Unknown - Vladimir

И запах гроз сочащийся из лона”

О весьма утилитарной подоплёке своего очень краткого и настолько же мимолётного романа я старался не думать. В конце концов, моя жизнь, как и жизнь моих товарищей-подводников, стоит не дорого и может оборваться в любой момент, как и жизнь какого-нибудь безвестного солдата по имени Курт или Ганс, стынущего в мёрзлых окопах восточного фронта. Ну, вздумалось некой таинственной группе высоколобых учёных мужей улучшать человеческую породу путём увеличения какой-то там кроманьонской наследственности. Ну, выискивают они подходящих индивидов, рыская по всей планете, словно чокнутые энтомологи в поисках редких жуков и бабочек. Ну, так и сачок с лупой им в помощь. Мне же скромному немецкому моряку с графской родословной, будь она не ладна, хотя бы будет, что вспомнить в крайнюю минуту.

Дверь каюты медленно, без стука открылась, и через комингс шагнул, сгибаясь, чуть ли не в пояс, светловолосый великан. Гигант едва помещался в крохотной командирской каюте.

– Агалаф?! – почти, что вскрикнул я изумлённо, - но что вы тут де…

Брат Чаоры поднял огромную длань в успокаивающем жесте. Профессор пристально посмотрел мне в глаза и тихо, но отчётливо произнося фразы, заговорил:

- Отто, простите меня, но я не имею выбора…

Наш кодекс безопасности заставляет меня сделать это. Никто не должен узнать о происшедшем с вами на острове. Никто не должен узнать о нас с сестрой и нашей лаборатории и уж тем более обо всём, что вам рассказала Чаора. Необходимо было сделать это прямо в лаборатории, но сестра попросила отсрочку, пока вы не ушли в море. Я не наврежу вам. Просто заблокирую вашу память. Блок будет работать не менее двадцати пяти лет. Я умею устанавливать срок блокировки. Вероятность того, что вы всё же что-то вспомните, есть, но она ничтожно мала. На это случай в вашей памяти всплывёт этот наш разговор, и особенно помните, что неосторожно сказанное слово может навредить Чаоре! Чаоре Олоре! Олоре! Оре, ре, ре, ре!... - тревожно зазвенело у меня в голове.

Мы уже пятые сутки в море. За бортом царит полный штиль и адская тишина. На многие мили вокруг безлюдно и безкорабельно.

Ну вот, похоже, накаркал.

В моей крохотной каюте над самым ухом, возле узкой, как ложе монашки койки подводника, тревожно завибрировал в перепонках зуммер телефона внутренней связи. Голос старпома Шульца глухо прогудел в тяжёлой оцинкованной трубке:

- Отто, слева по курсу, в полутора милях крупная цель.

Я не мешкая ответил:

- Тебя понял. Погружайся на перископную глубину, – и поспешил в командирский отсек.

Привычно потерев ладонью бронзовый ободок окуляра перископа, чтобы сделать его теплее и прильнул к нему правым глазом. Действительно, цель была и была уже почти на траверзе, под углом в 90 градусов по отношению к нашему левому борту. До этого момента мы шли курсом на чистый норд. Я скомандовал лево на борт и взял курс на цель. Дистанция до объекта быстро сокращалась. Передо мной, словно из-под воды вырастали верхушки мачт и сами мачты вооружённые сероватыми под цвет пасмурного дня, парусами.

Впрочем, трёхмачтовый парусник имел и паровую машину. На это недвусмысленно намекала небольшая, но обильно чадящая чёрная труба, воткнутая между второй и третьей, фок и бизань мачтами. На корме трёхмачтовика вызывающе развивался британский флаг, сэр “Юнион Джек” собственной персоной. Судно имело сугубо штатский вид, на палубе возились мешковатые и явно немолодые моряки. Однако это была пусть даже совсем устаревшая, судя по всему торговая, но в любом случае неприятельская посудина и посему подлежала обязательному потоплению. Кроме того водоизмещением она была не менее пяти тысяч тонн и шла, судя по осадке и высоте надводного борта, с грузом.

Я дал команду на всплытие и вызвал в командирский отсек сигнальщика. Предстояла обычная процедура. Сигнальщик в условиях хорошей дневной видимости должен был передать с помощью международного флажкового семафора, что даёт команде британца двадцать минут на то, чтобы спустить шлюпки и покинуть их музейную редкость. После чего судно будет нами потоплено. Иногда неприятельские моряки мешкали и не укладывались в назначенное время, а посему приходилось ждать пока последняя шлюпка с остатками экипажа будет спущена и отойдёт на безопасное расстояние, чтобы издали скорбно созерцать убиение безлюдного, но родного корыта.

Мы всплыли в трёх кабельтовых от облюбованного нами парусника.

Матрос сигнальщик, а по совместительству и моторист поднялся по скобам, приваренным во внутренней части ограждения рубки на самый её верх, так, что его ноги обутые в матросские ботинки с резиновыми чёрными калошами оказались на уровне моего лица. Парню едва исполнилось двадцать, он только пару месяцев назад закончил учебку для подводников и это был его первый боевой поход. К тому же он был моим тёзкой, и ребята для смеха прозвали его Отто младший. Мальчишка страшно смущался и краснел как девица, но, по-моему, ему было приятно. Подражая товарищам, Отто пытался отпустить бороду во время похода, однако на щеках его, как он не пыжился, образовалось лишь какое-то рыжеватое и клочковатое недоразумение.

Младший закрепился ногами в специальных скобах ограждения-фальшборта и принялся семафорить англичанину, лихо, орудуя красными флажками. Однако томми нас заметили раньше и я, прильнув к окулярам своего цейс марине, вдруг увидел странную картину.

На верхнюю палубу британца, как черти из табакерки выскочили с десяток прытких явно молодых и явно с военной выправкой моряков. Они без суеты и быстро делали своё дело. У небольшой ржавой надстройки, что располагалась ближе к носу, перед самой фок мачтой вдруг упала передняя переборка и на божий свет, как будто по рельсам, выдвинулось 100-мм морское орудие. Эта штука к тому же вращалась вокруг своей оси на турели. Пушка сияла свежей светло-серой краской, её длинный ствол шевелился как живой, поднимаясь и словно приветствуя явление нашего У-бота.

Я машинально скосил глаза вниз на мокрую палубу Чиндлера. Там красовалась весьма похожая на англичанку наша стомиллимитровка, с той лишь разницей, что в отличие от своей серенькой британской сестры, наша девочка была смоляной брюнеткой. К тому же, вот незадача, я то морской мудак – пиммель марине, самоуверенно планировал воспользоваться ею, этак, минуток через двадцать, когда обмочившиеся со страху англичане отойдут на шлюпках от борта своей рухляди. И ведь, казалось, проучили меня американские летуны в истории с английским транспортом “Лаконом”. Долбили по “Чиндлеру” почём зря, не взирая, на полную палубу, спасающихся гражданских и раненых союзных солдат. Не побудило их к милосердию и растянутое белое полотнище с красным крестом. Чего же удивляться, что гордые бритты используют шулерские приёмы, такие например, как этот охотник за У-ботами, парусник-ловушка. На одних благородных традициях великую империю не построишь.

Все эти мысли пронеслись у меня в голове, пока я подавлял бешеное желание скомандовать срочное погружение. Однако, шайсэ кашалота, времени уйти от обстрела прямой наводкой, у “Чиндлера” явно не доставало.

Отто младший так и стоял надо мной, растеряно опустив руки с флажками, когда прозвучал первый выстрел с англичанина. Мне показалась или на самом деле, но я как будто услышал свистящий шелест, пролетевшего прямо над рубкой снаряда.

Сигнальщик вдруг зашатался, словно раздумывая, куда ему лучше упасть, на меня или всё же вниз на палубу под рубкой. Через долгие полторы секунды тело Отто младшего глухо ударилось о палубу. Ни головы, ни шеи у мальчишки больше не было. Из округлой с рваными краями дыры между плеч, пульсирующими толчками фонтанировала кровь, показавшаяся мне, темнее чёрной нефти. Рядом, не обращая на всё ещё подрагивающее тело никакого внимания, слажено работал орудийный расчёт нашей пушки. Ребята успели расчехлить её и уже подтаскивали с нижней палубы деревянный брикет со снарядами. Однако первый выстрел они могли произвести только, через двадцать-тридцать секунд, не раньше, в то время как томми уже пристрелялись, и на перезарядку им нужно было всего пять-шесть секунд.

Первый снаряд, обезглавивший младшего, прошёл над лодкой с перелётом. Второй, ударившись о воду, в полу-кабельтове от нашего борта взорвался, окатив водой всех находящихся на палубе, да и мне на моей верхотуре изрядно досталось солёной водицы.

Ещё хорошо, что болванка была не осколочной, а бронебойной.

В этот момент из растопыренной дырки бронзовой говорилки раздался трубный глас Шульца:

- Носовой торпедный к пуску готов!

Как же хорошо иметь расторопного и инициативного старпома!

- Пуск! - почти сорвавшись на истеричный фальцет, проорал я.

Из носового, подскочив в воздухе тёмно-синим дельфином, выскочило длинное тело торпеды, и вновь погрузившись в воду, устремилось к англичанину, оставляя за собой заметный бурун.