Феномен Солженицына - Бенедикт Сарнов

Как гром среди ясного неба, в газете «Культура и жизнь», а затем и в «Правде» появляются разгромные статьи. Фадеева обвиняют в том, что он не показал в своём романе руководящую роль партии. И главный писатель страны, генеральный Секретарь Союза Советских писателей, послушно переписывает свой роман («перерабатываю молодую гвардию в старую», – грустно сообщает он об этом своём занятии в письме к другу).

Конечно, переписывая роман по указанию высшей партийной инстанции, Фадеев сильно его ухудшил. Но ведь и первый вариант был написан по готовой схеме, которую автор будущего романа принял на веру. Да если бы и не принял, все равно не волен был бы её изменить.

– Ну, это диктант, – говорил о таких книгах М. М. Зощенко. И с большим или меньшим основанием это можно было сказать о любом из шедевров соцреализма.

Но при чем тут Солженицын?

Да, он тоже – и даже дважды – переписывал свой роман. Но ведь он делал это не по приказу, а по собственному желанию, исходя только из своих собственных художественных намерений, из своей собственной, никем ему не навязанной концепции действительности!

Всё так. И это, конечно, выгодно отличает его от Фадеева.

Но тут дело не в том, своя или чужая была она, эта его концепция действительности, а в том, что она была – готовая . Не родившаяся в процессе творчества, а заранее им самим себе заданная .

Когда П. Н. Демичев спросил его, всегда ли он понимает, чтo пишет, и для чего, он, как, надеюсь, вы помните, ответил:

– Смотря в каких вещах. «Для пользы дела» – да: утвердить ценность веры у молодежи; напомнить, что коммунизм надо строить в людях прежде, чем в камнях. «Кречетовка» – с заведомой целью показать, что не какое-то ограниченное число закоренелых злодеев совершали злодейства, но их могут совершить самые чистые и лучшие люди, и надо бороться со злом в себе... А в «Матрёне» и «Денисовиче» я просто шёл за героями...

Если бы это было действительно так!

Но ведь это он «раскидывал чернуху», пудрил «начальничку» мозги.

А на самом деле он всегда хорошо – слишком хорошо! – знал, что хочет сказать каждой своей книгой.

Объясняя, почему такой человек, как Рубин, не может быть трагическим героем, «ископаемый марксист» мимоходом роняет такое замечание:

Специалисты, инженеры, учёные не в стороне от моральной ответственности, как наглядно доказана история атомной бомбы.

(М. А. Лифшиц. О рукописи А. И. Солженицына «В круге первом». В кн.: Мих. Лифшиц. Почему я не модернист? Философия. Эстетика. Художественная критика. М. 2009. Стр. 571)

Этот упрёк тут как будто бы уж совсем не по адресу. Тема моральной ответственности специалистов, инженеров, ученых, как мы уже имели случай убедиться, – одна из главных, – если не главная, – в солженицынском романе.

Но не надо забывать, что «ископаемый марксист» рецензировал не «атомный» вариант, о существовании которого он не подозревал, а «лекарственный».

Но и в «лекарственном» подробной разработке этой темы посвящена одна из центральных и едва ли не самых сильных и впечатляющих глав этого романа:

– У тебя Герасимович – что делает? – спросил Фома Гурьянович и сел в кресло Антона, так и не сняв папахи.

Яконов опустился в стороне на стул.

– Герасимович?.. Да собственно, он со Спиридоновки когда? В октябре, наверно. Ну, и с тех пор телевизор для товарища Сталина делал.

Тот самый, с бронзовой накладкой «Великому Сталину».

– Вызови-ка его.

Яконов позвонил.

«Спиридоновка» была тоже одна из московских шарашек. В то время под руководством инженера Бобра на Спиридоновке было изготовлено весьма остроумное и полезное приспособление – приставка к обычному городскому телефону. Главное остроумие его состояло в том, что приспособление действовало именно тогда, когда телефон бездействовал, когда трубка покойно лежала на рычагах: всё, что говорилось в комнате, в это время прослушивалось с контрольного пункта Госбезопасности. Приспособление понравилось, было запущено в производство. Когда намечался нужный абонент, его линию нарушали, жертва сама просила прислать монтёра, монтёр приходил и под видом починки вставлял в телефон подслушивающее устройство.

Опережающая мысль начальства (мысль начальства всегда должна опережать) была теперь о других приспособлениях. В дверь заглянул дежурный:

– Заключённый Герасимович.

– Пусть войдёт, – кивнул Яконов. Он сидел особняком от своего стола, на маленьком стуле, расслабнув и почти вываливаясь вправо и влево.

Герасимович вошёл, поправляя на носу пенсне, и споткнулся о ковровую дорожку. По сравнению с этими двумя толстыми чинами он казался очень уж узок в плечах и мал.

– По вашему вызову, – сухо сказал он, приблизясь и глядя в стенку между Осколуповым и Яконовым.

– У-гм, – ответил Осколупов. – Садитесь.

Герасимович сел. Он занимал половину сиденья.

– Вы... это... – вспоминал Фома Гурьянович. – Вы... – оптик, Герасимович? В общем, не по уху, а по глазу, так, что ли?

– Да.

– И вас это... – Фома поворочал языком, как бы протирая зубы. – Вас хвалят. Да... Вы последнюю работу Бобра знаете?

– Слышал.

– У-гм. А что мы Бобра представили к досрочному?

– Не знал.

– Вот, знайте. Вам сколько ещё сидеть?

– Три года.

– До-олго! – удивился Осколупов, будто у него все сидели с месячными сроками. – Ой, до-олго!.. Вам тоже б досрочку неплохо заработать, а?

Как это странно совпадало со вчерашней мольбой Наташи!.. Пересилив себя (ибо никакой улыбки и снисхождения он не разрешал себе в разговорах с начальством), Герасимович криво усмехнулся:

– Где ж её возьмёшь? В коридоре не валяется.

Фома Гурьянович колыхнулся:

– Хм! На телевизорах, конечно, досрочки не получите! А вот я вас на Спиридоновку на днях переведу и назначу руководителем проекта. Месяцев за шесть сделаете – и к осени будете дома.

– Какая ж работа, разрешите узнать?

– Да там много работ намечено, только хватай. Есть, например, такая идея: микрофоны вделывать в садовые скамейки, в парках – там болтают откровенно, чего не наслушаешься. Но это – не по вашей специальности?

– Нет, это не по моей.

– Но и для вас есть, пожалуйста. Две работы, и та важная, и та печёт. И обе прямо по вашей специальности, – ведь так, Антон Николаич? – (Яконов поддакнул головой.) – Одно – это ночной фотоаппарат на этих... как их... ультракрасных лучах. Чтоб, значит, ночью вот на улице сфотографировать человека, с кем он идёт, а он бы и до смерти не знал. За границей уже намётки есть, тут надо только... творчески перенять. Ну, и чтоб в обращении аппарат был попроще. Наши агенты не такие умные, как вы. А второе вот что. Второе вам, наверно, раз плюнуть, а нам – позарез нужно. Простой фотоаппаратик, только такой манёхонький, чтоб его в дверные косяки вделывать. И он бы автоматически, как только дверь открывается, фотографировал бы, кто через дверь проходит. Хотя бы днём, ну, и при электричестве. В темноте уж не надо, ладно. Такой бы аппаратик нам тоже в серийное производство запустить. Ну, как? Возьмётесь?