Сержант милиции. Обрывистые берега - Иван Георгиевич Лазутин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Папа, прости… Ты только что сказал, что ты баллотируешься в членкоры. Ты пошутил или это правда? — На лице Оксаны вспыхнула сияющая улыбка.
— Это правда. И умница, что ты не пропустила эту мою новость мимо ушей. Только пока это для всех близких–тайна. Мне бы, пожалуй, сейчас не нужно об этом говорить тебе. Даже из суеверия. Но вот не выдержал, сказал. А своему Альберту об этом — ни слова! Пусть он верно служит мне, когда я полковник, а когда я буду генералом — он будет служить мне верой и правдой. Текут в его генах волны преклонения перед силой.
— Папа, ты резок, — робко возразила Оксана.
— Я справедлив и честен, — строго сказал Гордей Каллистратович. — А сейчас посылай ко мне своего избранника. И скажи ему: буду просвечивать его, как под мощным рентгеном. Только искренне и только правда!
Когда Оксана вышла из кабинета, Гордей Каллистратович сел за письменный стол. Разговор с дочерью — одно дело; разговор с ее женихом, который к тому же является по официальной линии его подшефным, — это уже другой вопрос. А поэтому, сделав вид, что он занят делом, Гордей Каллистратович принялся листать рукопись.
Когда в кабинет вошел Яновский, тихо поздоровавшись с порога, то он не сразу оторвал взгляд от машинописных страниц. Яновский был бледен. И когда профессор кивком головы предложил ему сесть, он растерянно и нерешительно опустился в кресло, стоявшее рядом со столом.
— Ну так что, Альберт Валентинович, в каком плане мы начнем наш диалог: в плане — отец возлюбленной и ее поклонник или в другом плане — научный руководитель и его аспирант, запурхавшийся в своей диссертации без берегов? Выбирайте — я к вашим услугам!
Яновский, приставив согнутую ладонь ко рту, откашлялся.
— Гордей Каллистратович, вы как–то очень… категорично… Сложная альтернатива…
— Усложнили вы ее, молодой человек! — резко оборвал Яновского профессор. — По строгим законам Кавказа ваше поведение расценивалось бы как оскорбление рода, осквернение очага и нарушение древних обычаев. Но, к вашему счастью, я человек русский и буду с вами речь вести по кодексу нравственности коммуниста. — Гордей Каллистратович встал, прошелся вдоль стола. — Скажите, что вам нужно от моей дочери, которая уже была замужем и которая является единственной и любимой дочерью вашего научного руководителя?
Встал и Яновский. Сидеть, когда стоит и явно волнуется не просто старший по возрасту, а к тому же его руководитель, в чьих руках вся его дальнейшая судьба, он не мог.
— Я прошу вас, Гордей Каллистратович, сейчас говорить со мной не как с аспирантом, а как с человеком, который любит вашу дочь и сделал ей предложение. — Слова были сказаны твердо, даже решительно.
— Вы это серьезно продумали? Все взвесили?
— Да!.. Я все продумал и все взвесил!
— Но вы же женаты.
— Через месяц я расторгаю брак.
— Причина?
— Их несколько. И все они уже обговорены с женой и с судьей. Я был на приеме.
— Назовите мне главную причину?
— Супружеская неверность жены, — твердо, глядя в глаза профессору, отчеканил Яновский.
— И у вас на этот счет есть доказательство?
— Множество!
— Да, это скверно, — сочувственно сказал профессор. — Это, пожалуй, самая горькая из всех причин крушения семьи. И что на ваше предложение ответила моя дочь?
— Она ответила согласием. Мы любим друг друга.
С минуту профессор молча ходил по ковровой дорожке, тянущейся от письменного стола к книжным полкам, и о чем–то напряженно размышлял. Потом резко остановился.
— Теперь слушайте меня. Я вам и дочери перечить не стану. Раз пришлись друг другу по сердцу — мир вам и согласие. Мы вас с Надеждой Николаевной от чистого сердца благословим. Но есть одно непременное условие.
— Какое? — Голос Яновского дрожал.
— До вашей защиты диссертации никто в институте не должен знать не только о том, что вы мой будущий зять, но что вы вообще вхожи в мой дом. Это в ваших интересах. Иначе вы ударите меня по рукам и можете подорвать свою защиту.
— Я понял вас, Гордей Каллистратович. Об этом мы уже говорили с Оксаной. Она у вас умница.
Эта похвала польстила профессору.
— Спасибо, что разглядел. Только смотрите — не направьте это редкое достоинство женщин в другое русло. Ум в чистом виде — это пока еще потенция. Оксана очень молода, неопытна, доверчива, у нее иногда кружится голова от преклонения изворотливых хлыщей, которые могут дать фору бальзаковскому Растиньяку. Так что из этого благодатного воска вам предстоит лепить личность. Вы меня поняли?
— Понял, Гордей Каллистратович! — с клятвенной готовностью в тоне произнес Яновский.
— И еще одна просьба. Причем очень доверительно.
— Слушаю вас.
— Берегите ее от вина. Увлечение спиртным у нее перерастет в пристрастие. И если вы поможете ей бросить курить, то я это оценю как вашу победу над ее слабостью и приму от вас как подарок.
— Постараюсь, Гордей Каллистратович. Она и сама хочет это сделать.
— А сейчас!.. — Профессор резко опустил свою широкую ладонь на стол и дружески подмигнул Яновскому. — Свистать всех наверх!..
— Не понял вас… — улыбнулся Яновский.
— Зови сюда свою суженую–ряженую. Будет разговор!
Яновский почти выскочил из кабинета и через несколько минут, сияющий, вернулся с Оксаной, которая плавно подошла к отцу и поцеловала его в щеку.
— Папа, ты меня звал?
— Звал, доченька!.. Все, что вы хотели мне сказать, — вы сказали. Я вас понял. И уж коли вы порешили это всерьез и душевно — мое благословение будет с вами. Последнее слово будет за матерью. Через три дня я лечу в Сочи и продолжу прерванный по неотложным делам отдых. А сейчас, доченька, я голоден. В моем чемоданчике, что стоит на веранде, есть бутылка выдержанного коньяка. Поставь ее на стол. По этому поводу по рюмочке, как заведено издавна на Руси, не грешно. А сейчас я отпускаю вас и жду приглашения к столу. Последний раз я ел вчера в полдень.
Оксана подошла к отцу и трижды звонко расцеловала его в
