Исповедь черного человека - Анна и Сергей Литвиновы

Антонина Дмитриевна ждала этого вопроса и боялась его. И Владик знал, что он снова задаст его, и тоже боялся. И вот вопрос прозвучал — в очередной раз. И мама опять, как всегда при этом разговоре, посмурнела и опять сказала, как уже не раз бывало:

— А вот этого я тебе, Владислав, все равно никогда не расскажу.

Галя

Январь 1958 года

После поездки на Борину дачу подружки разругались насмерть. Слово за слово, а потом, в итоге, Галя кричала, что Жанна — гулящая, что она становится настоящей «прости-господи» и готова под любого парня лечь, если окажется, что он перспективный. Жанна, тоже вне себя от гнева, парировала: ты, мол, Галка, — рохля и синий чулок: «И предстоит тебе, моя дорогая, век прокуковать в старых девах: так и сгниешь!»

После ссоры они не разговаривали очень долго, и Галя даже узнала, что Жанка ходила по общежитию в соседние комнаты и просилась с кем-нибудь местами поменяться, потому что-де не хочет больше жить вдвоем с «этой занудой». Другое дело, что и сама Жанна в совместном быту была далеко не сахар: часто приходила с гулянок поздно, потому по ночам шумела, а потом дрыхла чуть не до двенадцати дня, и все вокруг должны были ходить поэтому на цыпочках. Галина с большим удовольствием узнала, что взять ее подружку в компаньонки никто не захотел. «Вот ты теперь узнаешь, — шептала про себя Галя, мысленно продолжая их спор, — какая я спокойная да удобная, ты еще пожалеешь! Какая я терпимая, сколько я от тебя вынесла!»

В итоге подружка все ж таки из комнаты не съехала, а жить бок о бок, но при этом играть в молчанку стало невыносимо, и они начали сперва обмениваться служебными репликами, потом общаться больше — а потом вроде бы отношения заново наладились. Но никогда они уже не стали такими ярыми, закадычными подругами, готовыми все на свете обсудить и разделить, как на первых курсах. Вроде бы дружба восстановилась, но трещина между девочками уже пролегла, и былую теплоту оказалось вернуть невозможно. Так склеенная чашка: вроде такая, как была, и пить можно: чай вроде даже вкусный, как раньше, а на деле, как ни посмотришь и ни подумаешь о ней, — трещина-то видна.

Как раз на время, когда они были в ссоре и бойкотировали друг друга, пришелся случай, о котором Жанна подруге расскажет только гораздо позже. Она тогда взяла визитную карточку и позвонила из телефона-автомата тому самому генералу, что вывез их ночью из дачного поселка. Помощник — у генерала и помощником оказался мужчина, а не штатская секретарша! — немедленно тому о звонке доложил, и Провотворов сам взял трубку. Жанка напомнила о себе и наплела с три короба (что она умела): дескать, хочется ей стать летчицей, бороздить шестой (или, там, какой он, пятый, что ли?) океан, и не поможет ли ей генерал советом, в какое воздушное училище поступать. Генерал, не будь дураком, ситуацию просчитал, понял, что звонок лишь повод. Он назначил девушке свидание, подкатил к ней на той же личной «Победе», повел ужинать в «Метрополь», а потом, после ужина, навалился прямо в лимузине. Стал требовать немедленной близости и обещать, что поселит Жанну на специальной квартире, оденет как конфетку и устроит на непыльную службу. Он уверял, что не женат, супруга скончалась — однако не скрывал, что у него есть сын и даже внучка. Жанка, конечно, не отличалась строгостью нравов, однако даже ей подобная скорость развития событий и неприкрытый цинизм предложения показались чересчур откровенными и скоропалительными. Она от генерала в тот вечер сбежала и звонить ему больше не стала. Ей приятно было бы, конечно, уесть Галю, да и других подружек, романом со взрослым, солидным, состоявшимся мужчиной — да только цену за романчик выкатили сразу и непомерно высокую, и она от него отказалась.

Зимнюю сессию Галя сдала досрочно и сразу после Нового года уехала к маме, домой, в родной поселок. Однако вернулась с зимних каникул раньше срока, еще когда общага стояла полупустая и в ней бродили только одни редкие несчастные, завалившие экзамены хвостисты.

У Галины имелся свой резон прибыть в столицу до срока: дело в том, что в аэроклубе как раз на студенческие каникулы намечены были парашютные прыжки. Галя и боялась, и волновалась, и переживала — но все равно ей страстно хотелось полететь.

Впоследствии она читала в газетах и книгах сотни, если не тысячи описаний на тему: мой первый парашютный прыжок. Все рассказы оказывались похожи и друг на друга, и на Галин собственный опыт — но ни один рассказчик не смог описать ощущения от своего первого (и второго) прыжка во всей их полноте. Может быть, если бы Лев Толстой жил в наше время и прыгнул, или, допустим, парашютистом стал бы американский прогрессивный писатель Хемингуэй — они смогли бы подобрать точные слова, соответствующие моменту и событию. А у самой Гали — как и у тех, кто тщился свои парашютные чувства и мысли расписывать, — подходящих слов для адекватного описания не подбиралось.

«Боже мой, боже мой!» — только и оставалось ей, что шептать после приземления. Потом, позже, когда она познала, наконец, первого мужчину, она расстроенно поняла, что постельный опыт на деле-то уступает по полноте, яркости и силе переживаний — опыту парашютному. Вот ведь какая закавыка!

В первую же свою поездку на аэродром она сделала шесть прыжков за три дня, из неловкой и презренной перворазницы превратилась, совершенно официально, с вручением значка, в парашютиста третьего спортивного разряда! Но главным был не значок, который она гордо нацепила на лацкан рядом с комсомольским и пришла с ним в институт. Хотя, конечно, значок вызывал пристальный интерес, в том числе мужского пола; понеслись вопросы: как и где она прыгала, что чувствовала и было ли ей страшно. Однако самое важное таилось у Гали внутри, и то, что она пережила, описать было трудно, разве что множеством разнородных существительных. И существительные эти были такими: преодоление. Братство. Единение. Взаимопомощь. Полет. Красота. Уверенность в своих силах. Дружба.

Непонятно до конца, почему вдруг, но Гале парашютные прыжки настолько понравились, что, как только она впервые вернулась с аэродрома, стала считать, сколько осталось до следующей субботы, когда они опять отправятся прыгать. Сколько, ну, сколько? Не дней, а часов и даже минут.

И та секунда, когда они с новыми друзьями, наконец, забрались в следующую субботу в грузовик на груду парашютов и поехали, овеваемые ледяным ветром, снова — летать! летать! летать! — эта секунда стала для нее счастливейшей в жизни.

Уже к июню Галя, не пропуская ни единого выходного, когда стояла летная погода и поле не было раскисшим, сделала больше тридцати прыжков и стала почти что своей, почти заядлой, почти настоящей парашютисткой.

К слову сказать, ни Жанка, ни объект ее неудавшегося романа — Борис — в аэроклубе больше ни разу не появились.

Владик

Февраль 1958 года

Владислав тоже сдал сессию досрочно. Но у него были другие резоны, чтобы освободить себе в каникулы времени побольше. Проверку по линии режима он прошел, и его взяли в Подлипки, в то самое секретное космическое КБ. И ему хотелось в каникулы поработать там на полную ставку: обвыкнуться, зарекомендовать себя. А уж затем, когда начнется семестр, можно будет и на полставки перейти: вуз-то оканчивать и диплом защищать все равно надо!

О, он никогда не забудет свой первый день на новом месте: долгий путь, сначала на автобусе, потом на метро и, наконец, электричкой до Подлипок. Потом он вышел из поезда, среди многих спешащих на завод, и по тихой улице имени Коминтерна подошел к проходной. Там — строгий контроль, прогулка по территории — какая она огромная! — и вот он уже в КБ. Большущий зал, высокие окна, десятки, если не сотни кульманов в ряд. Инженеры, проектанты. Все такие умные, все заняты делом. Но его ни к чертежам, ни к эскизам, конечно, Константин Петрович покуда не допустил. Прежде чем оказаться в раю, сперва следовало пройти чистилище, и молодого человека бросили (как тогда говорили) в отдел, где сидели девочки-расчетчицы.

Сейчас трудно представить, но электронно-вычислительных машин и тем более персональных компьютеров тогда не было, и все вычисления для первых спутников, как и для нескольких последующих, делались вручную, на арифмометрах — трофейных «Феликсах», «Рейнметаллах» и отечественных «Счетмашах». В зале человек на тридцать стоял грохот, все, не отрываясь от своих агрегатов, умножали, делили, возводили в степень, и все, к смущению Владика, оказались женщинами. Даже самые молодые из них, как он успел заметить, были гораздо старше него: сильно за тридцать, а некоторым мастодонтихам уже явно перевалило за пятьдесят. Наиболее молодые расчетчицы искоса исподволь бросали взгляды на новенького. Кое-кто и шептался на его счет, повергая парня в смущение. Слава богу, хоть оказался среди дамочек один свой: представитель мужского пола, да и молодой к тому же. На первом же перекуре они познакомились, оказалось, что парня зовут Жора, и он, слава тебе, социалистическая революция, тоже студент, только из «Бауманки», и тоже подрабатывает здесь в зимние каникулы. С компаньоном оказалось трудиться легче, и они даже договорились назавтра попроситься, чтобы сесть вместе. Многим женщинам удавалось, как они заметили, считать и записывать свои результаты, даже не прерывая междусобойного разговора, и это многоголосое «жу-жу-жу» порой перекрывало стук арифмометров. Но, несмотря на разговорчики, опытные дамочки считали гораздо быстрее, чем и Владислав, и Жора.