Во сне и наяву, или Игра в бирюльки - Евгений Кутузов

— Ох, тетя!..

— Тетя, тетя. Гордые все сделались, прямо не подступиться ни к кому. И запомни, Евгения: ни сегодня, ни завтра вы никуда не поедете. Отдохнешь хоть недельку, а то смотреть на тебя страшно. Потом поедешь одна, устроишься сначала на работу. А пока не устроишься, Андрея не отпущу, так и знай.

— Хорошо.

— Хорошо ли, плохо ли, а так будет, — заключила Клавдия Михайловна.

XI

УСТРОИЛАСЬ Евгения Сергеевна на швейную фабрику. Вернее сказать, устроила ее Катя, взяла в свою смену — она работала уже мастером. Это было удобно еще и потому, что, не привыкшая к физическому труду и не имевшая опыта, Евгения Сергеевна не справлялась с нормами, а Катя разрешала брать работу домой, хотя это было не положено. Хорошо, что, когда описывали имущество, вместе с другими самыми необходимыми вещами оставили и швейную машинку «Зингер».

Теперь по вечерам Евгения Сергеевна шила, выполняя сначала норму, а после стала шить и сверх нормы. Нужно было как-то зарабатывать на жизнь и Андрея одевать и обувать не хуже других ребят, чтобы не чувствовал себя отверженным, ущемленным. И еще поначалу она боялась, как бы ее не обвинили в том, что специально не выполняет нормы, саботирует, — на фабрике шили форменную одежду для Красной Армии. Да мало ли в чем можно обвинить при желании жену «врага народа». Конечно, Катя заступилась бы, не дала в обиду, но не хотелось подводить ее, портить ей карьеру. Она была на хорошем счету у начальства не только как работник, но и как партийная активистка, общественница. К ней присматривались, готовили ее на выдвижение по общественной линии. Происхождение — лучше не бывает, из крестьян, на собраниях всегда выступает с правильных позиций, бескомпромиссно проводит среди работниц политику партии и товарища Сталина, к тому же и морально пострадала, вынужденная обслуживать в качестве домработницы семью «врага народа». Как ни странно, но это обстоятельство тоже принималось во внимание теми, кто готовил Катю на выдвижение. И на допросе в НКВД вела себя честно, в духе преданности, и назвала, не ведая того, какие-то полезные следствию имена.

Впрочем, ни Катя, ни тем более Евгения Сергеевна об этом даже не подозревали.

Андрей же и вовсе толком ничего не знал, у него пока еще была своя жизнь. Плохо, конечно, что нет отца, однако он не особенно болезненно переживал это. У многих ребят не было отцов. А в остальном он не чувствовал себя обделенным. У него было все, что у других сверстников, а учился он хорошо, без натуги. Но если и случались в школе какие-то трудности, на помощь приходила Анна Францевна, которая относилась к нему как к родному внуку. По вечерам Андрей обычно засыпал под негромкий, монотонный стрекот швейной машинки. Он привык к этому стрекоту и даже просыпался, когда Евгения Сергеевна переставала работать и в комнате вдруг делалось тихо. Его и будила тишина. А на грохот трамваев за окном и на шум над головой он не обращал внимания. Между прочим, он дал себе клятву, что отомстит верхним жильцам, когда вырастет.

Евгения Сергеевна, уронив голову на стол, дремала, и Андрей, испытывая всякий раз, просыпаясь от тишины, однажды пережитый страх, окликал:

— Мама!

Она вздрагивала, резко вскидывала голову и, жмурясь на свет, протирала глаза.

— Спи, спи, сыночек. Я тоже скоро лягу. Еще немножко поработаю и лягу.

И снова стрекотала машинка.

Андрей жалел мать, понимая уже, что она очень много работает и, конечно, сильно устает. Засыпая, он думал, что, когда станет взрослым, будет сам работать днем и ночью, чтобы мать не сгибалась над машинкой, чтобы была, как раньше, молодая и красивая…

Однажды, когда он выносил на помойку ведро, услышал за спиной разговор двух незнакомых женщин. Они стояли на лестнице. «Сынок той дамочки из подвала, — сказала одна из них. — Слыхала, мужа-то ее расстреляли…» Андрею очень хотелось обернуться и спросить, откуда они узнали такое, хотелось еще им сказать, что этого не может быть, потому что отец его арестован по ошибке и скоро вернется домой, от него даже письмо пришло… Он сдержался, промолчал, а вечером ошарашил Евгению Сергеевну вопросом:

— Нашего папу расстреляли?

Она вздрогнула, побледнела и почувствовала, как спазм сдавил горло.

— Да ты что, сынок?! Кто тебе сказал это?..

— Сам услышал.

— Но от кого?

— Какие-то женщины на лестнице разговаривали, а я услышал.

У Евгении Сергеевны чуточку отлегло от сердца. Значит, Андрей все-таки не знает правды.

— Мало ли что люди болтают, — сказала она нарочито спокойным тоном. — А ты не слушай никого и никогда. Наш папа жив, и его обязательно отпустят, как только во всем разберутся.

Но какое-то сомнение уже закралось в душу Андрея: или Евгения Сергеевна переиграла, стараясь не выдать себя, или говорила не совсем убедительно.

— Скорее бы разбирались, — с надеждой проговорил Андрей.

С этим он и уснул, а Евгения Сергеевна сидела у стола, плакала тихо и думала о том, что сегодня еще можно отделаться от вопросов сына полуправдой, не объясняя ничего по существу, но что будет завтра, когда он сам начнет понимать происходящее и делать собственные выводы?..

Неожиданно позвонили три раза. Евгения Сергеевна испуганно взглянула на спящего Андрея и пошла открывать дверь. Три звонка, значит, это к ним.

Пришла Катя.

— Что-нибудь случилось, Катюша? Так поздно…

— Случилось, очень даже случилось! — Глаза у Кати горели от возбуждения. — Вы разве ничего не слышали?

— О чем? — насторожилась Евгения Сергеевна, не замечая радости на лице Кати, потому что не привыкла к хорошим известиям.

— Ну, вы прямо совсем тут отстали от жизни. Ежова арестовали, вот!

— Как это — арестовали?.. За что?.. Ты ничего, случайно, не перепутала?..

— Оказался врагом народа, шпионом и агентом, — выпалила Катя.

— Да ты что, Катюша! — Евгения Сергеевна даже руками замахала и попятилась. — Этого быть не может. Ты бы поосторожнее.

— А вот и может, — Катя тряхнула головой. — Нам официально сообщили в партийном комитете. Пока про это еще не всем объявили, но я, как узнала, сразу к вам. Теперь-то всех невиноватых выпустят. И Василия Павловича.

Евгения Сергеевна еле стояла на ногах. У нее не было оснований не верить Кате. Ясно и то, что, раз Ежов оказался врагом, невиновных освободят, ведь это именно он руководил арестами. Но… От Васи было прощальное письмо…

В кухню на голоса вышла Анна Францевна. Едва взглянув на Евгению Сергеевну, она поняла, что случилось нечто из ряда вон выходящее. На ней, что называется, не было лица.

— Да что с вами, милая? — тревожно спросила она.

— Нет, нет, ничего… — пробормотала Евгения Сергеевна. — Вот Катюша пришла, рассказывает… Ах, Боже, Боже мой!.. Я присяду, пожалуй. — Она села на табуретку. — Катя, ты расскажи Анне Францевне сама, ей можно…

Катя взахлеб, с удовольствием повторила всё.

— Так радоваться же надо, милая вы моя! — сказала Анна Францевна, положив руку на голову Евгении Сергеевны. — Бог даст, теперь и ваш муж выйдет на свободу.

— Нет, — прошептала Евгения Сергеевна. — Он никогда не выйдет.

— Но почему вы так решили?

— Письмо… Было письмо… Тогда было… Он попрощался с нами…

— Ой! — вскрикнула Катя.

— Подождите, — проговорила Анна Францевна. — Это было официальное письмо, вы получили его через НКВД?

— Нет, мне принесли тайно. В тот вечер…

— Но это же меняет дело, милая! Возможно, ваш муж решил… Вы понимаете, там особая обстановка, люди теряют всякую надежду и, бывает, сами себе выносят приговор. Мой муж во время свидания — это когда его арестовали в первый раз, — сказал мне с полной уверенностью, что мы больше не увидимся, а его через несколько дней выпустили! Но даже после вынесения официального приговора проходит много времени. Пока приговор обжалуют, пока жалобу проверят…

— Вы думаете? — Евгения Сергеевна посмотрела на Анну Францевну с надеждой.

— Я знаю, милая. Всегда и везде так было.

— Но почему мне не говорят, где он и что с ним?

— Вот потому и не говорят, что он сидит в тюрьме. А если бы случилось то, что вы взяли себе в голову, вам немедленно сообщили бы об этом. Не сомневайтесь.

— И верно! — подхватила Катя.

— Увы, так уж принято, а у нас в России в особенности: сообщать дурные вести и не сообщать вестей хороших, — сказала Анна Францевна.

— Вы прямо обнадежили меня. Я уже ни на что не надеялась.

— Напрасно. Совсем напрасно. Как же можно жить без надежды? Люди в основном только и живут надеждами. На счастье, которое наступит завтра, вообще на лучшее будущее. Подумайте-ка. И загробную жизнь придумали, чтобы до смертного одра сохранять надежду. Здесь, на этом свете, было плохо — там будет хорошо. А вот когда человек расстается со всякими надеждами… — Анна Францевна покачала головой. — А у вас все будет хорошо, не берите лишнего в голову.