадентский макияж, карусельная лошадка, ее созревшее тело, даже ее пухлые щеки с ямочками.

— Ну давай же, Джереми! — воскликнула она. — Что случилось?

— Ничего, — ответил я, щелкнув фотоаппаратом. — Можно мне написать с этого картину?

— Джереми, какой ты смешной, — сказала она, чмокнув жевательной резинкой. — Конечно можно.

Я забрался вместе с ней под душ. Я намылил ей тело, а потом нежно смыл мыло губкой, а она стояла, запрокинув голову, под струей воды и ловила капельки воды полуоткрытым ртом. Затем я капнул ей на волосы шампунь и начал осторожно втирать, отчего те становились все мягче и мягче. Она прижималась ко мне грудями и тихонько постанывала, словно я доставлял ей невыразимое удовольствие. Господи, как же я хотел ее! Мы еще не поднимались ко мне в мастерскую, но она сказала, что не возражает позировать в голом виде. Да, она согласилась, а потому это могло и подождать.

После того как я вытер ее полотенцем, мы сидели рядом на кровати и я осторожно расчесывал ей волосы. На ней была моя накрахмаленная рубашка, которую она не стала застегивать. В мужской рубашке Белинда казалась совсем маленькой.

— Не могла бы ты заплести косу? — попросил я. — А то я не умею.

Улыбнувшись, она согласилась. Я с удивлением наблюдал за тем, как быстро и ловко она управляется с волосами. Она заплела две косы, оттянув волосы назад с висков. Очаровательно. Прелестный гладкий лоб. Косы мы стянули двумя резинками, так как лент у меня, естественно, не было.

Когда она закончила, то стала выглядеть лет на шесть, не больше. Мужская рубашка скрывала грудь, и мне были видны только две небольшие выпуклости и гладкий упругий живот.

Надо бы сфотографировать ее в таком виде. Но это может подождать до утра. Сейчас же меня сводили с ума ее косички и пристальный взгляд.

Я поцеловал ее сперва в лоб, потом — в губы. И началась волшебная ночь: мы снова были в одной постели. В комнате было очень тепло и совсем темно — только свет фар проезжавших мимо машин пронизывал тьму.

Когда она повернулась ко мне спиной, зарывшись лицом в подушку, я увидел пробор, разделяющий косички, которые делали Белинду совершенно неотразимой. Маленькая Бекки Тэтчер.

Уже засыпая, я взял Белинду за руку.

— Только не вздумай сбежать, не предупредив меня!

— Привяжи меня к столбикам кровати, и я никуда не денусь, — прошептала она.

— Очень смешно!

Белинда только захихикала в ответ.

— Ну что, обещаешь?

— Я не уйду. Хочу увидеть картины.

Утром я дал ей свои старые джинсы, предварительно обрезав их. Конечно, они были ей велики, но она туго стянула их на талии моим ремнем, а рубашку завязала спереди узлом. В таком наряде, с торчащими косичками она чем-то напоминала девчонку-сорванца Норманна Рокуэлла.[8] Я еще не успел переодеться, то есть снять халат и тапочки, но все же решил провести Белинду наверх.

Пока мы поднимались по лестнице, я успел пару раз ее щелкнуть, а затем провел в мастерскую и показал своих ню.

Белинда молча разглядывала картины. Солнечные лучи били в глаза, и ей пришлось заслониться рукой. Редкие волоски на ее загорелых руках и ногах на солнце казались золотыми.

— Джереми, они великолепны! — ахнула она. — Они замечательные.

— Но ты должна понять, что тебе нечего бояться, — произнес я. — Я ведь обещал, что их никто не увидит.

Белинда нахмурилась и поджала губы.

— Ты что, хочешь сказать, не сейчас, когда меня не поймать?

— Нет. Я имел в виду — никогда.

— Я же не останусь на всю жизнь шестнадцатилетней!

Вот оно как. А я ведь до последней минуты продолжал надеяться на то, что ей все же восемнадцать, хотя прекрасно понимал абсурдность подобных надежд.

— Я имею в виду, что не буду вечно малолеткой. А потом показывай картины кому угодно.

— Нет, — стоял на своем я, слегка обеспокоенный ее тоном. — Потом ты станешь взрослой женщиной и горько пожалеешь о том, что позировала обнаженной.

— Ой, да брось ты! Ты сам не знаешь, о чем говоришь! — выкрикнула она. Лицо ее покраснело, а косички делали похожей на маленькую девочку, готовую сжать кулаки и топнуть ногой. — Ради бога, это же не съемки для «Плейбоя»! А если и так, то мне наплевать. Ты что, не понимаешь?

— Белинда, я пытаюсь тебе втолковать, что, если ты потом и передумаешь, тебе ничего не угрожает. Я не могу выставить картины, даже если очень захочу.

— Почему?

— Ты что, смеешься? Это погубит мою карьеру. Картины могут задеть публику в лучших чувствах. Разве ты забыла, что я детский художник? Я делаю книги для маленьких девочек.

Белинда так расстроилась, что ее всю трясло. Я хотел было подойти к ней, но она попятилась от меня.

— Эй, послушай! Я что-то не понимаю, — начал я.

— На черта ты писал все эти картины, если их никто не увидит! — взвизгнула Белинда. — Зачем фотографировал меня там, внизу!