Ктулху (сборник) - Говард Лавкрафт

Вижу, как новый круг проехал Фаэтон на своей колеснице, опалил поля и иссушил источники. По всей Галлии одинокие нимфы, растрепав свои прекрасные волосы, плачут перед иссякшими родниками, а леса над реками обагрились кровью смертных. Арес со своей свитой первым обрушил на землю ярость богов и призвал ужасных Деймоса и Фобоса насытиться кровавой жатвой. Тонет в слезах многострадальная Теллус, лица мужей обернулись оскалами эриний, и в страхе скрывается в небесах Астрея, когда волны проклятий захлестывают землю, не дойдя лишь до подножия этой высокой горы. Явится из хаоса вестник, и пусть скрыто его прибытие до поры до времени, он уже предугадывает грядущее, и ведомо ему все, о чем мечтали его предшественники. Он – избранный, он рожден для того, чтобы вобрать всю красоту мира, красоту невиданной силы, и творить строки, в которых отразится вся мудрость и очарование ушедших времен. Он – тот, кто возвестит о нашем возвращении и приблизит дни, когда рощи снова наполнятся звонкими голосами фавнов и дриад, возвращающихся в свои охотничьи угодья. Направлен наш выбор был теми, кто сидит ныне среди нас на роскошных тронах у Киликийского грота, в их песнях можешь ты уловить грядущее величие, все великолепие которого узнаешь с приходом вестника богов. Слушай же собравшихся здесь поэтов, что обратятся один за другим к тебе. Каждую их ноту снова услышишь ты когда-нибудь в голосе грядущего поэта, и принесет его поэзия мир и усладу душе – хотя поиски могут занять годы. Внимай этим звукам, и пусть тонкими струнами задрожат они в тайниках души твоей и появятся перед тобой вновь по возвращении на землю – так внезапно пробившийся кристальный родник на далекой Сицилии напоминает о поющих ручьях Алфея в самом сердце Эллады».

И встал со своей лирой старейший из поэтов, Гомер, и восславил гимном Афродиту. Марсия не знала ни слова на древнегреческом, однако душой постигала каждую строчку: таинственная гармония этих звуков была понятна и смертному, и богам и не нуждалась в переводе.

И также легко и с восторгом она воспринимала небесную музыку стихов Данте и Гёте на незнакомых языках. Но наконец-то до ее слуха долетели понятные ей слова. То был Шекспир, бард Эйвона, некогда бог среди людей, ныне же – бог среди богов.

…Пишите ж: пусть супруг мой дорогой,Ваш сын, спешит с полей кровавой битвы,С благословеньем вступит в дом родной,Издалека – о нем мои молитвы.[30]

Еще более знакомыми слуху показались слова Мильтона. Он не был больше слепым, а стихи его все так же звучали бессмертной музыкой:

…Иль, позабыв уют домашний,С вершины одинокой башниСледить созвездья в вышине;С Гермесом быть наедине;

Внимать учению ПлатонаИ размышлять уединенно:Где он теперь, в каких мирахЖивет, земной покинув прах?

. . . . . . . .

Пусть о сраженьях справедливых,О Трое, о Прекрасных ФивахТрагедия ведет рассказ,Ко мне сойдя в урочный час…[31]

Последним вступил юный голос Китса, в своей поэзии он ближе всех подошел к прекрасному племени фавнов:

Напевы, слуху внятные, нежны —Но те, неслышные, еще нежней;Так не смолкайте флейты…

. . . . . . . .

Когда и мы, дар жизни расточив,Уйдем бесследно – и на смену намПридет иная скорбь и маета,Тогда, не помня о минувшем зле,Скажи иным векам и племенам:«В прекрасном – правда, в правде – красота;Иного знать не нужно на земле».[32]

Как только певец умолк, на крыльях ветра принеслась Эос из далекого Египта, там, у берегов Нила, ночами оплакивала она погибшего Мемнона. Розовоперстая богиня подлетела к трону Громовержца и, преклонив колени у подножия, воззвала: «Владыка, время открывать Восточные Врата». И златокудрый Феб, передав лиру музе-избраннице Каллиопе, приготовился отбыть в свой сияющий высокий чертог, где ожидали украшенные взнузданные кони, запряженные в золотую колесницу нового дня. Спустился Зевс со своего трона и, положив руку на голову Марсии, произнес:

«Дитя мое, ночь угасает, успей вернуться домой до пробуждения смертных. Не плачь о бренности бытия, ибо рассеется вскоре морок неверия, и боги снова появятся среди людей. Неустанно ищи посланника небес, он принесет мир и покой, и даруют тебе счастье услышанные от него слова, и в его мечтах о прекрасном обретет твоя душа то, о чем так страстно молилась». Когда Зевс договорил, юный Гермес нежно подхватил девушку и понес к угасающим в свете зари звездам – обратно, на запад, над незримыми морями.

Прошло много лет с тех пор, как Марсии грезились боги, собравшиеся на высоком Парнасе. Этим вечером она сидит в той же роскошной гостиной, но на этот раз не в одиночестве. Ее искания завершились, поскольку рядом с ней тот, чье имя гремит по свету, и весь мир у ног этого молодого поэта, величайшего из поэтов. Стихи, которые он читает ей, еще никто никогда не слышал, но когда люди услышат, к ним начнут возвращаться мечты и фантазии, забытые много веков назад, когда Пан в Аркадии погрузился в дрему и великие боги уснули в лотосовых садах, в том краю, где кончаются владения Гесперид. Марсия слушает поэта, под нежный ритм и таинственную мелодию стихов ее душа впервые обретает покой, она узнает в них эхо дивных нот фракийского Орфея, что приводили в движение скалы и леса на склонах Эвроса. Певец смолк в напряженном ожидании вердикта, но что еще могла бы вымолвить потрясенная Марсия, кроме того, что его поэзия достойна богов?

И как только она произнесла это, перед ее взором возник Парнас, и далекий раскатистый голос повторил: «И даруют тебе счастье услышанные от него слова, и в его мечтах о прекрасном обретет твоя душа то, о чем так страстно молилась».

Улица

Перевод Олега Колесникова

Некоторые уверяют, что у предметов, которыми мы пользуемся, и мест, в которых мы бываем, есть души, впрочем, встречаются и такие, кто заявляет, что ни у мест, ни у предметов души не бывает; я не отваживаюсь сам судить об этом, но просто расскажу вам про Улицу.

Мужи силы и чести проложили своими стопами эту Улицу, отважные мужчины нашей крови, прибывшие с Благословенных островов, переплыв море. Изначально Улица была лишь тропой, протоптанной водоносами от лесного ручья к кучке домов возле побережья. Затем, когда прибыли новые поселенцы и стали подыскивать место для житья, они поставили свои лачуги вдоль северной стороны тропы; лачуги из прочных дубовых бревен и обложенные камнями со стороны леса, в котором скрывались индейцы с зажигательными стрелами. А через несколько лет появились дома и на южной стороне Улицы.

Обычно по Улице проходили серьезные мужи в конических шляпах, редко расстававшиеся с мушкетами и силками. А также прогуливались их жены в дамских шляпках и послушно ведущие себя дети. По вечерам те мужи со своими женами и детьми рассаживались возле очагов и читали и беседовали. То, о чем они читали или беседовали, было бесхитростным, но питало их мужество и добродетель, давало поддержку в освоении лесов и возделывании полей. И дети, слушая, узнавали о законах и деяниях предков, о той славной Англии, которую никогда не видели или уже не помнили.

Затем случилась война, и индейцы после более не беспокоили Улицу. Те мужи, что прилежно трудились, достигли процветания и были счастливы в полную меру своих представлений об этом. Дети росли, ни в чем не нуждаясь, и со старой родины прибывали новые семьи, чтобы поселиться на Улице. И дети прежних детей, и дети новоприбывших становились взрослыми. Городок стал городом; лачуги одна за другой сменялись домами – незатейливыми замечательными зданиями из кирпича и дерева, с каменными ступенями и железными поручнями у входа и фонарями над парадной дверью. Дома эти строились основательно, с расчетом, что они будут служить многим поколениям. Внутри них изгибались изящные лестницы, выступали резные каминные полки и была со вкусом подобранная обстановка, фарфор и серебро, привезенные с прежней родины.

В то время Улица была напоена мечтами молодого поколения и радостью от того, что ее обитатели становились все более элегантны и счастливы. Где прежде обитали лишь сила и честь, теперь обосновались изящный вкус и ученость. Книги, картины и музыка поселялись в домах, и молодежь потянулась в университет, выросший на равнине к северу. Конические шляпы и шпаги, кружева и белоснежные парики сменились стуком копыт по булыжным мостовым и грохотом множества позолоченных экипажей; вдоль выложенных кирпичом тротуаров появились стойла и навесы для лошадей.

Вдоль Улицы росло немало деревьев: вязы и дубы и благородные клены, и потому летом Улица наполнялась нежной зеленью и птичьими трелями. И за домами разбили розовые сады с солнечными часами и живой изгородью, в которых по вечерам очаровательно сияют луна и звезды и искрятся от росы благоухающие цветы.