За гранью возможного - Владимир Киселев

Рабцевич не без удовольствия посмотрел на счастливого Линке. Да, комиссар знает, чем поднять дух людей. И закончил:

— Потрудимся на славу, чтобы земля отблагодарила нас обильным урожаем.

Ему уступили плуг, дав возможность как старшему проложить первую борозду. Рабцевич прошел за плугом с полсотни метров и передал его хозяину. Пахота началась, теперь он мог уходить. Полесский подпольный обком пригласил Рабцевича на завтрашнее совещание командиров партизанских отрядов области, предстояло подготовить выступление.

Однако сразу в деревню не пошел, спустился к реке. На всякий случай надо проверить посты — мало ли что могло случиться.

Все было в порядке, и от сердца отлегло.

Тезисы выступления написал быстро. Знал, что не откроет их — не любил говорить по бумажке, но уважал порядок, текст или план выступления писал для того, чтобы систематизировать свои мысли.

После обеда Александр Маркович решил немного поспать. Дорога-то предстояла дальняя, и без отдыха ее не одолеть. Лег, закрыл глаза. И вдруг отчетливо увидел своего старшего сына — Виктора. Стоит мальчишка в телогрейке, лицо потное, чумазое, а кепка того и гляди с головы съедет, чудом на затылке держится, в руках заводной ключ. Сын изо всех сил старается завести полуторку. А она стоит как заколдованная и молчит.

— Да ты свечу посмотри, сынок, — не выдержал Рабцевич и проснулся…

На прошлой неделе отряду сбросили почту: свежие газеты, журналы, письма. Рабцевичу было сразу десять писем: пять от жены, три от дочери Люси и два от Виктора. Соскучились, вот и постарались. Жена писала, что наконец дали его адрес. Дома было все в порядке. Дочь Люся и сын Светик (так в семье звали меньшего — Святослава) учатся, а Виктор устроился на работу. Он шофер и получает теперь рабочую карточку. «Нам стало немного легче…» — писала жена.

Весь тот вечер Рабцевич читал письма. Каждое чуть ли не наизусть выучил. Начитался — будто на побывку съездил. На душе стало и легко — дома все в порядке, — и грустно. Нельзя вот сейчас обнять всех родных, расцеловать.

«А ведь действительно большой стал Виктор. Кормилец», — подумал Рабцевич, перевернулся на другой бок и закрыл глаза, надеясь уснуть, но не смог. В хате было жарко и душно, пахло щами и томленой картошкой — хозяйка за перегородкой гремела посудой. Захотелось курить. Свернув цигарку, подошел к окну…

На ближнем поле, что начиналось сразу за огородами, увидел лошадь и человека. Присмотрелся. Человек пахал землю. Рабцевич признал в нем бойца, недавно пришедшего в отряд, обеспокоился: «Что ж он там делает? И себя и лошадь загонит, а землю, как положено, не вспашет».

По мере приближения пахаря все отчетливее слышалось понукание, в котором чувствовались досада и недовольство. Боец чуть ли не лежал на плуге. Лошадь, широко расставляя дрожащие ноги, шла медленно и тяжело.

«Не иначе бывший горожанин…» Рабцевич торопливо надел безрукавку, шагнул за порог. Не раздумывая, перепрыгнул через слегу изгороди и очутился прямо перед бойцом. Спросил язвительно:

— И много ты так намереваешься вспахать?

Боец остановил лошадь, рукавом вытер раскрасневшееся потное лицо… Гимнастерка на нем — впору выжимать, прилипла к широкой груди. Загнана и лошадь…

— Да разве много вспашешь на таком заморыше, товарищ командир…

— Тебе хоть показали, как пахать-то надо?

— А зачем бойцу показывать, он и так все должен уметь делать, — браво ответил горе-пахарь, и на его скуластом лице показалась неуместная улыбка.

Рабцевич решительно оттеснил его от плуга.

— Нет, дорогой, так бывает только у самонадеянных людей, а нормальному человеку прежде надо подучиться…

Он дал передохнуть лошади и лишь после взялся за рукоятки плуга, легонько встряхнул вожжи и сказал ласково: — Ну, милая! — И пошел, оставляя после себя ровную борозду.

Боец сконфуженно почесал голову, пошел рядом, оправдываясь:

— Лошадь попалась норовистая…

— Ты вот лучше смотри да на ус наматывай, — строго заметил Рабцевич. — Видишь, как я держу рукоятки? Их надо немного приподнимать, иначе лемех уйдет в самую глубь и будет не пахота, а мука, да и лошадь не выдюжит. Но и не слабо надо держать, а то чертить землю будешь — и все… И помни, основная рука у пахаря левая, она регулирует ход плуга. — Рабцевич шел, слегка припадая на левую ногу, то ступал по непаханному краю, то в борозду. От лошади крепко пахло потом. Вдыхая этот мускусный запах, он невольно вспомнил, как когда-то учил своих хуторян работать на конной жатке…

В 1930 году, после шестнадцатого съезда партии, послали Рабцевича колхоз организовывать в Качеричах. Беднота поддержала его, и стал Александр Маркович председателем. По теперешним меркам хозяйство совсем крохотное — пяток хуторов да родная деревня, а забот хоть отбавляй. Трудно было. А тут еще контра разная покоя не давала. Все равно что на фронте, только что не в окопах да врага вроде бы не видно. Но без личного оружия ни на шаг… Кое-как засеяли поле. И вот хлеб поспевать стал. Предстояла уборка. И опять проблема — никто из колхозников на конной жатке работать не мог. Известное дело, хуторяне, к технике не приспособлены. Всего и знали-то, что плуг, мотыгу да серп. А тут конная жатка. Для самого Рабцевича она не была в диковинку. До шестнадцатого года вместе с батькой батрачил. Поля помещичьи — не куцые крестьянские наделы, серпом на них не управишься…

Теперь вот снова пришлось Рабцевичу учить крестьян нехитрому мастерству.

Рабцевич прошел один круг, а это, если развернуть по прямой, чуть меньше километра, повернул на другой.

Удивительно спокойно, без понукания шла лошадь: хозяйскую хватку почувствовала. А он уже выдохся, видимо, отвык. В руках дрожь появилась, ноги совсем отяжелели… «Сколько лет прошло с тех пор, как последний раз вот так за плугом хаживал?!» — подумал невольно.

— Товарищ командир, я уже понял, что следует делать, — услышал он голос бойца, все время шедшего сбоку.

— Понял, говоришь? — Рабцевич остановил лошадь, разогнулся. И сразу по всему телу, наполненному блаженной истомой, прошел приятный хруст, загудело и стало мелко покалывать в пояснице. — Это хорошо, что понял, сейчас посмотрим, — сказал, уступая плуг. Браво развернулся и, будто что-то припоминая, внимательно посмотрел на бойца. — Однако почему ты пашешь здесь, а не вместе со всеми? Мне помнится, утром ты был там…

— Был, — краснея, проговорил боец, — но старшина меня послал сюда, сказал, что только лебеда может расти после моей пахоты.

— Вот как! — И забыв про усталость, пошел за бойцом, то и дело поправляя его, показывая.