Ктулху (сборник) - Говард Лавкрафт

Некоторые уверяют, что у предметов, которыми мы пользуемся, и мест, в которых мы бываем, есть души, впрочем, встречаются и такие, кто заявляет, что ни у мест, ни у предметов души не бывает; я не отваживаюсь сам судить об этом, но просто рассказал вам про Улицу.

Перевоплощение Хуана Ромеро

Перевод Олега Колесникова

У меня нет желания рассказывать о событиях, произошедших восемнадцатого и девятнадцатого октября 1894 года на руднике Нортона. Но долг перед наукой понуждает меня мысленно вернуться на закате жизни к событиям, внушающим мне ужас, нестерпимый по той причине, что я не в силах объяснить его. Полагаю, прежде чем покинуть этот мир, я должен рассказать все, что мне известно о перевоплощении – назовем это так – Хуана Ромеро.

Мое имя и происхождение потомкам знать вовсе не обязательно; к тому же лучше не тащить их в будущее; ведь эмигрант, переселившийся в Штаты или в какую-то из колоний, несомненно, сделал это, чтобы расстаться со своим прошлым. К тому же моя прежняя жизнь имеет крайне слабое отношение к настоящей истории; отмечу лишь, что во времена службы в Индии я проводил больше времени с мудрыми седобородыми наставниками, чем со своими собратьями-офицерами. Я был уже всерьез увлечен древними восточными учениями, когда несчастье перевернуло всю мою жизнь, и пришлось начать строить ее заново на просторах американского Дикого Запада, приняв мое теперешнее имя, весьма распространенное и ничем не примечательное.

Лето и осень 1894 года я провел на мрачных склонах Кактусовых гор, устроившись рядовым землекопом на знаменитый рудник Нортона, открытый пожилым старателем за несколько лет до этого – благодаря нему близлежащая местность перестала напоминать безлюдную пустыню и превратилась в котел, бурлящий убогой жизнью наемных рабочих. Обнаружение золотоносных пещер, расположенных глубоко под горным озером, обогатило почтенного старателя сверх всякой меры, и корпорация, которой это месторождение было в итоге продано, стала прокладывать дополнительные туннели. Вскоре добыча золота еще более выросла, так как были обнаружены новые пещеры; и гигантская разношерстная армия рудокопов день и ночь трудилась не покладая рук в многочисленные проходах и горных пустотах. Управляющий рудником, мистер Артур, любил подискутировать об особенностях местных геологических образований и строить предположения о наличии длинной цепи пещер и о будущем этого грандиозного предприятия по добыче золота. Он не сомневался, что золотоносные каверны возникли в результате действия воды, и твердо верил, что почти все каверны в этом районе уже найдены.

Хуан Ромеро появился на руднике Нортона вскоре после того, как я устроился туда. Он прибыл среди толп полудиких мексиканцев, стекавшихся на рудник из соседних областей, но выделялся своей необычной внешностью: будучи типичнейшим индейцем, он имел более бледный цвет кожи и изысканную стать, делавшую его совсем непохожим ни на местных «мексикашек», ни на пайютов. Но, как ни странно, отличаясь от большинства индейцев, как испанизированных, так и коренных, Ромеро не имел внешних признаков родства с белой расой. Когда этот молчаливый рабочий, поднявшись рано утром, протягивал руки навстречу солнцу, выползающему из-за холмов к востоку, словно исполняя древний ритуал, смысл которого не понимал и сам, то напоминал не кастильского конквистадора или американского первопоселенца, а скорее древнего и благородного ацтека. Однако в лице Ромеро никаких признаков благородства не наблюдалось. Невежественный и чумазый, он был своим среди мексиканцев, а происхождения (как я узнал позже) был самого низкого. Его нашли ребенком в сырой хижине в горах: он оказался единственным, кто пережил эпидемию, свирепствовавшую в тех местах. Рядом с этим убогим жилищем, возле необычного горного разлома, лежали два скелета – вероятно, останки его родителей, очищенные стервятниками. Об этих людях никто ничего не знал, и вскоре о них забыли. Глиняная хижина рассыпалась, а разлом засыпало лавиной, так что даже от самого места, где его нашли, ничего не осталось. Воспитанный в семье мексиканца, промышлявшего угоном крупного скота, который и дал ему имя Хуан, он мало чем отличался от остальных рабочих.

Привязанность, которую испытывал ко мне Ромеро, скорее всего не могла бы возникнуть, не будь у меня старинного индийского перстня необычного вида. О происхождении перстня и о том, как он ко мне попал, я не буду рассказывать. Это была единственная связь с предшествующей главой моей жизни, закрытой навсегда, и я весьма дорожил им. Я заметил, что странного вида мексиканец заинтересовался им, но в глазах его, когда он смотрел на перстень, была не алчность, а обожание. Древние тайные знаки на перстне словно бы вызывали какой-то смутный отклик в его не пробужденном, но уже и не спящем разуме, несмотря на то, что ему, без сомнения, не доводилось видеть их раньше. Через несколько недель после появления на руднике Ромеро стал для меня преданным слугой, несмотря на то, что сам я был обычным шахтером. Наше общение вынужденно ограничивалось самыми простыми фразами. Хуан знал лишь несколько английских слов, а я обнаружил, что мой оксфордский испанский сильно отличается от диалекта наемных рабочих из Новой Испании.

Ничто не предвещало тех событий, о которых я собираюсь рассказать. Хотя странный человек Ромеро заинтересовал меня, а мой перстень занимал его воображение, однако до тех взрывных работ ни у меня, ни у него не было предчувствий. Ввиду геологических особенностей понадобилось углубить шахту в той ее части, что располагалась ниже всех горизонтальных проходов, и поскольку управляющий рудником был убежден, что в этом месте почти несокрушимая скала, был заложен мощный заряд динамита. Ни мне, ни Ромеро не довелось принимать участие в этой работе, так что обо всем этом мы услышали от других. От взрыва, оказавшегося мощнее, чем предполагалось, вся гора содрогнулась. Окна в лачугах на ее склонах повылетали, а рудокопов, работавших в близлежащих туннелях, сбило с ног. В озере Джевел, расположенном выше места взрыва, воды вздыбились, как во время бури. После обследования места взрыва выяснилось, что под землей разверзлась пропасть столь чудовищно глубокая, что ни одна веревка не доставала до ее дна и свет фонарей не добивал до него. Озадаченные землекопы явились к управляющему рудником, и тот приказал взять сколько угодно самых длинных канатов, связать их и измерить глубину.

Вскоре побледневшие рабочие вернулись и сообщили управляющему рудником, что его план провалился. Вежливо, но твердо они не только отказались вернуться к пропасти, но и заявили, что не будут работать в шахтах, пока провал остается незапечатанным. Наличие рядом чего-то непостижимого, очевидно, пугало их. Управляющий не стал их за это упрекать. Вместо этого он глубоко задумался над тем, что делать завтра. В тот вечер ночная смена не вышла на работу.

В два часа ночи в горах зловеще завыл одинокий койот. Откуда-то с территории прииска то ли ему в ответ, то ли кому-то другому вторила собака. Над вершинами гор собиралась буря, и облака причудливой формы неслись возле чернильного лоскута на звездном небе, по краю которого лунный свет с трудом прорывался сквозь их перисто-слоистую толщу. С лежака надо мной, где обычно спал Ромеро, донесся голос, возбужденный, напряженный, пронизанный непонятным мне смутным ожиданием.

– Madre de Dios!.. el sonido… ese sonido… oiga Vd! lo oye Vd?.. señor, этот звук!

Я прислушался, стараясь понять, о каком звуке он говорит. Хорошо различался вой койота, собаки и звуки бури – особенно бури, уже заглушавшей все прочие звуки, поскольку ветер разошелся в полную силу. За окнами сверкали молнии. Я попытался уточнить у взволнованного мексиканца, перечисляя звуки, которые слышал:

– El coyote?.. El perro?.. El viento?..

Ромеро замолчал. Затем до меня донесся его благоговейный шепот:

– El ritmo, señor… el ritmo de la tierra… что-то пульсирует под землей!

Теперь я тоже услышал, и это заставило меня вздрогнуть по непонятной причине. Откуда-то из глубины земли доносился звук – пульс, как сказал мексиканец, – и этот ритм, хотя и негромкий, уже ощущался отчетливее воя койота, собаки и усиливающейся бури. Пытаться описывать этот звук бесполезно – он не поддается описанию. В нем было что-то от пульсаций мощного двигателя, зарождающихся в чреве большого лайнера и доносящихся до верхней палубы, однако без ощущения мертвенности и неодушевленности звука работы механизма. Из всех его качеств более всего меня поразило ощущение придавленности толщей земли. Мне тогда сразу припомнилась цитата из Джозефа Гленвила, использованная для эпиграфа Эдгаром По: «необъятность, неисчерпаемость и непостижимость его деяний, глубина коих превосходит глубину Демокритова колодца».

Внезапно Ромеро спрыгнул со своей койки и замер рядом со мной, завороженно глядя на перстень, загадочно мерцающий при вспышках молний, а затем уставился в сторону шахты. Я тоже поднялся, и мы некоторое время неподвижно вслушивались в странный ритмичный звук, который рос и, казалось, становился все более одушевленным. Затем, словно подчиняясь чужой воле, мы двинулись к двери, с дребезжанием сдерживавшуей бушующую снаружи бурю. Пение где-то в глубине – а именно на пение стал походить звук – становилось словно бы более глубоким и объемным, и нас неодолимо влекло выйти в бурю и заглянуть в зияющую черноту шахты.