Свет вечный - Анджей Сапковский

– Вижу, мать вашу, Syriam ab oriente, – пробормотал цитату из Библии Кохловский. – Et Philistim ab occidente…[52]

– Tosme… – простонал Глас. – Tosme su v prdeli…[53]

Гебхарт Унгерат обнял брата, которым оказался тот рыжеватый. Потом посмотрел на пленников и на гуситов. Взглядом, полным ненависти. Его лицо, действительно, было искривлено как у гнома.

– Вы, еретики, думали, – ехидно сказал он, – что вам все с рук сойдет. Что свои шкуры спасете? Что мы тут торги устроим? О нет, ничего подобного, никакого торга с вами, сучьи дети, никаких уговоров. Для вас, уроды, только то, чего заслуживаете: копье, топор, костер. И будете висеть, будете на кострах жариться, положите головы. Потому что вернут вас туда, откуда взяли.

Прибывшие копьеносцы и тяжеловооруженные плотно заблокировали вход на левом берегу. Командовавший ими рыцарь имел на щите скрещенные топоры.

– Тебя же, проклятый отщепенец, – Гебхард Унгерат нацелился пальцем в Рейневана, – мы выдадим вроцлавскому епископу. Мы знаем, что епископ мечтает о том, чтобы упечь тебя в камеру пыток. И будет заслуга для Церкви…

– Мы тоже знаем, – сказал, поднимая голову Урбан Гор, – что все это для заслуг. Весь этот коварно задуманный обман, всё это базарное жульничество. Не тобою, конечно, хоть ты и лоточник, задумано. Это твой папенькавыскочка намеревался таким способом славы сыскать и шляхетство добыть. Благородный господин купец фон Унгерат, на гербе ломаный грош. Дерьмо будет на гербе, Гебхард. Потому что дерьмо из вашего замысла.

– За эти слова, – брызнул слюной Гебхард Унгерат, – шкуру с тебя ремнями сдеру, еретик. Конец тебе! Не видишь, что ты в западне?

– Это ты в западне. Оглянись.

В полной тиши, которая вдруг наступила, на обоих берегах Ользы появились новые вооруженные люди. Числом около сотни. Быстро окружили мост. С двух сторон.

– Это же… – Гебхард трясущейся рукой показал на большую красную хоругвь с серебряным Одривусом. Это же рыцари пана из Краважа. Католики! Наши!

– Уже не ваши.

Ошарашенные и остолбеневшие наемники Унгерата дали себя разоружить без малейшего сопротивления. Рейневан видел, как Пашко Рымбаба вращает широко открытыми глазами, не в состоянии понять, почему у него забирают оружие гуситы, украшенные Чашами, вдруг ставшие союзниками с бойцами рыцаря с топорами на гербе. Он видел, как побледневший Эбервин фон Кранц не понимает, почему его разоружают и берут в плен моравцы изпод знака Одривуса.

За минуту все были на левом берегу Ользы. В то время, как Горн без слов пожимал руки Рейневана и поляков, моравцы согнали в кучу и взяли под стражу их недавних поработителей, которые теперь сами стали пленниками. Они стояли с опущенными головами, все еще онемевшие от шока: наемники Кранца, Гильберт Унгерат, рыцаренок с лицом херувима. И Гебхард, с искривленной как у гнома губой, вылупив гномьи глаза на главное действующее лицо происходящего, приодетого в пышное облачение вельможу со смуглым лицом и буйными черными усами. Вельможу, которого Рейневан уже когдато видел.

«Воистину, – подумал он, – мир этот слишком тесен».

Во главе своих гейтманов и рыцарей, под хоругвью с Одривусом, родовым знаком Бенешовицов, навстречу к ним выезжал Ян из Краваж, хозяин Новой Йични, Фульнека, Биловца, Штрамберка и Ружнова, магнат, могущественный феодал, повелитель доминиона, охватывающего огромную площадь северозападной части маркграфства Моравии.

– Тот с топорами на гербе, возле господина из Краваж, это Сильвестр из Кралиц, гейтман фульнецкий, – пояснил вполголоса Горн. – А тот второй, с бородой, это Ян Хелм.

Ян из Краваж придержал коня.

– Панычам Унгератам, – сказал он спокойным, даже несколько бесстрастным голосом, – следует коечто прояснить. С тех пор, как паныч Гебхард и присутствующий здесь Сильвестр из Кралиц составили свой ловкий, но не очень благочестивый план, ситуация претерпела изменения. Изменения, я бы сказал, принципиальные. Дух меня, господа, осенил, сошла на меня благодать просветления, пелена спала с очей моих. Я увидел истину. Понял, за кем справедливость. Постиг, кто стоит за истинную веру Христову, а кто за Антихриста. Со вчерашнего дня, господа, с субботы перед воскресеньем Oculi,[54] я отказался подчиняться Люксембуржцу и Альбрехту, принял таинство sub utraque specie[55] и присягнул четырьмя пражскими статьями. Со вчерашнего дня добрые чехи со знаком Чаши уже не являются моими врагами, но братьями по вере и союзниками. Естественно, я не могу допустить, чтобы братья и союзники пострадали от предательства и вероотступничества. Поэтому ваш уговор с паном из Кралиц объявляю несуществующим и недействительным.

– Это… Это… – промямлил Гебхард Унгерат. – Это неприлично… Это пепорядочно… Это измена… Это…

– Об измене советую не говорить, ваша милость Унгерат, – спокойно прервал хозяин Йичины. – А то както гадко звучит это слово из уст ваших. А непорядочность вы где именно видите? Тут все честно и по Божьему распоряжению. Обмен должен был быть? Есть обмен. Согласно уговору: чехи вам отдали ваших, вы чехам отдали их. Говоря покупечески, чтоб вы лучше поняли: вышли на нулевой баланс. Но сейчас я вам выставляю счет. Совсем новый. Теперь, милостивый сударь пан Унгерат, ваш родитель будет договариваться со мной о выкупе. За вас и брата. А пока договоримся, оба в Йичинской башне посидите. А с вами и остальные господа. Все, сколько вас здесь есть.

Ян Хелм рассмеялся, Сильвестр из Кралиц ему вторил, постукивая панцирной ладонью по бедру. Ян из Краваж только улыбнулся.

– Дураком буду, господа силезцы, если за вас всех скопом две тысячи гривен не выжму. Прав был Прокоп, прав был и ты, Горн, что мне переход на сторону Чаши окупится! Что Бог меня вознаградит. Верно, уже получаю награду!

– Вельможный пан Ян, – заговорил вдруг Рейневан. – Имею просьбу к вам. Прошу за двух этих рыцарей. Чтобы вы дали им свободу.

Магнат долго смотрел на него.

– Горн, – наконец сказал он, не отрывая взгляда. – Это и есть тот твой шпион?

– Он.

– Смел. Действительно стоит того, чтобы ему эта смелость сошла с рук?

– Стоит.

– Должен ли я, – фыркнул Ян из Краваж, – верить на слово?

– Если желаете, – Рейневан не опустил глаз, – можете оценить по фактам.

– И каких же? – насмешливо надул губы хозяин Йичина. – Сгораю от любопытства.

– Год Господен 1425, тринадцатое сентября, Силезия, цистерианская грангия[56] в Дембовце. Совет в овине. Напротив вас, пан Ян, сидел Готфрид Роденберг, крестоносец, войт[57] из Липы. Слева от вас – пан Пута из Частоловиц, клодзский староста. Справа – рыцарь с оленьим рогом на лентнере, похожим на герб Биберштайнов, только тинктуры другие.

– Пан Тас из Прусиновиц, – кивнул головой Ян из Краваж. – Ты хорошо запомнил. Почему же я тебя не помню?

– Я не был там с вами. Я был над вами. На чердаке. Откуда все видел и слышал. Каждое сказанное там слово.

Магнат молчал, покручивая черный ус.

– Ты прав, – сказал он наконец. – Истинно, можно оценить тебя по фактам. Я оценил и нахожу тебя недурным. Проворный ты сорвиголова, и должно быть имеет Табор выгоду из такой шельмы. Но моя выгода, господин шпион, тоже не шутка. От силезцев, за которых ты просишь, я имел бы какуюто пользу. Если отпущу их, пользы не будет. А отсутствие пользы – это убытки. Кто мне их покроет?

– Бог, – небрежно вставил Урбан Горн. – Которого временно замещает Прокоп, не зря прозванный Великим, director operationum Thaboritarum. Не будете в убытке, пан Ян, гарантирую вам.

– Твоя гарантия – речь ценная, – улыбнулся Ян из Краваж. – И в цене растущая. К тому же этот Рейневан мне приглянулся. С чердака нас тогда подглядывал и подслушивал, черти б меня взяли, в такой близости, что епископу Конраду мог сверху на тонзуру наплевать! А легату Орсини за ворот написать. Ох и хват, хоть и шпик. Так и быть, буду милосердным. Этих двоих отпускаю, пан Хелм. Остальных под стражу! И готовьтесь в дорогу, немедленно двигаемся в Йичин!

Пленников отвели. Гебхард Унгерат вопил и матерился, Гильберт плакал, лил слезы, не стыдясь. Пашко Рымбаба оглянулся.

– Рейнмар! – позвал он жалобно. – А я? Спаси и меня!

– Нет, Пашко.

– Но почему?

– Запрещено.

Рейневан вернулся к освобожденным, за которых он заступился: Эбервину фон Кранцу и похожему на херувимчика рыцарю. Кранц хмуро смотрел на него.

– Я знаю, – сказал он хрипло, – за что мне от тебя такая милость, Беляу. Рымбаба мне сказал. Давай не будем затягивать эту жалостную сцену. Хочешь знать, почему ты попался во Вроцлаве? Случайно. А еще изза длинного языка Вилкоша Линденау. Он тебе был благодарен. Славил твою доброту и благородство. Слишком много, слишком часто, слишком громко. Я могу идти?

«Стало быть, это не Ахиллес, не Аллердингс, – Рейневан вздохнул от облегчения. – И не Фелициан. Не все еще пропало. Фелициан попрежнему ищет Ютту… А может уже нашел?»