Заботы Леонида Ефремова - Алексей Ельянов

— Мальчишки, может, не стоит так далеко уходить в лес, может, помолчим в тишине...

— Да нет уж, пусть выступит, — возразил Мишка. — Послушаем...

— Я не боюсь ваших улыбочек. Раз уж обещал — скажу.

Все ждали Славкиного признания как откровения. Он был уверен в себе, он как будто говорил больше сам с собою, чем с нами. Он казался парнем вовсе не из нашей компании: студент, философ, проповедник, но никак не будущий мастер ПТУ. Он и раздражал меня этим немного, и вызывал уважение. Он стоял на коленях перед нашим «столом» на поляне.

— Я хочу совершенства, — сказал он.

Мишка тоненько свистнул.

— Да, я хочу совершенства во всем.

— Не фига себе заявленьице. Славка — Шекспир, Карл Маркс, Диоген в бочке, — и Мишка заухал, захохотал ненатурально.

Славка не обращал никакого внимания на Мишкину болтовню.

— Я хочу познать самого себя... А тебе все ясно? — вдруг спросил он у Мишки.

— А у тебя все туман? — быстро ответил тот.

— А ты, значит, всем доволен?

— А ты считаешь, что все плохо?

— А ты, Ленька, всем доволен? И ты, Сергей, и вы, девушки?

Мы от внезапности свалили в кучу много всяких междометий, но услышать отдельно каждого было невозможно.

— Суду все ясно, — сказал Мишка. — А теперь к делу.

— Помолчал бы ты, Мишка, надоело, — взорвалась ты, Катя. — Слава, не обращай внимания, говори.

— Меня не нужно выручать. Вот пусть лучше он мне ответит, что является самым страшным в наше время? Ну?!

Сержант неожиданно для нас всех оглянулся с опаской по сторонам. Греков засмеялся.

— Угроза войны!

— Верно. А пострашнее? Для мирного, конечно, времени?

— Безденежье бедного студента, — сказал Мишка.

— Тоже верно, — улыбнулся Славка. — Ты уже, Мишка, близок к цели. Бездеятельность, пассивность мысли — вот что самое страшное. Мы привыкаем думать, видеть себя отсель досель. Так проще, понятнее. Солдат, слесарь, мастер ПТУ — и только. А если вдуматься — человек разносторонен беспредельно, он может и должен быть таким, поскольку в нем есть все и он есть во всем. И когда мы рвемся за пределы понятий, норм — нам трудно, больно, давят перегрузки, и все-таки только это и есть человеческая жизнь. Совершенствуются даже цветок, муха, червь. И кто знает, быть может, эти совершенные в своем роде деревья молчат не просто так, и солнце светит не просто так, и небо над нами не просто, — природа ждет от людей чего-то великого...

— А все равно помрешь дураком, — сказал Сергей с искренним сожалением.

— Вот-вот, скепсис — тоже страшно. В себя не веришь — поверь, что другой будет жить лучше, умнее тебя. У природы есть какая-то копилка для всех, на всех... я это чувствую. В природе ничего не должно исчезать бесследно, даже вот эта тишина и эта... прана! Мы летим в бесконечное... И все бесконечно...

Славка прошептал эти слова. Сухой, бледный, с лицом аскета, он заворожил себя и нас. Даже Мишка не решился острить. Я будто бы не на поляне. Земной шарик стал вроде сивки-бурки, и я лечу... и мы летим, космический ветер колышет мои волосы. Бесконечность...

Тихо было вокруг. Чистым и голубым было небо. Деревья стояли и, кажется, тоже вдумывались в слова странного и страстного молодого человека. Вершины берез покачивались. Падали листья, кружились, с легким стуком ударяясь о ветки.

Когда-то, еще когда пас коров, я часто лежал тут на земле вверх лицом. Надо мной было огромное небо, а подо мной вся земля. Великого хотелось мне. Великой радости, великих дел и великой любви. Славка Греков вернул мне эти просторы, этот размах. И все, кажется, сейчас ощутили особые масштабы своих чувств и ожиданий. Довольно долго помалкивали, пока ты, Катя, не предложила — волейбол.

Нашли полянку попросторнее, начали играть, стало жарко. Все разделись. Девчонки остались в нарядных купальниках, в этой одежде они преобразились, особенно ты, Катя.

Но тут я должен признаться, что и Мишка был очень хорош. Широкие плечи, узкие бедра, тугие рельефы мышц, стройные сильные ноги — все было в Мишке на зависть, даже плавки у него оказались какие-то японские, с карманчиком и эмблемой.

Худой, бледный Славка Греков был просто смешон рядом с Мишкой. Да и Сержант казался нескладным. Я понимал, что рядом с Мишкой и я должен казаться тебе, Катя, хлюпиком.

Начали играть. Мишка прыгал, как молодой бог, и бил и резал профессионально. Девчонки только повизгивали от его ударов. Мишка все норовил попасть в тебя: «Ложись! — орал он. — Прибью!» Ты вся съеживалась, замирала в забавной и милой оборонительной позе, а потом выпрямлялась и кричала в ответ: «Ну, смотри, ты у меня получишь».

Я видел, тебе нравится эта игра, и Мишке тоже. Это было видно по шутливым и кокетливым твоим возгласам и по тому, с каким нескрываемым удовольствием ты следила за каждым Мишкиным движением. Это понимал и он. Был щедр на свои хохмы, выкидывал всякие штучки, и какая-то непонятная связь между вами все крепла и крепла.

Заметив это, я потерял интерес ко всему: к игре, к поляне, к березам, к солнцу. И вдруг со зла я зафитилил мяч ногой подальше в кусты. Все набросились на меня с криками, мол, совсем я сдурел. Один Мишка остался безучастным. Он повалился на траву вверх лицом и вытянул ноги. Я долго не хотел идти за мячом, сам даже не знаю почему, уперся — и все тут. Но когда к кустам побежала ты, Катя, я догнал тебя, взял тебя за руку, и тогда само по себе вырвалось у меня:

— Убежим отсюда!

— Куда?!

— Куда-нибудь в берлогу или во дворец — все равно куда, лишь бы насовсем.

— Дворцы гвоздями заколочены. — Мне показалось, что ты все знаешь о Зое. — А в берлоге в мяч не поиграешь, — улыбнулась ты.

И снова у меня сорвалось само собой:

— Всегда будешь подыгрывать Мишке?

— Это уж как придется, может быть, и всегда, — ответила ты. — А что это ты за нами так следишь? — спросила ты удивленно.

— А то, что ничего в нем не видишь, кроме...

— Послушай, Ленька, это уж мое дело. Ты, кажется, забыл, что я все выбираю сама.

— Что ж, выбирай, — зло сказал я, отошел и полез в кусты за мячом. Он застрял в колючем шиповнике, и я ободрал себе руки и ноги, но боли почти не чувствовал, лез напролом.

Ты ушла. Я возвращался один и снова ударил по мячу ногой, подбросил его вверх. Мяч бухнулся на землю посреди поляны и, подпрыгнув, упал Мишке на живот. Все засмеялись, когда Мишка ошалело привскочил с земли.

— Ты у меня схватишь! — закричал он всем сразу, и погнался за мячом, и пнул его снова в кусты, в шиповник.

А я стоял на месте и не собирался убегать, Мишка бросился ко мне и в шутку — пока в шутку, я это видел, — повалил меня на землю. Мы стали бороться, тоже пока в шутку, но чем дальше, тем больнее заламывали друг другу руки, пока я не вынужден был сдаться.

Игра расклеилась окончательно. Никому не хотелось идти за мячом, все приуныли. И тогда Мишка предложил поискать в лесу КПП. Бросили на морского, кому из парней оставаться с вещами. Выпало мне. Когда все расходились, ты, Катя, сказала:

— Не скучай, скоро вернемся.

Я долго ждал всех. Спрятал вещи под старыми ветвями и листьями и пошел тоже бродить по лесу. Но лучше бы мне не делать этого. Я увидел в лесу Мишку и тебя... Был потрясен, побежал сам не знаю куда, а потом решил взять свои вещи и удрать в Ленинград.

У пристани еще не было теплохода. Его не было так долго, что я сначала решил пойти по берегу пешком к Пятой ГЭС, а потом вернулся. Искать перевозчика тоже раздумал, не хотелось ни с кем разговаривать. Стал ходить рядом с пристанью по берегу туда-сюда, где мы уже ходили когда-то с тобой, Катя.

И как тогда, буксиры вели свои караваны, мчались моторки, заняв почти половину Невы, медленно поднимался против течения озерный белый трехпалубник.

Вода утешала, успокаивала, но я знал, что теперь долго не смогу излечиться от своей жгучей, мучительной болезни. Ну, где же он, этот «москвичок»? Идет! Наконец-то вывернулся из-за поворота. Замедлил ход. Матрос вышел на палубу, держит канат, чалку. А потом будет трап, а потом — спасение хоть на время.

Пошел на палубу, сел на жесткий полукруглый диван. Рядом курят какие-то парни. Стрельнул сигарету. Затянулся. Скорее бы винты вспенили воду. Привычно здесь, на корме.

Наконец-то дрожь под ногами. Отлегло от сердца. Как же ты подвел меня, мой Лесопарк. Прощай!

И вдруг я увидел тебя! Ты бежала по ступенькам пристани, и махала рукой, и кричала, чтобы капитан остановился. Но моторы увеличили обороты.

Ты все-таки выбрала Мишку. Или он тебя выбрал, уж не знаю. После экзаменов в техникуме ты уезжала в другой город, но вернулась... У вас скоро будет ребенок. Живите и прощайте. Я снова от вас убегаю. Вот все и закончилось, нужно успокоиться. В полутьме весна чем-то похожа на осень. Оголенными кажутся деревья, прохладно, сыро, острый запах земли. Или это запах канала? Или, может быть, дыма?